– Масочно-перчаточный режим, – сказал охранник.
– А это у меня что? Забрало? Шлем? Паранджа? – Мама сняла маску и принялась размахивать ею перед носом охранника.
– У вас перчаток нет, – тихо сказал охранник. – Вы же шестьдесят плюс, вам вообще нельзя! Даже выходить. Вам режим самоизоляции не отменили.
Зря он это. Мама посмотрела на него взглядом маньяка-убийцы. Если бы сотрудник ЧОПа просто вежливо попросил приобрести перчатки, мама бы слова поперек не сказала. Она честно забыла про перчатки, а ведь купила целую пачку, поскольку я ей все уши прожужжала.
Про возраст ей напоминать нельзя. Никогда. Ни в какой ситуации, даже в критической. Она всех убеждает в том, что ее паспортные данные – злостная ошибка. Паспортистка ошиблась на десять лет. И ладно бы в другую сторону ошиблась, так нет же! В эту версию можно было поверить с легкостью – у мамы в паспорте буква «и» в фамилии аккуратно зачеркнута и сверху, по-ученически, написано «е». В годе рождения написано «1849». Восьмерка «перемулевана», или «перекалякана», как в подобных случаях говорила наша любимая первая учительница, на девятку. Что тогда мама сделала с паспортисткой, я не знаю. Предполагаю, что напоила до потери сознания.
Мама убеждена, что выглядит на сорок плюс, причем плюс очень небольшой, чисто символический. Когда я, ее дочь, напоминаю, что это вообще-то мне уже сорок плюс, мама обижается и не разговаривает со мной дня три как минимум. А потом объявляет:
– Этого не может быть!
– Чего не может быть, мамочка? – уточняю я. – Мне не может быть сорок плюс?
– При чем тут ты? Тебе сколько угодно. Но тогда я не твоя мать! Мне не может быть столько лет, если у меня такая дочь!
– Хорошо, мамочка, только не нервничай, – покорно соглашаюсь я.
А тут ей прямым текстом какой-то посторонний охранник в лоб заявляет про шестьдесят пять плюс.
Не знаю, как этому дерзкому мужчине удалось уйти живым. Обычно мама пленных не берет. Она вдохнула, выдохнула и решила разнообразить свои скучные будни хорошим скандалом. Но опять все пошло не так.
Мамуля у нас одинокий воин в одиночном пикете – терпеть не может, когда внимание зрителей рассеивается и переключается на других героев. Она главная прима и звезда. С ней все должны прыгать, скакать, носиться и всячески ее успокаивать. Она наслаждается вниманием благодарных зрителей. Но тут к ней совершенно непредвиденно присоединились еще несколько женщин. Они сорвали перчатки, оттянули маски, чтобы было удобнее кричать, и накинулись на бедного охранника. Все дамы находились в зоне риска, и все они еще не имели законного права выезжать в магазин за покупками. Женщины выкрикивали свой возраст, доставали паспорта и тыкали ими в лицо охраннику, называя того мальчишкой. Пеняли на то, что он годится им всем в сыновья, а еще хамить себе позволяет. Да, охраннику еще и сорока не исполнилось, как выяснили оскорбленные женщины «шестьдесят плюс», волей провидения собравшиеся в одном месте в одно время. Охранник готов был на все – выдать бесплатно перчатки, пропустить всех вовсе без перчаток, но это послевоенное поколение так просто не сдается. Да и засиделись женщины по домам в четырех стенах, никакой светской жизни, а тут такой накал страстей.
Дамы маршем феминисток дошли до администрации магазина и потребовали к ответу высшее руководство. Конечно, возглавляла шествие моя мама, которую все соратницы горячо заверили, что она выглядит на пятьдесят, и это самый возможный допустимый максимум.
– Девочки! Это дискриминация по возрастному признаку! Эйджизм! – кричала мама, войдя в роль то ли Розы Люксембург, то ли Клары Цеткин.
– Да! – кричали в ответ «девочки», обалдевшие от мудреного, очень непонятного и оттого значимого и важного определения «эйджизм», и размахивали перчатками. Кто-то из дам достал одноразовые перчатки из большой пачки и подбрасывал средства индивидуальной защиты в знак протеста.
– И в воздух чепчики бросали, – объявила громко мама, увидев летающие перчатки.
– Да-а-а-а! – закричали дамы и стали срывать с себя маски и подбрасывать их.
– Девочки, мы социально ответственные женщины! – призвала к порядку мама.
– Да-а-а-а! – Женщины достали запасные маски, раздали тем, у кого не нашлось «сменки», и продолжали бросаться уже с соблюдением масочно-перчаточного режима. Кто-то бросал шарфики, сорванные с шеи.
– Девочки! Разве мы выглядим на свой возраст? – вопрошала мама, забравшись на стойку с картошкой, как Ленин на броневик.
– Не-е-е-ет! – кричали девочки.
– Простите, а что такое этот… ну, как вы только что сказали? – спросила робко одна из участниц акции протеста.
– Тихо! – одернула ее соседка. – Не мешайте слушать!
– Девочки, нас вычеркнули из жизни! Мы никому не нужны! Конечно, проще запереть нас в домах, чтобы мы сдохли, как мухи! Белые, нет, зеленые, опухшие от отеков мухи! А пенсии? А здравоохранение? – выкрикивала мама популистские лозунги, входя в раж.
– Да-а-а-а! – отвечали девочки, которых становилось все больше.
– Соблюдайте социальную дистанцию, – тихо и совершенно неубедительно призывал охранник.
– Уйди отсюда, а то мы тебя заразим! – пригрозила одна из активисток революционного движения, которые встречаются в каждой группе, пусть и не самой многочисленной.
– Скандинавская ходьба! Почему нас лишили физической активности? – кричала мама, хотя сама лыжные палки держала в руках в прошлом веке или в позапрошлом, если не принимать во внимание ее паспортные данные и возраст родной дочери.
– Да-а-а-а! – закричали громко сразу несколько женщин, видимо, поклонницы скандинавской ходьбы, лишенные регулярных тренировок.
– А чего требуем? – спросила робкая женщина из числа ненадежных элементов – тоже обязательный персонаж любого революционного движения.
– Чего мы требуем? – передала вопрос активистка, выкрикнув громко, как лозунг.
– Мы требуем нормальных условий жизни! Элементарных! Равных для всех! Нет разделению по возрастному признаку. Скажем нет эйджизму! – вещала мама, которую возникшие вдруг вопросы про требования совершенно не смутили.
– А конкретно? – уточнила робкая женщина.
– Конкретно? – Мама, все еще стоящая на ящике картошки, окончательно вошла в роль революционерки. Я думаю, она прикидывала, как ей спуститься, чтобы не сломать шейку бедра. Это главная травма пожилых, и мама готова была сломать позвоночник, лишь бы не шейку бедра. У нее просто пунктик такой. Хоть ногу, руку, сотрясение мозга, только уберечь шейку бедра. – Вы хотите знать, что конкретно? Хотите? Не слышу!
– Да-а-а-а!
– Пожалуйста! Вернуть к работе салоны красоты! Мы имеем законное право красить волосы! Маникюр со скидкой каждой пенсионерке! Всем женщинам шестьдесят плюс – массаж воротниковой зоны бесплатно! Девочки, поддержите меня! Какие еще предложения по требованиям?
– Педикюр тоже со скидкой! Выщипывание и окраска бровей бесплатно!
– Бесконтактная доставка валокордина в каждый дом!
– Внуки – не приговор, а только по желанию!
– Право на личную жизнь! В том числе свободную от детей и родственников!
– Да-а-а-а!
Женщины дружно выкрикивали лозунги.
В данном конкретном супермаркете, в который заезжают все столичные жители по дороге на дачи, руководство объявило вип-проход для «дам в зоне риска», обслуживание вне очереди, скидки на «возрастные» средства по уходу за кожей лица и рук и памперсы.
– Мам, зачем вам памперсы понадобились? – уточнила я, рыдая от смеха, слушая мамин рассказ про устроенную ею революцию в отдельно взятом супермаркете.
– Не знаю, но девочки очень просили, – ответила мама.
Да, руководство магазина мне стало искренне жаль. Они тут же переклеили ценники на детские памперсы, подразумевая, что революционерки требуют памперсы для внуков. Но непонятые женщины обиделись и пошли новой протестной волной.
– Я в этом не участвовала, – хмыкнула мама.
Ее соратницы, антиэйджистки, возмутились и потребовали скидок на взрослые памперсы. Аргумент привели весомый – они не собираются сидеть с внуками и менять им памперсы. Они сами наденут памперс и пойдут на свидание.
Когда я увидела в новостях, что в Подмосковье заработали салоны красоты, у меня екнуло сердце. Не знаю, конечно, но волна «взрослых» феминисток, как они себя обозначали, могла докатиться и до других районов. Да, одним из требований значилось искоренить определение «возрастные», а называть дам «взрослыми». И не дай бог употребить прилагательное «старые».
Мама, как выяснилось, знала выражение «пятьдесят – это новые тридцать». И путем нехитрых подсчетов объявила новый лозунг для своего движения: «Семьдесят – новые пятьдесят!» – который был принят на ура.
– Мам, пожалуйста, только не надо брать Смольный, – попросила я, уже икая от хохота.
– Зачем нам Смольный? Мы с девочками собираемся взять химчистку и магазин «Садовод», – объявила мама. – Все, не могу говорить. У меня собрание в Zoom’е. Нет, подожди, не отключайся! Девочки написали плакаты, которые мы собираемся выставить в соцсетях, но они у меня в перевернутом виде! Я должна их одобрить. Как сделать нормальный вид?
– Там есть функция – зеркальное изображение. Надо ее отключить. Ну или не писать, а рисовать, – ответила я на автомате, пропустив тот факт, что моя мама освоила Zoom. Возможно, она даже телеграм-канал собственный завела, но я предпочитаю об этом не думать, чтобы не нервничать.
Про зеркальное изображение я узнала благодаря дочке. Наши девочки-гимнастки решили в конце тренировки показать тренерам милые послания, сердечки, рисунки. Мамы весь вечер бились над тем, как в Zoom’e отобразить послание в понятном виде.
Я отправила маме инструкцию – куда нажимать, как проверять, куда вбивать код и идентификатор. Мама не ответила.
– У тебя там все в порядке? – спросила я.
– Я давно разобралась! – фыркнула она.
«Садовод» эти революционерки взяли – каждая получила двадцатипроцентную скидку на любые товары и растения. Бонус – любые два цветка в горшках. Кажется, они собирались взять елку, обрубить ветки и дружно тащить бревно, как на ленинском субботнике.