Предателя ждет поражение. По-другому и быть не может, иначе царства поглотит хаос.
Трулл сам вызвался дежурить в первую ночь. Труп эдур не оставляли без охраны, когда подкрадывалась тьма – она ведь не разбирает, течет ее дыхание в теплую плоть или холодную. Мертвец мог дать начало страшным событиям так же, как и живой. Неважно, что у него нет голоса и он не может поднять руку. Другие готовы говорить за него и выхватить меч или кинжал.
Ханнан Мосаг объявил это главным пороком среди эдур. Старики и мертвецы первыми готовы прошептать слово месть. Старики и мертвецы стоят у одной стены, только мертвые стоят к ней лицом, а старики отвернулись. За этой стеной – забвение.
Междоусобицы теперь были запрещены. За преступление мести наказывался весь род – бесчестной казнью.
Трулл Сэнгар заметил со своего места во мраке под деревом – рядом с телом, – как его брат Рулад идет по лесу. В этот темный час он осторожно крался, словно тень, от края деревни.
В лес, на северную тропу.
Тропа вела на кладбище, где было решено похоронить воина бенедов.
Где бодрствует одинокая женщина.
Может, это первый раз… и ничего не выйдет. Или это очередное свидание из многих. Она непостижима. Все женщины непостижимы. Но вот он вполне ясен. Рулад поздно родился и не успел на войну, так что на его поясе нет отметин. Он пустит кровь иначе.
Потому что Рулад должен побеждать. Побеждать во всем. Такова его жизнь, узкий берег, который он сам сочинил после всех случаев пренебрежения – неважно, настоящего или им самим придуманного, – после всех моментов, которые, по его мнению, вопиют об отсутствии достижений.
Это первый раз. И она откажется с отвращением.
Или их руки сплетутся, и тьма породит жар и пот. И предательство.
А он не может двинуться, не может оставить пост над безымянным воином бенедов.
Фир изготовил меч, как велел обычай. Он стоял перед Майен, и клинок лежал на тыльных сторонах ладоней. На глазах у всех она сделала шаг и приняла оружие. И унесла его домой.
Они обручены.
Через год – теперь уже осталось пять недель – она выйдет из дверей с этим мечом, выроет им канавку у порога, положит туда меч и закопает. Железо и земля, оружие и дом. Мужчина и женщина.
Брак.
До того дня, когда Фир подарил меч, Рулад и не смотрел на Майен. Равнодушие юности? Нет, эдур не такие, как летери. Год у летери, как день у эдур. Были девушек прекраснее в благородных домах. Но он обратил на нее внимание только потом.
Бросить пост? В конце концов, воин бенеда – не хирот. И обглоданное морем тело покрыто медью, а не золотом. Можно ступить на тропу и пройти по следу в темноте.
И найти что? Определенность, острыми зубами грызущую его мысли.
Зачем?
Это все темные часы…
Глаза Трулла Сэнгара вдруг распахнулись. Из леса вышла фигура.
Фигура шагнула вперед. Губы в черной крови. Бледная в слабом свете луны кожа, грязная и будто покрытая плесенью. Пустые ножны из полированного дерева справа и слева на поясе. Остатки доспехов. Высокая, но с поникшими плечами.
Глаза как гаснущие угольки.
– Ага, – пробормотал призрак, глядя на кучу листьев. – И что у нас здесь?
Он говорил на языке ночи, родственном языку эдур.
Дрожащий Трулл заставил себя шагнуть вперед, ухватив копье двумя руками и выставив острие над трупом.
– Он не для тебя. – Горло внезапно сдавило.
Глаза на мгновение вспыхнули, когда бледный призрак взглянул на Трулла.
– Тисте эдур, ты знаешь меня?
– Призрак тьмы, – кивнул Трулл. – Предатель.
Желто-черная улыбка.
Трулл вздрогнул, – призрак сделал еще шаг и пригнулся с другой стороны кучи листьев.
– Прочь отсюда, дух!
– А иначе что ты сделаешь?
– Подниму тревогу.
– Как? Ты теперь можешь только шептать. Горло перехватило. Даже дышать трудно. Это предательство так давит на тебя, эдур? Неважно. Я много путешествовал, и мне не нужны доспехи этого воина. – Призрак выпрямился. – Отступи, если хочешь дышать.
Трулл не тронулся с места. Воздух с шипением протискивался в сдавленное горло, руки и ноги слабели.
– Да, трусость никогда не значилась среди пороков эдур. Ладно, как знаешь.
Призрак повернулся и направился в лес.
Трулл с облегчением набрал полные легкие воздуха, потом еще. Голова кружилась.
– Погоди!
Предатель остановился и снова повернулся лицом.
– Такого никогда не было. Пост…
– Интересовал только голодных подземных духов, – кивнул Предатель. – Или даже еще печальнее: духов выкорчеванных черных деревьев, впивающихся в плоть, чтобы… ну, что они сделают? Ничего, как и при жизни. В мире есть мириады сил, тисте эдур, и большинство из них слабы.
– Отец Тень заключил тебя…
– Да, там я и остаюсь. – Снова жуткая улыбка. – Если только не сплю. Неохотный подарок Матери Тьмы, напоминание о том, что она не забывает. Напоминание о том, что и я не должен забывать.
– Это не сон, – сказал Трулл.
– Они были разбиты, – сказал Предатель. – Давно. Осколки рассыпались по полю битвы. Кому они нужны? Разбитые осколки не воссоединить. Но теперь они складываются сами по себе. Вот мне интересно: что он сделал с ними?
Фигура исчезла среди деревьев.
– Это, – прошептал Трулл, – не сон.
Удинаас открыл глаза. Вонь обожженного трупа ощущалась в носу и во рту, застряла в горле. Над ним нависал низкий косой потолок – грубая черная кора и желтоватые трещины. Он неподвижно лежал под одеялом.
Уже близок рассвет?
Он ничего не слышал – никаких голосов из соседних каморок. Впрочем, часы перед восходом луны – тихие. Как и часы, когда все спят. С утра ему опять чинить сети. И вить канаты.
Возможно, это правда безумия, когда разум только и может, что бесконечно составлять списки будничных забот и доказывать свою нормальность. Починить сети. Сплести канаты. Видишь? Я не потерял смысл жизни.
Кровь вивала ни горяча, ни холодна. Она не бурлит. Удинаас не ощущал какой-то разницы в теле. Но чистая кровь моих мыслей – да, загрязнена. Он откинул одеяла и сел. Таков путь, и мне придется оставаться на нем, пока не придет момент.
Чинить сети. Вить канаты.
Выкопать могилу для воина бенедов, который только что открыл бы глаза, если бы они у него были. И увидел бы не черноту облепивших его монет. Увидел бы не синий воск, не листья морока, становящиеся от воска мокрыми и черными. Увидел бы лицо… кого-то другого.
Вивалы окружали драконов в полете. Он видел это. Как гончие вокруг хозяина перед самым началом охоты. Я знаю, почему я там, где оказался. И когда ночь прошепчет ответ – нет, не прошепчет, провоет, сама Тьма подаст сигнал к погоне.
Удинаас понял, что он среди врагов. Не как летери, обреченный на рабство. Гораздо большую опасность ощущала его новая кровь, оказавшись посреди эдур и Куральд Эмурланна.
Пернатая Ведьма, полагаю, могла бы поступить иначе, но Мать Тьма даже в таких вещах остается невидимой.
Он вышел в главный зал.
И оказался лицом к лицу с Урут.
– Незачем бродить в такой час, раб, – сказала она.
Но он видел, что она дрожит.
Удинаас упал на пол и уперся лбом в потертые доски.
– Приготовь плащи Фиру, Руладу и Труллу – они отправляются сегодня ночью. До восхода луны. И еду и питье для утренней трапезы.
Он быстро поднялся на ноги, чтобы выполнять, но его остановила протянутая рука.
– Удинаас, – сказала Урут. – Сделай все сам и не говори никому.
Он кивнул.
Из леса выползали тени. Взошла Луна, место заключения настоящего отца Менандор. Древние битвы Отца Тени создали и сформировали этот мир. Скабандари Кровавый глаз, стойкий борец со слугами неумолимой убежденности – хоть ослепительно белой, хоть всепоглощающе черной, – одержал победы, среди которых погребение Брата Тьмы и пленение Брата Света в далеком небесном мире. Эти победы – дары не только для эдур, но для всех рожденных и живущих, чтобы однажды умереть.
Дары свободы, воли, лишенной цепей, пока человек сам на себя не накинет эти цепи и будет носить их, как доспехи.
Трулл Сэнгар видел цепи на летери. Он видел окутывающую их непроницаемую сеть логических обоснований, где не найдешь ни начала, ни конца. Он понимал, почему летери поклонялись Пустому трону. И знал, каким образом они оправдывают все свои дела. Прогресс – необходимость, рост – преимущество. Взаимовыгодность – для дураков, а долг – движущая сила природы, любого человека и любой цивилизации. У долга свой язык, в котором есть такие слова, как переговоры, возмещение и поручительство, а закон – лживый запутанный клубок, который застит глаза справедливости.
Пустой трон. На вершине горы золотых монет.
Отец Тень искал мир, где изменчивость могла бы применить свой коварный яд против тех, кто избрал своим оружием непримиримость – в ней они черпали мудрость. Где любая крепость в итоге рушилась бы изнутри от веса цепей, жестко ее опутывающих.
Мысленно он спорил с призраком – с Предателем. Тем, кто пытался убить Скабандари Кровавого глаза многие тысячи лет назад. Он доказывал, что сама определенность и есть Пустой трон. Что те, кто знает лишь один путь, начинают боготворить его, даже если путь ведет к пропасти. Он спорил, и по молчаливому безразличию призрака начал понимать, что сам вещает – с яростной горячностью – от подножия Пустого трона.
Скабандари Кровавый глаз не сотворил тот мир. Он исчез там, пропал на пути, по которому не пройти никому другому.
Трулл Сэнгар стоял перед трупом в куче гниющих листьев и чувствовал опустошенность. Множество путей открыто ему – и все они грязные, пропитанные отчаянием.
Звук шагов на тропе. Трулл повернулся.
Приближались Фир и Рулад – в плащах. Плащ Трулла Фир нес в руках, а за плечами висел небольшой походный мешок.
Лицо Рулада разрумянилось – то ли от тревоги, то ли от возбуждения.
– Приветствую тебя, Трулл. – Фир протянул плащ.