– Не хотите сперва перекусить, хозяин?
– А ты что-нибудь раздобыл?
– Нет.
– Значит, перекусывать нечем.
– Верно.
– Зачем же спрашиваешь?
– Из любопытства.
Тегол упер руки в бока и воззрился на слугу.
– Послушай, это не по моей вине нас там чуть не взяли в оборот!
– Не по вашей?
– Ну, не только по моей. Ты тоже хорош! Ткнуть секретарю в глаза!
– Хозяин, это же вы меня туда послали, потому что у вас явилась идея предложить им контракт.
– Но пальцами в глаза!..
– Хорошо, хорошо, поверьте, я сожалею, и весьма!
– Сожалеешь, и весьма?
– Ладно, весьма сожалею.
– С меня хватит, я иду спать… Посмотри, какой бардак!
– Я приберусь, хозяин, если дойдут руки.
– С этим сложностей возникнуть не должно, а, Бугг? Что ты за сегодня сделал?
– Да всего ничего, ваша правда.
– Как я и думал. – Тегол подтянул брюки. – Ладно, идем, пока что-нибудь не стряслось.
Глава тринадцатая
Из пелены белой
И смертного ужаса солнца
Выходим мы, мрачные тени,
От которых не скрыться.
Из пелены белой
И хриплого воя ветра
Выходим мы, темные духи,
От которых не скрыться.
Из пелены белой
И суетной бахромы снега
Выходим мы, волки меча,
От которых не скрыться.
Пятнадцать шагов, не больше. Между императором и рабом. Летерийские ковры, трофеи набега столетней давности, на которых протоптаны тропы. Выцветший узор повествует об извилистых дорогах к славе, коронации королей, награждении поборников… История, по которой в мелочных заботах равнодушно ступают эдур.
Удинаас не приписывал важности мелочам. Он погрузился в свое особое состояние – сосредоточенный неподвижный взгляд, холодная гладь ума, на которой не заметно ни малейшей ряби.
Так безопаснее. Так он мог стоять здесь, на равном расстоянии между факелами, и, не освещенный ни одним из них, молча наблюдать, как Рулад сбрасывает медвежью шкуру перед молодой женой.
Разреши он себе чувствовать, он бы, наверное, позабавился, глядя, как отскакивают с члена императора золотые монеты. Одна, две, еще две, четыре – желание Рулада становилось все очевиднее. Монеты с глухим стуком падали на ковер, подпрыгивали и катились. Он бы, наверное, ужаснулся взгляду воспаленных глаз императора, когда тот протянул руку, подзывая Майен. Волны сочувствия к несчастной девушке могли всколыхнуться. В теории.
Раб сохранял внутреннюю и внешнюю неподвижность и не оценивал разыгрывавшуюся перед ним чудовищную и одновременно комичную сцену.
Сначала ее самообладанию можно было только дивиться. Император взял ее за руку, притянул к себе.
– Майен! – В надтреснутом голосе звучала не нежность, а обыкновенная похоть. – Сказать ли, как я мечтал об этом мгновении?
– Ты обнаруживал свои желания и раньше, Рулад…
– Да, зови меня Рулад, как прежде. Между нами ничего не изменилось.
– Я твоя императрица.
– Моя жена.
– Мы не можем делать вид, будто все по-прежнему.
– Я все тот же, Майен, я тебе докажу. – Рулад неуклюже, как ребенок, заключил ее в золотые объятья. – Не думай о Фире. Ты его дар мне, знак его преданности. Он поступил, как должно брату.
– Я была обручена…
– А я император и могу нарушать правила! Прошлое сошло в могилу, Майен, а будущее кую я! И ты рядом со мной. Я видел, как ты день за днем на меня смотришь, видел огонь в твоих глазах. О, мы оба знали, что ты достанешься Фиру! Что мы могли поделать? Но я все изменил. – Он отступил на шаг, не выпуская ее руки. – Майен, жена моя…
Проза жизни. Неловкость неопытных рук. Мгновения, мгновения. Вместо романтических грез – борьба с досадными помехами. Одежду снять непросто, если только она специально для этого не шилась. А эта – не шилась. Пассивность Майен делала его манипуляции еще более неуверенными, уничтожая последний намек на эротичность.
Удинаас видел, что его вожделение слабеет. Разумеется, оно еще всколыхнется. Рулад молод. Чувства предмета страсти не имеют значения. А Майен теперь именно предмет, добыча.
Император и сам почувствовал невозможность гармонии.
– Я видел по твоим глазам, что ты меня желала. И теперь, Майен, никто не встанет между нами.
Встанет, Рулад. Тем более что теперь ты носишь свое внутреннее уродство еще и снаружи. Вот он, рок. Летерийское золото подчиняется естественному инстинкту и насилует тисте эдур. Ха…
Похоть императора воспрянула. Он убедил себя собственной речью.
Потянул Майен к узкой кровати Ханнана Мосага у дальней стены. Лечь здесь двоим не было возможности, но Руладу это нисколько не помешало. Он бросил жену на спину. Секунду на нее глядел…
– Нет, я тебя раздавлю. Вставай, любовь моя. Ты сядешь сверху. Я подарю тебе детей, обещаю. Много детей, которых ты будешь обожать. Наследников, много наследников…
Трюк, чтобы разбудить инстинкты. Обещание будущего искупления. Причина терпеть пытку.
Рулад устроился на кровати.
Майен, расставив ноги, опустилась на крестообразное золотое тело.
Совокупление. Бренные игры. Человеческая жизнь, где десятилетия сжались в мгновения. Пробуждение, наслаждение обостренных чувств, краткий миг, приводящий к продолжению рода, истощение и смерть. Рулад был молод и кончил быстро. Не смог потешить гордость.
И все же за мгновение до того, как он содрогнулся в конвульсии и его низкий хрип перешел в стон, Майен начала терять самообладание. Она как будто отыскала в себе искру, которую можно было раздуть в пламя желания или даже удовольствие. Но он испустил семя, и искра потухла.
Сосредоточенный на себе, Рулад ничего не заметил, его глаза были закрыты.
Он, конечно, не безнадежен и со временем научится. Не исключено, что Майен даже будет в какой-то степени руководить процессом и вновь разожжет ту искру.
Удинаас подумал, что теперь она действительно стала императрицей, женой императора. Его вера в силу ее духа погасла – если поединок между трезвым расчетом и надеждой можно назвать верой. Чувствуй он сострадание, он, возможно, понял бы ее и смягчился. Но сострадание означало участие, осознанность, выходящую за рамки холодного созерцания, а он ничего такого себе не позволял.
Из другого темного уголка императорских покоев донесся тихий всхлип, и он медленно повернул голову, чтобы посмотреть на последнего, четвертого, участника этой сцены. Такого же, как и он, свидетеля совершившегося здесь скрытого насилия. Однако свидетеля, охваченного ужасом чувств.
Одна из выцветших троп на ковре вела к ней.
Пернатая Ведьма скорчилась у стены и, закрыв лицо руками, тряслась от рыданий.
Если она будет продолжать в том же духе, поплатится жизнью. Рулад все спокойнее смотрит на смерть и не желает, чтобы ему напоминали о цене, которую пришлось заплатить. Хуже того, он неуправляем.
Удинаас хотел подойти к ней, попросить замолчать, но взгляд его упал на узорчатые ковры, и он решил, что расстояние слишком велико.
Майен с поникшей головой сидела на Руладе.
– Еще! – потребовал император.
Она выпрямилась, начала двигаться, вновь ища и находя искру удовольствия.
Хотим блага, но томимся по злу?.. Неужели сознание всех мужчин и женщин обречено на эту внутреннюю борьбу? Удинаас решил, что не стоит тратить силы на поиски ответа. Он уже достаточно пострадал.
– Заткни суку!
От резкого окрика императора раб вздрогнул.
Плач усилился, вероятно, в ответ на тяжелое дыхание Майен.
Удинаас поспешил в темный угол, где скорчилась Пернатая Ведьма.
– Пошли вон! Оба!
Поднял ее на ноги. Она не сопротивлялась.
– Послушай, – прошептал Удинаас, наклоняясь, – чего ты хотела?
Она вскинула голову и прожгла его ненавидящим взглядом.
– От тебя – ничего!
– От нее. Не отвечай, пойдем.
Они вышли через боковую дверь в коридор для прислуги.
– Незачем плакать. Майен в ловушке, как и мы. Не стоит горевать, что она искала наслаждения и нашла его.
– Я знаю, к чему ты клонишь, должник. – Пернатая Ведьма вырвала руку. – Ты ведь тоже хочешь, чтобы я покорилась! И получила удовольствие, когда ты будешь меня насиловать!
– Как ты правильно сказала, я должник. Чего я хочу, не имеет значения, мои желания умерли. Думаешь, я все еще тебя преследую? Жажду твоей любви? – Он покачал головой. – Ты была права, это бессмысленно.
– Я не хочу иметь с тобой дела.
– Знаю. Но ты служанка Майен, а я теперь личный раб Рулада. Императрица и император. Надо смириться. Ты и я… Забавная пара. Была. Теперь мне все равно.
– Прекрасно, значит, никаких лишних разговоров.
Он кивнул.
Ее глаза сузились.
– Я тебе не доверяю.
– Мне все равно.
Смущение. Неуверенность.
– Что за игру ты ведешь, Удинаас? Кто говорит твоими устами? – Она отступила на шаг. – Я должна ей рассказать – о том, кто скрывается внутри тебя.
– Лишишь себя последнего шанса.
– На что?
– Свободу.
Ее лицо исказилось.
– Хочешь купить мое молчание? Я родилась в неволе, и меня не преследуют воспоминания…
– Воспоминания? Пернатая Ведьма, мои воспоминания – о жизни должника в королевстве, где даже смерть не приносит освобождения. Такие же, как у моего отца, и такие же, как были бы у моих детей. Я говорил не о своей, а только о твоей свободе. Не той, что возвращают, – той, что наконец обретают.
– И как же ты хочешь меня освободить?
– Скоро начнется война. Тисте эдур пойдут на Летер.
Она нахмурилась.
– Что с того? Войны бывали и раньше…
– Не такие. Рулад не станет тратить силы на короткие набеги, это будет завоевание.
– Завоевание Летера? Они не смогут…
– Пусть. Главное, что эдур двинутся на юг, и мы – вместе с ними.
– Почему ты так уверен?
– Император созвал тени. Все до единой.
– Откуда тебе знать?