На своей церковной скамье Хьюго оцепенел: нет, это уж слишком! Священник между тем заговорил о добродетели и целомудрии, — счел, наверно, за нужное завершить свою проповедь на высокой ноте. Закинув голову назад, устремив очи к небесам, ухитрялся все же через полуприкрытые веки разглядывать прихожанок. Судя по всему, эта последняя тема особенно его занимала, — голос зазвучал необычайно торжественно, когда он красочно стал описывать эту самую главную добродетель в глазах Всевышнего и его ангелов. «А ты, маленькая мисс Бривз, в белых перчаточках и в таких же носочках, — слышал Хьюго мысли священника, — ты, вызревающая, как вкусная, спелая ягодка, с дрожью приближаясь к опасной, похотливой границе, отделяющей тебя от взрослой женщины! Никто кроме меня не знает, чем ты занимаешься за автостоянками, возвращаясь из школы. Дом твоего приходского священника всего в двух кварталах от твоей школы, крошка, — как раз по дороге домой. Одного робкого стука вполне достаточно. В моем доме всегда найдется чаек с пирожными для таких маленьких, красивых девочек, как ты, ха-ха!».
Не боялся бы Хьюго привлечь к себе всеобщее внимание, давно встал бы и выбежал из церкви. Но вместо этого он с размаху шлепнул себя по левому уху: постоянный звон не дает ему больше ничего слышать. Громкий шлепок привлек внимание — несколько человек повернули к нему головы с явным неодобрением, но это его совсем не трогает. Когда надоедливый звон наконец прекратился, проповедь уже закончилась и священник назвал номер церковного гимна, который надлежит спеть прихожанам, под названием «Скала веков». Хьюго, не зная как следует слов песнопения, просто что-то мычал — пусть на него не пялят больше глаза.
Орган звучал все мощнее; сопрано, тенора, альты, басы подхватили дивную мелодию, вкладывая в исполнение в нее всю свою веру и все свое музыкальное искусство:
«Скала веков, разверзнись для меня,
Позволь мне укрыться в тебе!
Пусть вода и кровь, истекающие из Тебя,
Этот животворящий целительный поток,
Станут двойным моим исцелением от греха…».
Приливы могучих аккордов захватили Хьюго, музыкального слуха у него никогда не было, он только проигрывал дома на патефоне старые, 78 оборотов в минуту, пластинки Уэйна Кинга. Их собрала еще его мать, будучи девочкой, и подарила весь комплект ему на свадьбу. Но сейчас широкий музыкальный диапазон органа, чистые нежные как у флейты, женские и девичьи голоса, обращающиеся к Богу, поддержка густых, как у виолончели, мужских голосов — все это мелодическое разноголосие порождало в нем особое чувство неземной легкости, будто он сам плывет по весеннему воздуху, блуждая и теряясь в бесконечных, благоуханных небесных садах. Непорочные девы ласково касались его лба нежными, словно лепестки роз, пальцами; в горных потоках мелодично журчала вода, сказочные богатыри заключали его в крепкие объятия, клянясь в вечном братстве. Затянули «Очисти мя, Спаситель, очисти, или я умру!»; Хьюго сполз со скамьи и забился в непреодолимом приступе экстаза. Ему повезло, — в последнем ряду, у самого прохода, этого почти никто сразу не заметил.
Песнопение продолжалось; прихожане, поворачиваясь, чтобы увидеть, что же с ним случилось, стали фальшивить на строчке «Когда я сделаю сей мимолетный вздох…» и вдруг дружно оборвали гимн на фразе «Когда я вознесусь к неведомым мирам…». Все теперь повскакивали со своих мест и глядели на Хьюго: лежа на каменном полу посередине прохода, он корчился и вздрагивал всем телом.
По сигналу священника последние, утратившие слаженность аккорды органа замерли. Хьюго еще полежал немного, понимая, что триста пар глаз с любопытством устремлены на него; потом стремительно вскочил и выбежал из церкви.
Долго звонил в дверь, но никто ему не открывал. Лишь после того, как он заорал:
— Я знаю, что вы там! Открывайте, или я сейчас вышибу дверь! — и начал толкать ее плечом, она отворилась.
— Что происходит? — строго спросила мисс Каттави, загораживая ему проход. Пришлось беспардонно ее оттолкнуть, — все мускулы налились. Впервые он столь грубо обошелся с женщиной.
— Доктор в Румынии! — Мисс Каттави пыталась все же его задержать.
— Сейчас я покажу ему Румынию! — закричал Хьюго, распахивая ударом ноги другую дверь.
Мисс Каттави бежала за ним, словно дежурная в классе.
Доктор Себастьян скрывался за четвертой по счету дверью, в комнате, похожей на библиотеку, — упражнялся в высоких, до бедер, резиновых сапогах, в рыбной ловле на искусственных мушек.
— Ах, это вы, мистер Плейс! — весело приветствовал он пациента. — Вы вернулись.
— Конечно, вернулся. — Хьюго было трудно говорить.
— Готов побиться об заклад: вы пришли, чтобы я занялся другим вашим ухом, не так ли? — доктор вежливо наклонился к нему.
Хьюго, схватив доктора Себастьяна за лацканы пиджака, оторвал его от пола и приблизил к самому лицу — теперь они глядели друг другу прямо в глаза. Хотя доктор казался довольно полным человеком, весил он всего фунтов сто сорок, не больше.
— Нет, я не желаю, чтобы вы занялись моим вторым ухом! — громко опроверг он его уверенные слова.
— Может быть, вызвать полицию? — вмешалась мисс Каттави, со снятой трубкой в руке.
Пациент выпустил из рук доктора, тот упал на колени на пол, но очень живо вскочил на ноги. Хьюго сорвал телефонный аппарат со стены, вообще-то он всегда с большим уважением относился к чужой собственности, этому учил его отец с детства.
— Не рассказывайте мне сказки, — заботливо ворковал доктор Себастьян. — Не может быть, чтобы его снова заложило. Если это в самом деле так — весьма необычно, но такие случаи известны. Нечего зря волноваться, лечение очень простое; нужно немножко покопаться в ухе инструментиком и…
Молча Хьюго схватил доктора одной рукой за горло, а второй удерживал мисс Каттави на расстоянии, чтобы не мешала расправе; потом заговорил: теперь слушайте, что вы со мной сделали!
— Отпустите мое несчастное горло! — прохрипел доктор.
Хьюго отпустил.
— Так вот, мой дорогой юноша, — молвил доктор Себастьян, — скажите-ка мне, на что жалуетесь…
— Прогоните ее из комнаты! — Хьюго жестом указал на мисс Каттави: то, что он собирался рассказать доктору Себастьяну, нельзя говорить в присутствии женщины.
— Мисс Каттави, прошу вас… — мягко произнес доктор.
— Зверь! — огрызнулась мисс Каттави, покидая комнату и закрывая за собой дверь.
Опасаясь теперь пребывать в непосредственной близости от пациента, доктор Себастьян благоразумно зашел за свой письменный стол, но не садился.
— Могу поклясться, что ваше ухо просто в превосходном состоянии!
— «Превосходном»! — зарычал Хьюго, сожалея, что убрал руку с глотки доктора.
— Ну, вы ведь теперь слышите команды своих игроков на поле? — вежливо осведомился доктор Себастьян.
— Если бы я слышал только это! — застонал Хьюго.
— Ах! — сразу просиял доктор Себастьян. — Ваш слух острее нормального? Но ведь я говорил, что у вас экстраординарный слуховой аппарат! Стоило мне только сделать небольшой надрез, вычистить твердой рукой кое-какие чужеродные вещества… По-видимому, у вас был замечательный спортивный сезон?
— Мой сезон еще будет в аду. — Хьюго не отдавал себе отчета, что этой фразой воздает должное одному французскому поэту.
— Я сильно сконфужен, — с раздражением, нетерпеливо продолжал доктор. — Я сделал для вас гораздо больше того, на что вы рассчитывали, и вот награда: вы приходите ко мне и пытаетесь меня придушить. Думаю, вам следует объясниться, мистер Плейс.
— Мне следует сделать с вами кое-что похуже, — отвечал Хьюго. — Где вы учились медицине — в Конго?
Доктор Себастьян в ответ на оскорбление вытянулся в полный рост.
— Корнеллский университет, медицинский факультет, — с достоинством парировал он. — Так вот, если вы только скажете мне…
— Скажу, скажу, — повторил за ним Хьюго, расхаживая взад и вперед по комнате.
В старом доме потрескивали доски пола; Хьюго казалось, что в ухе у него раздаются крики тысяч морских чаек.
— Прежде всего, — снова начал доктор Себастьян, — что вы от меня хотите?
— Я хочу, чтобы вы вернули мое ухо в прежнее состояние, каким оно было до моего визита к вам!
— То есть вы хотите снова оглохнуть? — недоверчиво переспросил доктор.
— Совершенно верно.
— Дорогой мой, я не могу этого сделать. Это противоречит медицинской этике. Если только об этом узнают, меня лишат права заниматься врачебной практикой на всей территории Соединенных Штатов. Меня, выпускника Корнеллского университета…
— Мне наплевать, чего вы там выпускник. Вы это сделаете! В любом случае.
— По-моему, вы переутомились, мистер Плейс. — Доктор сел за стол, вытащил лист бумаги, взял в руки перо. — Ну а теперь попытайтесь спокойно, как и подобает воспитанным людям, по порядку изложить мне все ваши симптомы…
Хьюго все еще ходил взад и вперед по комнате, стараясь быть спокойным и воспитанным. Где-то в глубине души у него сохранилось уважение к врачам. — Все началось с того, что я стал слышать условные сигналы, подаваемые командой противника.
Доктор одобрительно кивал, что-то быстро записывая.
— Во время совещания.
— Что такое совещание?
Хьюго объяснил как мог, что такое совещание игроков на поле.
— И заметьте — это на расстоянии пятнадцати ярдов: они перешептываются, а шестьдесят тысяч болельщиков при этом вопят во всю силу своих легких.
— Я знал, что провел успешную операцию! — Доктор Себастьян весь сиял от самоуважения и данной себе высокой оценки. — Но даже не предполагал, что настолько успешную. Это должно вам очень помочь в вашей профессии. Могу только поздравить! Ваш случай станет темой интереснейшего доклада на следующем конгрессе…
— Заткнитесь! — рявкнул Хьюго и принялся объяснять, как к нему пришло понимание закодированных сигналов.
Доктор Себастьян сразу посерьезнел, и вежливо попросил Хьюго повторить все еще раз; потом — растолковать подоходчивее, что означает фраза: «Красный — справа! Поток — слева! Край — выровнять! Начнем при счете „пять“!».