о я заметила другое – у меня пропал жир над коленками. Вообще. Коленки втянулись и стали ровными и почти как в молодости.
Мы с Симой окончательно оккупировали папин кабинет под свои тренировки. Уже не убирали коврики, резину для растяжек, кубики и утяжелители. Спортинвентарь лежал между книжными полками. А сам папин кабинет из комнаты, в которую все домашние старались лишний раз не заходить, превратился в спортплощадку.
Но ушел и воспитательный момент. Раньше, когда в семье предстоял тяжелый или важный разговор, дети «вызывались» в кабинет папы. С сыном, когда тот был подростком, это работало безотказно. Если я просила Васю зайти в кабинет к папе и сама отправлялась туда же, сын понимал – дело серьезное. Сейчас же в кабинете, библиотеке, практически священном месте, дети смотрели кино, ели, валялись на папином диване, играли на ковре в шахматы и в го. Из библиотеки доносился не тихий шорох книжных страниц, а крики тренеров, голоса школьных учителей и преподавателей дополнительных курсов. Наш папа научился спать под олимпиадную математику – ему нравился преподаватель, его тихий, спокойный голос. А под голос шахматиста с дополнительных курсов, которые попросила Сима, наш папа спать не мог, как ни пытался. Поэтому дочь смотрела олимпиадную математику, чтобы папа мог вздремнуть. А шахматные курсы смотрела в своей комнате.
– Дети, зайдите в кабинет к отцу, – строго попросила я, решив обсудить домашние проблемы.
– У меня нет сегодня тренировки! – ответила Сима.
– Там все нормально с роутером, я проверял. И у меня в это время шахматный турнир! – отозвался Вася.
– Я с тобой! – объявила Сима и скрылась в комнате брата.
– И что это было? – удивилась я, поскольку вызов в кабинет отца в нашей семье все-таки имел некое психологическое воздействие. Не то чтобы все дрожали и заходили на подкосившихся ногах, но все же.
– Это оZoomление, – ответил муж.
Наши тренеры решили устроить девочкам сюрприз – организовали в Zoom мастер-класс с олимпийской чемпионкой, а после – мини-интервью. Чемпионка должна была выбрать самую старательную девочку и лучший вопрос.
– Мам, придумай мне вопрос, – попросила Сима.
– Симуль, я не могу. Правда. Давай ты сама.
– Ты же профессиональный журналист, ты миллион вопросов знаешь! И папа тоже!
– Именно поэтому мы не можем тебе помочь. Понимаешь, когда я писала для Васи сочинения, получала двойки, а папа – тройки. Мы с тобой даже в конкурсе стихов только второе место заняли. Девятиклашке проиграли. Представляешь, какой позор будет – я придумаю вопрос, а он не окажется лучшим. Так что давай сама. Готовься. Придумай несколько на всякий случай. Прочитай биографию олимпийской чемпионки, ее другие интервью. Посмотри, какой вопрос еще не задавали, о чем ей нравится рассказывать больше всего, что для нее важно и ценно, и задай свой вопрос.
– А ты всегда так делала? – с ужасом спросила дочь.
– Да. Однажды я опоздала на интервью. Не по своей вине. Но человек, у которого я должна была взять интервью, обиделся. И завалил меня вопросами о своем творчестве, детстве, достижениях. За каждый правильный ответ я получала минуту его времени. Он спрашивал у меня про любимую специю его бабушки, которую она добавляла в еду. И про цветок, который рос во дворе его дома. Я тогда заработала пятнадцать минут, хотя на интервью отводилось всего десять. Потом он мне рассказал то, что никому никогда не рассказывал. Это было самое тяжелое, самое интересное интервью в моей жизни. И я к нему готовилась три недели! Представляешь?
Сима страдала неделю, исписав блокнот вопросами.
– Лучше я стану самой старательной, чем ваши дурацкие вопросы придумывать. Ни за что не буду журналистом. Никогда, – объявила она.
– Поздравляю, нам удалось внушить отвращение к нашей профессии еще одному ребенку, – сказала я мужу. – Сима, как и Вася, точно не пойдет по нашим стопам.
– Это хорошо? – уточнил муж.
– Не знаю. Пока не поняла. Но предчувствия у меня плохие.
Я ворвалась в комнату, поняв, что Сима рыдает не так, как обычно. Обычно она плачет и страдает в сторону папы, которого мне приходится приматывать скотчем к стулу, чтобы он не бежал спасать свою дочь. Как бы это объяснить? Растяжка – это больно, очень. На шпагатах все плачут – и малышки, и старшие девочки. Но на тренировках в зале плакать не очень интересно, поскольку никто не реагирует – тренеры привычно кричат, другие девочки тоже рыдают. Те, кто особенно громко страдает, обычно зарабатывают дополнительные тридцать секунд сидения на провисах. Поэтому все плачут в рамках приличия. Не до истерик. Мы, родители, этого не видим. После тренировок к нам выходят уже нормальные дети.
А в режиме самоизоляции все члены семьи вовлечены во все процессы. Сима рыдала отчаянно, с надрывом, как в последний раз. Муж прибежал ко мне на кухню, где у меня была в разгаре видеоконференция и я лишь один раз смогла отползти попить воды.
– Ты что, не слышишь?! – закричал муж так, что я быстро разобралась, где в видеоконференциях отключаются звук и изображение.
– Что?
– Сима плачет. Ты не хочешь это прекратить?!
– Если честно, то нет. У них еще полчаса до конца тренировки. А что случилось? – не поняла я. Организаторы моей рабочей конференции требовали, чтобы я срочно включила изображение и звук.
– Она плачет! – закричал муж так, будто Сима сломала себе ногу в трех местах как минимум.
– И что? – Я начала раздражаться, поскольку организаторы очень хотели меня видеть и слышать.
– Ты не понимаешь? Она плачет по-настоящему! – Муж заломил руки, видимо, изображая Майю Плисецкую в «Лебедином озере». С тем же надрывом. У него даже локти в обратную сторону вывернулись.
– Спорт – это боль, – произнесла я расхожую истину, поскольку другую срочно придумать не могла. – Прости, я должна подключиться с видео и звуком. И попроси Симу рыдать так, чтобы это не было слышно на кухне.
– Пора это прекращать. Пора это прекращать, – причитал муж, размахивая руками, будто он умирающий лебедь.
– Сейчас, я закончу конференцию, Сима – тренировку, и мы все прекратим. – Я держалась из последних сил.
– Как ты позволяешь так обращаться с собственным ребенком? – не унимался муж.
– Андрюш, пожалуйста, просто уйди. Примотай сам себя скотчем к стулу. Давай потом поговорим про детей и обращение с ними.
– Симуль, чего ты орала? Я работала. Дождись меня и начинай плакать сколько влезет, ладно? – попросила я за ужином.
– Я вообще не орала. Не больше обычного, – удивилась Сима.
– Это ты папе расскажи.
– А Дашу сняли со шпагатов, – сообщила Сима. – У ее бабушки с сердцем плохо стало.
– И ты хочешь, чтобы у папы с сердцем плохо стало? Завтра мастер-класс. Постарайся не вопить на весь дом и не пугать своим видом олимпийскую чемпионку.
Не как обычно Сима рыдала уже во время пресс-конференции олимпийской чемпионки. Тут же у меня замигал телефон – тренеры спрашивали, почему Сима отключила звук и изображение. Хотела ответить, что пока не знаю, а знаю только то, что дочь плачет, как Аня. Анечка у нас плачет жальче всех девочек, с таким надрывом, что даже я однажды прибежала на ее плач, набирая телефон тренеров. Девочка в тот день специально включила звук на ноутбуке, чтобы ее все услышали, а не только мама. Заполошной оказалась не одна я, а все мамы гимнасток.
– Что с Анечкой? Травма? – кричали наперебой мамы, сорвав растяжку.
– Все хорошо с Анечкой, – отвечали тренеры, из последних сил стараясь быть вежливыми. Явно гадая: дать ли дополнительные тридцать секунд персонально Анечке, всей команде или только мамам? Или вообще всех усадить на шпагаты один раз, чтобы уже не мешали работать и тренироваться.
Сима потом рассказала, что Анечка всегда так плачет. Пару раз школьная медсестра врывалась в зал. Раза три охранник прибегал узнать, что случилось. Девочка плакала за всю команду – истошно, громко, с чувством.
Но тогда и у меня сердце чуть из груди не выпрыгнуло. Сима лежала рядом с ноутбуком и сотрясалась всем телом.
– Что? Где? – кинулась к ней я.
– Здесь! – простонала Сима и бросила блокнотик, в котором составляла вопросы. Оказалось, Симин вопрос задала то ли Алиса, то ли Полина. Пока Сима молча сидела, подняв руку для ответа, кто-то из девчонок спросил:
– Можно я? Можно я?
И, естественно, получила право задать вопрос.
– Что мне теперь спрашивать? – голосила Сима на весь дом.
– Андрюш, иди сюда, срочно! – заорала я. – Надо вопрос придумать!
Я лихорадочно листала Симин блокнотик, выискивая другие варианты. Вопросов она составила на часовое интервью.
– Симуль, вот у тебя сколько вопросов замечательных. Задавай любой. Они все хорошие!
– Самый лучший мой вопрос задали! – Дочь продолжала стенать.
– Так часто бывает. У меня тоже сто раз такое было, – уговаривала я.
– А нельзя это прекратить? – ворвался в комнату муж.
– Неееет! – заорали мы с Симой.
– Ну задай вопрос про любимое блюдо, любимый предмет, любимый купальник – Я читала вопросы по Симиным записям.
– Уже все задали!!!
– Можно спросить про допинг или тренера Семина, – заметил муж.
– Просто уйди! – прошипела я. – Какой Семин? Твоя дочь художественной гимнастикой занимается, а не футболом!
В этот момент кто-то из девочек спросил у чемпионки про мечту.
– Хочу стать еще раз олимпийской чемпионкой, – ответила та.
– А зачем? – уточнила Даша, которая всегда требует подробностей. Даже если нужно заменить элемент в программе, она всегда уточняет: «А зачем?»
– А еще я хочу создать семью, – продолжала чемпионка.
– Кого создать? – не расслышала Даша.
– Семью создать! – рявкнула чемпионка.
– А зачем? – спросила Даша.
Тут меня осенило.
– Симуль, спроси, если у чемпионки родится девочка, отдаст ли она ее на художественную гимнастику?
– А в чем вопрос? – не поняла Сима.
– Ну обычно родители не желают своим детям собственной судьбы, профессиональной в том числе. Я вот, например, не хочу, чтобы вы с Васей стали журналистами.