царь шепчет в светлые пряди:
— Люблю.
Сжимает узкую ладонь в своей, отстраняется, давая северянке ступить на пол, и ведет за собой, продолжая прерванный путь. Тонкие пальцы больше не дрожат.
Глава 38Смерть на пиру
Рассвет расправил алое крыло
Над облаками дымчатых топазов,
Над грудами сверкающих алмазов,
И кажется, что небо расплело,
Разорвало все ожерелья сразу.
Свет озарил морщины дальних гор,
И солнце улыбнулось мне с балкона,
Гоня мой сон и ослепляя сонмом
Лучей, прошивших нитями простор.
О, если бы могло ты разбудить
Любимую мою…
Она лишь знает,
Как пламя этой жажды усмирить,
Что из глубин души меня сжигает.
Глаза её сиянием наполни
И тихо о тоске моей напомни…
Абд Ар-Рахман Аль-Хамиси.
Похоже, сегодня какой-то праздник — столы роскошнее чем обычно, да и гостей намного больше. Играет негромкая неспешная музыка, танцовщицы — пока одетые — мелодично позванивают браслетами и крохотными колокольчиками на пальцах. Гости пьют и едят, но я то и дело ощущаю на себе их косые взгляды украдкой. Такое ощущение, что они пришли не на пир к владыке, а в зоопарк, чтобы поглазеть на редкую зверушку вроде меня. Но почему-то чаще всего на меня смотрит сидящий неподалеку вельможа, хотя уж он-то меня по несколько раз в неделю видел на предыдущих заседаниях совета. Он старательно прячет взгляд, стоит мне хоть чуть-чуть шевельнуться, но я все равно знаю, что за мной постоянно и пристально наблюдают.
Пиршество идет своим чередом — серьезные разговоры сменяются ничего не значащей беседой, приглашенные понемногу расслабляются, напряжение, то и дело появлявшееся в моем присутствии, ослабевает. Музыка становится все более громкой, а танцы — все более откровенными. Повелитель что-то неспешно обсуждает с несколькими купцами, я же сижу в расслабленной позе, рассредоточив внимание и отслеживаю обстановку во всем помещении. Отличная тренировка для памяти и ума, ведь здесь полно людей и приходится уделять внимание каждому, кто подходит слишком близко.
Слуги скользят бесплотными тенями, бесшумно расставляя подносы с угощениями и кувшины с вином. Я автоматически запоминаю их лица и фиксирую передвижения. Неожиданно замечаю, что одна из рабынь ведет себя странно. В ее руках большое золотое блюдо с медовыми лепешками, политыми сливочным соусом — таким густым, сладким и… многофункциональным. Между прочим, с недавних пор это одно из самых любимых кушаний повелителя, да и мое тоже. Неудивительно, что она ставит его рядом с нами. Удивительно то, как дрожат ее руки, когда она с низким поклоном поднимается и спиной пятится к выходу. Я вижу мелкие капельки пота над ее верхней губой, расширившиеся до предела зрачки, бледное лицо — она до безумия напугана. Вельможа бросает на золотое блюдо мимолетный взгляд, и я успеваю заметить промелькнувший в нем почти болезненный интерес, прежде чем визирь отворачивается.
«Неужели?» — я холодею от догадки.
Они посмели подсыпать в угощения яд, и отравить хотят явно меня и повелителя, ведь больше за столом нет ни одного подноса с такими лепешками. Можно бы еще потянуть время, чтобы выяснить, кто еще, кроме этого вельможи участвует в заговоре, но мне слишком страшно — вдруг яд добавлен еще куда-то? И прежде, чем повелитель успевает поднести к губам кубок, только что наполненный вином, я с грохотом опрокидываю тяжелое золотое блюдо.
— О, я такая неловкая, — тишина наступает настолько напряженная, что слышно тихий звон натянутой и отпущенной струны.
И все смотрят на меня так, словно статуя ожила и заговорила. Такое ощущение, будто они на самом деле поверили в россказни о том, что я дэв, а значит, и говорить по-человечески не умею. Ну или ожидали, что у меня действительно голос, как у демона, только что вылезшего из глубин ада.
— Я думаю, эти лепешки не принесли бы вам пользы, повелитель, — поворачиваюсь к царю и пытаюсь взглядом ответить, почему я так поступила.
Чуть наклоняю голову и глазами указываю на сидящего неподалеку визиря. Понимание проступает на лице повелителя, брови хмурятся, глаза становятся еще темнее от гнева. У меня мурашки бегают по спине, почему-то его грозный вид вызывает у меня только одну реакцию — причем самую неуместную в данный момент.
— Да как ты смеешь, девка, указывать повелителю! — раздается в наступившей гнетущей тишине визгливый возглас, и я мгновенно оборачиваюсь, нахожу взглядом среди гостей полного купца в расшитом камнями чужеземном платье.
— Еще один?.. — поднимаюсь на ноги, завожу руку за голову, касаясь рукояти меча.
— Стража! — голос царя властно разносится по пиршественной зале, и лицо купца на короткое мгновение приобретает злорадное выражение, — взять их.
Толстяк резко бледнеет:
— Но… но как же…
Едва живых от страха пленников уводят. Наказание за покушение на убийство царя — одно из самых жестоких, к тому же их ждут еще и многочасовые пытки, чтобы выведать об остальных участниках заговора. Мне ни капли не жаль их — я в подробностях описываю внешность служанки, которая принесла отравленное кушанье — ее тоже схватят и казнят.
Наверное, я стала более равнодушной, ведь меня окружают не настоящие люди, а лишь неигровые персонажи, откорректированные программистами «Второй реальности», или причиной моей безжалостности стало то, что собачка, на которой проверили действие яда, билась в сильнейшей агонии несколько минут, прежде чем один из стражников из милосердия прикончил ее. Если бы я увидела, как на моих глазах подобной смертью умирает повелитель, несколько лет постоянных ночных кошмаров и регулярных походов к психотерапевту мне точно были бы обеспечены.
Глава 39Расплата
Если вершиной ты станешь,облаком стану я!
Грустишь ли сейчас, мечтаешь — я тишина твоя!
Станешь бескрайним морем — в берег я превращусь,
Станешь цветущим полем — дождиком я прольюсь.
Я всегда с тобою вместе.
Жилище наше — земля!
Если ты станешь песней — слова в этой песне я!
И если время бушуя, сотрет наших дней следы,
Как солнце тебя разбужу я, —
Как утро проснешься ты!
Наби Хазри.
Повелитель сидит на троне с хмурым видом и взмахом руки отсылает слуг, сейчас ему не до приема посетителей. И лишь мне позволено остаться рядом. Я молчу, боясь помешать тяжелым размышленьям царя, просто кладу подбородок ему на колени, смотрю снизу вверх, вырисовываю на широкой ладони спирали и знаки бесконечности. Наконец, он принимает какое-то решение и зовет исполнителей.
Насколько я поняла, он только что приказал тайно отравить свою мачеху, которая стала идейной вдохновительницей заговора. И такое распоряжение меня ни капли не смущает. Скорее, наоборот, я поражена, что наказание такое мягкое. Обычно в исторических драмах в ответ за покушение на правителя устраивают кровавую баню, и убивают всех, вплоть до любимой собачки заказчика. А тут все как-то на удивление тихо и мирно. Людям объявили, что это вражеские лазутчики пытались подорвать силу государства, но с ними уже покончено. Но в реальности дело оказалось в том, что у повелителя нет детей, и его младший брат сейчас является единственным человеком, кто мог бы продолжить род. Поэтому такое громкое преступление разрешилось столь чинно, без публичных казней или заточения в тюрьму.
Закончив с делами, царь поднимается на ноги и быстро выходит из зала, я едва поспеваю за ним. Останавливается он только во внутреннем дворе, в это время суток почти пустом, и только несколько стражников, до того упражнявшихся с мечом, мгновенно освобождают площадку.
Повелитель в этот раз выбирает настоящие клинки, а мне остается только стоять в сторонке и дуться, незаметно для остальных строя печальные рожицы. Ведь после того позорного обморока Фатих запретил мне сражаться на мечах с кем бы то ни было, даже с ним самим. Впрочем, зрелище стоит того, чтобы просто посмотреть со стороны. Движения повелителя завораживают не хуже Танца, и среди них много знакомых мне элементов, но так выполнить их мне удастся еще не скоро и только после напряженных тренировок.
Солнце клонится к закату, и двор почти полностью оказывается в тени от стены. Властитель отбрасывает мечи, ведь уже наступило наше время — то, которое мы проводим только вдвоем. Сейчас дворец почти пуст, все попрятались в страхе, и коридоры окутывает непривычная тишина.
Мы идем по какой-то длинной и незнакомой мне галерее, так что на лицо ложится то узкая тень от колонн, то последние лучи заходящего солнца. И от этого я почти ничего не вижу — весь мир превращается в мельтешении красных и черных полос. Я могу только слышать шаги повелителя рядом, и почему-то мне вдруг становится страшно, почему-то только сейчас на меня с головой накатывает понимание, что еще бы чуть-чуть, и меня уже откачивали бы успокоительными врачи «Ворой реальности».
— Фатих… — на ощупь нахожу край его пояса, жестом прося остановиться. — Фатих, я…
Тяну его в тень, чтобы рассмотреть лицо, чтобы убедиться: он еще здесь, рядом со мной, а не рассыпался на пиксели, не растворился цифровой дымкой.
«Помоги мне, мне так плохо», — натыкаюсь спиной на колонну, нащупываю какой-то выступ, подтягиваюсь на руках, садясь в нишу, и обхватываю повелителя руками и ногами — прижаться теснее, вплавиться в его тело.
Может и глупо, но мне хочется, верить, что если я буду держаться крепче, то нас не разлучат ни жестокая реальность, ни еще более жестокая смерть. Никогда не отпущу, никому не отдам!
Властитель целует мое лицо, гладит по спине, но этого слишком мало. Целую в ответ, впиваюсь в губы, вцепляюсь в пояс, пытаясь раздеть, добраться до голой кожи.
«Возьми меня прямо здесь, сделай своей», — болезненная жажда сжигает меня, кажется, что я умру, если не получу желаемого прямо сейчас.
Повелитель перехватывает мои запястья, сжимает, отводя в стороны, не давая рвать на нем одежду: