– Мне нравится железнодорожный бизнес. Вы с шефом всегда так разговариваете?
– Нет, Джеймс. – Он покачал головой. – Мы так разговариваем, только когда мы в превосходном настроении.
– То есть когда выпили, – уточнил я.
– Не только. Когда что-то привело нас в восторг. Шеф и я – родственные души.
– Кто такие родственные души?
– Джентльмены с одинаковым взглядом на жизнь.
Я не успел ничего сказать, потому что раздался звонок. Джордж ушел, но вскоре вернулся.
– Ты когда-нибудь видел мужчину, который порезался бритвой?
– Нет.
– Хочешь, объясню, как такое может случиться?
– Да.
Вновь звонок. «Пойду посмотрю, что там такое». И Джордж отбыл.
Вернулся и сел рядом со мной.
– Умение пользоваться бритвой – искусство, которым владеют не только брадобреи. – Он посмотрел на меня. – Не делай круглые глаза. Это всего лишь лекция.
– Я не боюсь.
– И не должен. Рядом с тобой твой лучший друг.
– Конечно, – кивнул я, придя к выводу, что он уже сильно пьян.
– У твоего отца этого много? – Он вытащил бутылку.
– Я не знаю.
– Твой отец – из благородных христианских джентльменов. – Он глотнул виски.
Я промолчал.
– Возвращаясь к бритве. – Джордж сунул руку во внутренний карман и достал бритву. Положил ее, закрытую, на ладонь левой руки.
Розовую ладонь.
– Посмотри на бритву, – указал Джордж. – Двигаться она не может, катиться тоже.
Он поднял бритву на ладони руки. Я обратил внимание на черную костяную рукоятку. Джордж раскрыл бритву и взял ее в правую руку.
– Дай мне волосок с головы.
– В каком смысле?
– Вырви. Мои очень крепкие.
Я вырвал волосок, и Джордж потянулся к нему. Внимательно оглядел, держа двумя пальцами левой руки, потом легко махнул бритвой и разрезал волосок надвое.
– Острое лезвие, – прокомментировал он, пристально глядя на ту часть волоска, которую держал пальцами, развернул бритву и вновь махнул ею. Лезвие обрезало волосок у подушечек большого и указательного пальцев. – Простота движения, – добавил он. – Два удивительных свойства.
Звонок. Джордж сложил бритву и протянул мне.
– Охраняй бритву, – велел он и вышел.
Я какое-то время смотрел на бритву, потом открыл ее, закрыл. Джордж вернулся и сел рядом со мной. Глотнул из бутылки. Она была пуста. Он посмотрел на бутылку и убрал ее в карман.
– Бритву, пожалуйста.
Я протянул ему бритву. Он положил ее на ладонь левой руки.
– Ты обратил внимание на остроту лезвия и простоту действия. А теперь еще одно свойство, даже более важное, чем первые два. Безопасность в обращении.
Он взял бритву в правую руку, сделал движение, и бритва открылась, лезвие откинулось, легло тыльной стороной на костяшки пальцев, удерживаемое большим и указательным пальцами. Расположилось поперек кулака, острой кромкой наружу.
– Ты это видишь? – спросил Джордж. – А теперь о том, как ее использовать…
Он поднялся, выставил вперед руку со сжатым кулаком и лезвием, упирающимся тыльной стороной в костяшки пальцев. Металл блестел в солнечном свете, падающем из окна. Джордж пригнулся и нанес три удара кулаком с лезвием. Отступил на шаг и дважды рассек лезвием воздух. Опустил голову, левой рукой прикрыл шею и принялся рассекать воздух, слева направо и справа налево, вперед и вверх, вперед и вниз. Сам же нырял и уклонялся от ударов воображаемого противника. Рубил и резал воздух. Наконец, выпрямился. Лицо блестело от пота. Он закрыл бритву и убрал во внутренний карман.
– Мастерство, – прокомментировал он. – А в левой руке лучше держать подушку.
Он сел и вытер лицо. Снял фуражку и вытер кожаную внутреннюю ленту. Подошел к раковине и выпил воды.
– Бритва – это иллюзия. Бритва – это не защита. Любой может порезать тебя бритвой. Если ты достаточно близко, чтобы порезать их, помни, что и они могут порезать тебя. Если у тебя в левой руке подушка, тогда все хорошо. Но если у тебя в руке подушка, зачем тебе бритва? Кого ты собираешься резать в постели? Бритва – это иллюзия, Джимми. Это оружие ниггеров. Обычное оружие ниггеров. И теперь ты знаешь, как они его используют. Раскрыть бритву так, чтобы обратная сторона лезвия легла на костяшки пальцев, – это единственное, чему способен обучиться ниггер. Только один ниггер знал, как ему защитить себя. Это был Джек Джонсон[144], но его посадили в Ливенворт[145]. И что бы я делал с бритвой против Джека Джонсона с бритвой? Все, что у тебя может быть в этой жизни, – это точка зрения. У таких, как я и шеф, она есть. Даже если у него неправильная точка зрения, это тоже хорошо. Если у ниггера возникают иллюзии, как у Джека или Маркуса Гарви[146], его сажают за решетку. Посмотри, куда завели меня мои заблуждения насчет бритвы. Смысла нет ни в чем, Джимми. Спиртное делает с человеком то, что сделало со мной в последний час. А мы с тобой даже не друзья.
– Нет, друзья.
– Добрый старина Джимми. Посмотри на деньги, которые они давали Тайгеру Флауэрсу[147]. Будь он белым, заработал бы миллион долларов.
– Кто это?
– Боксер. Чертовски хороший боксер.
– И что с ним сделали?
– Просто загоняли, заставляя постоянно выходить на ринг.
– Это же безобразие, – возмутился я.
– Джимми, для бизнеса в целом это значения не имеет. Ты цепляешь сифилис от женщин, или, если ты женат, тебя им награждает гулящая жена. Ты хочешь девушку, которая тебя возбуждает, потому что ничего не можешь с этим поделать. Ты хочешь ее. Потому что она ничего не может с этим поделать, и ты теряешь ее, потому что она ничего не может с этим поделать, и мужчине на всю жизнь отпущено определенное количество оргазмов, и что это меняет, если после выпивки ты чувствуешь себя плохо.
– С тобой все в порядке?
– Нет. Мне плохо. Если б я не чувствовал себя плохо, ничего бы подобного не говорил.
– Мой отец тоже иногда плохо себя чувствует по утрам.
– Правда?
– Конечно.
– И как он с этим борется?
– Делает зарядку.
– Что ж, мне застилать двадцать четыре полки. Может, это и есть выход.
После того как зарядил дождь, день словно начал растягиваться. Вода стекала по окнам, и все за ними казалось расплывчатым. Мы проезжали через городишки и города, и дождь лил повсеместно, а когда мы пересекали реку Гудзон около Олбани, он еще усилился. Я стоял в тамбуре, и Джордж открыл дверь, но я видел только мокрое железо моста, и дождь над рекой, и поезд, с которого стекала вода. Но пахло снаружи хорошо. Это был осенний дождь, и воздух, который вливался в тамбур через открытую дверь, был наполнен свежестью и запахами влажного дерева и железа, и было ощущение, будто им тянуло с озера. В вагоне ехало много людей, но никто не привлекал особого внимания. Миловидная женщина предложила мне присесть рядом с ней, и я присел, но выяснилось, что у нее сын тех же лет и она едет в Нью-Йорк, чтобы занять должность директора школы. Мне хотелось пойти с Джорджем на кухню вагона-ресторана и послушать его разговор с шеф-поваром. Но днем Джордж разговаривал, как и любой другой человек, только заметно меньше и очень вежливо, и я обратил внимание, что он пьет очень много ледяной воды.
Наконец дождь перестал, но с гор наплывали большие, тяжелые облака. Мы ехали вдоль реки, и нас окружала прекрасная страна, и я никогда не видел ничего подобного, если не считать иллюстраций в книге у миссис Кенвуд, к которой мы ходили на воскресные обеды, когда жили у озера. Эта большая книга всегда лежала на столе в гостиной, и я пролистывал ее в ожидании обеда. Изображения на гравюрах очень напоминали то, что я видел из окна: река после дождя, горы, поднимающиеся к небу, серый камень. Иногда на другом берегу реки поезд мчался в противоположном направлении. Осень окрасила листья, и иной раз река едва виднелась сквозь деревья, но совсем не казалась старой, точно сошедшей с иллюстраций, наоборот, дышала жизнью, ощущалась тем местом, где ты можешь ловить рыбу, есть ланч и наблюдать за проходящим поездом. Но что-то в ней было темное, нереальное, чужое и старинное, и этим река напоминала иллюстрации. Возможно, потому, что дождь только-только закончился, а солнце еще не выглянуло. Когда ветер срывает листья с деревьев, они кажутся повеселевшими. И так приятно гулять среди деревьев, даже если они без листьев. Но когда листья сбивает дождь, они мертвые, мокрые, плоские, прилипают к земле, и деревья меняются, становясь сырыми и недружелюбными. С одной стороны, мне нравилась эта поездка вдоль Гудзона, с другой – она таила в себе слишком много неизведанного, и я мечтал о возвращении на озеро. Поездка эта вызывала те же чувства, что и гравюры в книге, и я словно переносился в комнату, где всегда разглядывал эти гравюры, мне казалось, что я нахожусь в чьем-то доме перед обедом и вокруг деревья. Мокрые после дождя, и я на севере, и осень уже закончилась, и за окнами мокро и холодно, и птицы улетели, и прогулки в лесу уже не в радость, и льют дожди, и хочется оставаться под крышей, у камина. Не стану утверждать, что тогда я обо всем этом думал, потому что тогда я ни о чем другом не думал, но река Гудзон и ее окрестности вызывали у меня такие чувства. Дождь может все сделать чужим, даже место, где ты живешь.
Черная задница на перекрестке дорог
Мы прибыли на перекресток дорог до полудня и по ошибке застрелили француза, мирного жителя. Он бежал через поле справа от нас, за фермерским домом, когда увидел первый подъехавший джип. Клод приказал ему остановиться, но он продолжал бежать через поле, и Рыжий застрелил его. Француз стал первым, кого Рыжий убил в этот день, и выглядел он очень довольным.
Мы все думали, что убитый – немец, переодевшийся в гражданское, но он оказался французом. Во всяком случае, документы были французскими, и в них значилось, что он из Суассона.