В его глазах я вижу то же, что и раньше, но сейчас в них светится что-то еще, я не могу распознать точно, но кажется, это тревога или даже страх.
Кажется, царь увидел нечто в моих глазах, успокоившее его волнение, он наклоняется и целует меня. Это так больно и одновременно так сладко. Как же мне этого не хватало!
«Как ты мог так поступить со мной⁈ Почему оставил меня⁈ Ведь ты только мой!» — я не хочу думать о том, что осталось меньше месяца, но все равно это знание живет в глубине меня, и я вцепляюсь, почти отчаянно, в его волосы, плечи, почти кусаю его губы, сейчас я уже не могу думать о том, что причиню ему боль. Сильнейшая жажда, едва ли не жадность сжигает меня, и только он один сможет ее утолить.
…за окнами уже занимается рассвет, и весь мир кажется холодным и серым. Единственное яркое пятно в нем — Фатих. Его черные блестящие волосы разметались по подушкам, а смуглая кожа теплая и гладкая, и так хорошо прижиматься к ней — всем телом, как можно теснее.
— Чего ты хочешь сейчас? Любую вещь проси, все тебе дам, хабиби.
Я изумленно распахиваю глаза и смотрю на повелителя.
— Подари мне мечи, повелитель.
Царь удивлен, но не настолько сильно, как я ожидала, кажется, он замечал мои непроизвольные движения — отработанные до автоматизма элементы боевых искусств. Да и по тренированному телу наверняка можно понять, что мышцы у меня не только для красоты.
Я объясняю, что именно мне нужно, и он соглашается:
— Хорошо, Виалль. Но для чего они тебе?
— Я хочу показать вам мой танец, повелитель, — я задумала это еще когда примеряла шорты.
Повелитель удивлен, кажется, он никогда о таком не слышал. А я-то была уверена, что пляски с саблями появились именно на Востоке. Или их еще просто не придумали?
Как бы там ни было, я могу устроить показательное выступление уже завтра. У меня почти все готово — и костюм, и музыка, а сам танец нужно просто немного отрепетировать.
Когда-то давно меня саму покорили показательные выступления мастеров, и если их немного подкорректировать, то получится очень даже красивый и яркий танец.
Сам по себе он не содержит ни капли соблазна или искушения, он состоит целиком из элементов нападения и защиты. Возможно, это не совсем то, что следует показывать на ночной половине, но я надеялась, что коротенькие кожаные шорты смягчат это впечатление. Ведь обычно выступления проводят в белой свободной одежде, но они даже так завораживают и очаровывают. Ритмичные повторяющиеся движения словно бы содержат в себе составляющие гипноза, и будто погружают зрителей в некий полутранс. Думаю, все это в сочетании с моим примечательным костюмом понравится повелителю.
Глава 26Танец мечей
Звуки яшмовой флейты я слышу.
Кто же это играет на ней?
Ночь. Беседка. Луна всё выше,
На душе всё грустней и грустней.
Что увидишь в призрачном свете!
Пробиваются еле лучи.
Как узнать, кто играет на флейте,
Как во мгле его различить?
Ночь глухая. Нигде ни звука.
Охватило меня тишиной.
С фонарём мы напротив друг друга —
Я и тень моя рядом со мной.
Догорает фитиль. Мгновенье —
И не будет больше огня.
Кто же вспомнит, когда и тени
Не останется от меня!
У Сян.
Фатих:
Повелитель проводит пальцами по ножнам, расшитым золотыми узорами, по рукоятям, украшенным драгоценными камнями. Эти клинки и сами по себе — настоящее сокровище, и стоят как десяток хорошо обученных рабов.
Царь подает знак, и слуга бережно заворачивает в ткань мечи вместе с перевязью, которая позволит носить их за спиной. Сверток уносят, чтобы отдать обитателю ночной половины — той, кто и думать не должна о подобных вещах.
Уже в который раз властитель с нетерпением ждет вечера, в предвкушении новой встречи с невольницей. И хотелось бы ему бросить все дела, и позвать свое сокровище немедленно, но царство… царство лишило его свободы в тот день, когда принял он знаки правителя.
Но все же вечер наступает, отяжелевший шар солнца касается горизонта, и на землю ложатся первые сумерки. Царь делает знак рукой, чтобы слуги привели девушку, но вместо этого раздается только тихая музыка, которая постепенно становится все громче и настойчивей. Незнакомая мелодия непривычна для слуха, слишком уж резок и изломан ее ритм, но все же есть в ней что-то завораживающее, подчиняющее. Полог, отделяющий покои властителя, отодвигается и пропускает стройную фигурку, закутанную в алый шелк. И только синие глаза, сильно подведенные черной краской, видны на лице, и по одному лишь выражению их повелитель понимает, что наложница улыбается, и невольно сам улыбается в ответ.
Девушка идет, словно плывет, так легки и плавны ее движения, что даже ни одна складка шелка не шелохнется. И мелодия следует за ней, подчиняется ритму ее невесомых шагов, и вдруг неожиданно меняется, будто бы все музыканты разом ударили по струнам и барабанам. Алое полотнище взметается в воздух, закрывая фигуру чужеземки, и точно множество серебряных молний пронзает ее. Невыносимо долгую и томительную секунду оно висит в воздухе и внезапно словно распадается на сотни розовых лепестков. Они кружатся, подчиняясь взмахам тонких рук, обвиваются вокруг гибкой фигуры, и только сейчас можно было рассмотреть, во что одета невольница. И от этого зрелища невольно перехватывает дыхание, а во рту становится сухо. Тело девушки изгибается, а движения рук, держащих мечи, настолько быстры, что кажется, будто они превратились в серебряные крылья.
Вначале повелитель лишь наслаждается невероятным танцем, течение которого едва уловимо глазом. Но постепенно он начинает узнавать все больше и больше знакомых движений — сам когда-то проходил обучение у хозяина мечей, и мог бы со временем стать учителем, если бы старшие братья не погибли во время кораблекрушения, когда путешествовали, чтобы набраться опыта.
И вдруг понимает царь — если это и есть танец, то танец смерти. Встреться хоть один человек на пути сверкающих клинков — и не выжить ему.
Повелитель встречается взглядом с глазами невольницы и едва удерживается от того, чтобы вздрогнуть, настолько они сейчас холодны, спокойны и равнодушны, непривычно светлые на фоне густой черной краски. Глаза демона, глаза убийцы. И странное чувство охватывает царя — будто бы стоит он на краю пропасти бездонной и смотрит вниз на бушующее море. И нет сил пошевелиться или отвести взгляд, нет сил даже вздохнуть глубоко или произнести хоть слово. Но танец по-прежнему прекрасен, а девушка, его исполняющая, еще прекраснее, только сейчас это красота молодого опасного хищника, как если бы властитель приказал выпустить из клетки пантеру и полюбовался бы на ее охоту.
Чужеземка приближается все ближе и ближе, ни на секунду не сбавляя темпа, не ломая резкого ритма, ее глаза по-прежнему горят ледяным пламенем, и повелитель ощущает страх, холодом пробегающий под кожей, и лишь плотнее сжимает губы, чуть сильнее прищуривает глаза, впервые ощущая себя в чьей-то полной власти, ведь сейчас он даже стражу позвать не в силах, даже пальцем шевельнуть не может. Но в тоже время сердце его словно бьется в такт музыки, сжимается от восторга и предвкушения чего-то неведомого. Все ближе и ближе подходит невольница, и все тяжелее дышит царь, словно воздуха больше не осталось в комнате.
Глава 27Приказ
Вечерний холодок
Туман укрыл
Деревья на равнине,
Вздымает ветер
Темных волн поток.
Поблекли краски,
Яркие доныне,
Свежее стал
Вечерний холодок.
Забили барабаны,
И поспешно
Смолк птичий гам
У крепостного рва.
Я вспомнил пир,
Когда по лютне нежной
Атласные
Скользили рукава.
Ду Фу.
Фатих:
И вот последний стремительный шаг — повелитель едва не забывает, как дышать — гулкий звон мечей, ударившихся о мраморные плиты пола, и девушка опускается перед царем на одно колено, склонив голову, стискивая в пальцах богато украшенные рукояти. И властитель видит ходящие ходуном узкие лопатки, слышит тяжелое дыхание невольницы, и наступившая внезапно тишина словно оглушает, давит на голову, не дает думать. И неясно, кто из них больше устал — танцовщица или зритель, оба едва ли не задыхаются.
— Виалль…
Девушка поднимает голову, и повелитель видит на ее лице улыбку — счастливую, яростную, чуть сумасшедшую.
— Виалль… — притягивает к себе разгоряченное полуобнаженное тело, покорное от усталости, ощущает под пальцами чуть влажную гладкую кожу, под ладонями — неистовое биение сердца.
И таким невозможным кажется обнять ту, кто только что была живым воплощением смерти, а сейчас послушно льнет к рукам, что хочется сжать ее изо всех сил, впечатать в себя, чтобы никогда и ничто не могло разлучить, разделить их. Тело чужеземки стройное и гибкое, но повелитель помнит, как двигались и проступали под этой гладкой кожей мускулы, с какой скоростью двигались хрупкие на вид запястья, сплетая из воздуха серебристые узоры. Прикасаться к ней все равно, что пытаться усмирять иссушающий ветер пустыни — сирокко, стихию, подвластную только богам.
Тонкие руки обхватывают повелителя за шею, и только сейчас понимает он, сколько раз уже они могли убить его, а вместо этого дарили ласки; невольница прижимается крепче, доверчиво трется раскрасневшейся щекой о плечо властителя, и что-то тихо бормочет:
— Так мало времени осталось, повелитель…
— Что? — царь чуть отстраняет ее, чтобы видеть лицо и сдвигает брови, — что ты сказала?
Наложница несколько раз быстро моргает, словно только что проснулась:
— Я… я не…
— Просто скажи мне, — властитель слегка сжимает пальцы, удерживая узкие плечи, и хмурится, увидев упрямо закушенную нижнюю губу. — Виалль. Почему времени осталось мало? Не думаешь же ты, что я тебя когда-нибудь отпущу?
— Не отпустишь, — грустная улыбка, — я просто уйду из этого мира, исчезну в солнечной вспышке.