– Несомненно, он коллабо, – заявил Клод.
– Он бежал, правда? – спросил Рыжий. – Клод приказал ему остановиться на хорошем французском.
– Запишите его как коллаборациониста, – решил я. – Документы оставьте при нем.
– Что он делал здесь, если жил в Суассоне? – спросил Рыжий. – Суассон хрен знает где, в глубоком тылу.
– Он убегал от наших войск, потому что он коллаборационист, – объяснил Клод.
– У него злое лицо. – Рыжий смотрел на покойника.
– Ты его чуть подпортил, – указал я. – Послушай, Клод, положи документы на место и оставь деньги.
– Их возьмет кто-нибудь другой.
– Ты их не возьмешь. – Я покачал головой. – У краутов денег будет предостаточно.
Потом я показал им, куда поставить два джипа и где готовить позиции, и отправил Онесима через поле пересечь обе дороги, добраться до обшарпанного estaminet[148] и узнать, кто успел отойти по этой дороге. Но я и так знал, что отойти если и успели, то немногие, и по дороге справа. И я знал, что другим только предстоит отходить, поэтому еще раз проверил расстояния от дороги до организованных мною двух засад. Мы использовали оружие краутов, чтобы грохот выстрелов не вызвал тревоги, если кто и услышал бы их, то только приближаясь к перекрестку. Засады мы устроили за перекрестком, чтобы не загромождать его и не вызвать лишних подозрений. Мы хотели, чтобы перекресток они проскакивали быстро и продолжали движение.
– Это прекрасная guet-apens, – прокомментировал Клод, и Рыжий спросил, что это за слово. Я ответил, что всего лишь засада. Рыжий сказал, что должен запомнить это слово. Теперь наполовину он говорил на – по его разумению – французском и, дай ему волю, на половину вопросов отвечал бы – как он это себе представлял – на французском. Это было смешно и нравилось мне.
Стоял отличный день для позднего лета, и не было сомнений, что такая погода продержится недолго. Мы лежали в засаде, а два джипа стояли за кучей навоза. Большой кучей и очень плотной, а мы лежали в траве за кюветом, и трава пахла как обычно летом, и два дерева отбрасывали тень на каждую из засад. Возможно, я разместил людей слишком близко от дороги, но, с другой стороны, невозможно определить, насколько ты близко, если располагаешь немалой огневой мощью, а скорость движения цели велика. Сто футов – нормально. Пятьдесят – идеально. Мы находились чуть ближе. Разумеется, в такой ситуации кажется, что ты слишком близко от дороги.
Некоторые могли не одобрить сделанный мною выбор места для засады. Но нам требовалось обеспечить себе пути отхода и сделать все, чтобы перекресток выглядел свободным. Конечно, автомобили мы убрать не могли, но водители других автомобилей подумали бы, что они уничтожены самолетами. В этот день, правда, самолеты не летали. Но никто, подъезжающий к перекрестку, не мог знать «наверняка», побывали здесь самолеты чуть раньше или нет. Да и любой, кто спешит эвакуироваться в тыл, воспринимает увиденное иначе.
– Mon capitaine[149], – обратился ко мне Рыжий. – Если появится головной дозор, не разнесут ли они нас в клочья, услышав оружие краутов?
– На дороге, на которой может появиться дозор, выставлены люди. Они его предупредят. Не бери в голову.
– Я и не беру, – ответил Рыжий. – Я застрелил настоящего коллаборациониста. Единственного, кого мы сегодня убили, но здесь мы убьем еще много краутов. Pas vrai[150], Онье?
– Merde[151], – ответил Онесим, и тут же мы услышали шум быстро приближающегося автомобиля. Я видел, как он мчится по обсаженной буками дороге. В перегруженном серо-зеленом армейском «Фольксвагене» были люди в стальных касках, и выглядели они так, будто опаздывали на поезд. На обочину дороги я положил два камня-ориентира, которые вытащил из стены у фермы, и как только «Фольксваген» миновал перекресток и покатил к нам по хорошей, прямой дороге, которая вела к вершине холма, приказал Рыжему:
– Убей водителя у первого камня.
Онесим получил от меня другой приказ:
– Стреляй на уровне тела сидящих в машине.
Водитель «Фольксвагена» потерял контроль над автомобилем после выстрела Рыжего. Я не видел выражения его лица – помешала каска. Пальцы расслабились. Не могли удержать руль. Пулемет загрохотал еще до того, как руки водителя ослабли, и автомобиль съехал в кювет, и из него, как в замедленной съемке, выбрасывались пассажиры. Некоторые остались на дороге, и вторая группа быстро с ними разобралась. Один мужчина покатился кубарем, другой пытался отползти, и, пока я наблюдал, Клод убил их обоих.
– Думаю, я попал водителю в голову, – похвалился Рыжий.
– Не выпендривайся.
– Винтовка на таком расстоянии бьет чуть выше. Я целился в самую нижнюю его часть.
– Бертран, – крикнул я второй команде. – Ты и твои люди, уберите их с дороги, пожалуйста. Принесите мне все документы, а деньги оставьте, чтобы потом разделить. Уберите быстро. Иди и помоги им, Рыжий. Сбросьте их в кювет.
Я наблюдал за дорогой западнее estaminet, пока убирали трупы. Я никогда не наблюдал за тем, как это делалось, если только не принимал участия в зачистке. Наблюдать за зачисткой – занятие не из приятных. Не только для меня – для каждого. Но я командовал и должен был делать это.
– Скольких ты уложил, Онье?
– Восьмерых, думаю. Убил, я хочу сказать.
– С такого расстояния…
– Шансы, конечно, были неравные. Но, в конце концов, пулемет-то их.
– Мы должны быстро подготовить площадку.
– Я не думаю, что автомобиль получил повреждения.
– Потом мы его осмотрим.
– Послушай, – крикнул мне Рыжий. Я послушал и дважды дунул в свисток. Все попрятались. Рыжий за ногу тащил последнего краута в кювет. Его голова волочилась по дороге. Но никто не появлялся, и меня это тревожило.
Нам поручили простую работу – убивать, перекрыв дорогу, по которой отступали крауты. Мы не могли ее перекрыть полностью, потому что у нас не хватало людей и мы не могли противостоять бронетехнике. Впрочем, каждая группа имела в своем распоряжении два немецких Panserfausten[152], более мощных и простых в обращении в сравнении с американской базукой: граната большего калибра и пусковая труба выбрасывались, но в последнее время немцы минировали их или намеренно выводили из строя. Нам требовались только целехонькие, насколько они могли быть таковыми, и на всякий случай мы всегда просили какого-нибудь военнопленного немца отстрелять пару штук, из тех, что мы отобрали наугад.
Немецкие военнопленные, которых обычно отлавливали партизаны, в стремлении помочь не уступали руководителям кооперативов или младшим дипломатам. По большей части мы воспринимали немцев переростками-бойскаутами. Другими словами, отличными солдатами. Мы таковыми считаться не могли. Мы выполняли грязную работу. Если по-французски, то у нас было «un metier très sale»[153].
Мы знали из допросов военнопленных, что немцы, отступающие по этой дороге, направлялись в Аахен, и с теми, кого мы могли убить сейчас, нам не пришлось бы сражаться в Аахене или при штурме Западной стены. Простая арифметика. Мне всегда нравилась простота.
Немцы, которых мы видели, приближались к нам на велосипедах. Четверо. Они были жутко уставшими, но при этом заметно спешили. Не бойцы велосипедного отряда, а всего лишь немцы на украденных велосипедах. Ехавший первым заметил свежую кровь, потом повернул голову и увидел автомобиль в кювете, затормозил, перенеся вес на правую педаль. В это время мы открыли по ним огонь. Человек, пулей сброшенный с велосипеда, – всегда грустное зрелище, пусть и не такое, как подстреленная скачущая лошадь с всадником на ней или корова, которая получила пулю в брюхо, случайно попав на линию огня. Но когда в человека, едущего на велосипеде, стреляли с близкого расстояния – это брало за душу. Их было четверо, на четырех велосипедах. Да еще ты слышал жалкий звук, с которым велосипеды скатывались с дороги в кювет, и звуки тяжелого падения мужчин, и клацанье амуниции.
– Быстро их уберите, – приказал я. – И спрячьте их velos[154].
Когда я повернулся к дороге, дверь estaminet открылась, и из нее вышли двое гражданских в кепках и рабочей одежде, у каждого было по две бутылки. Они миновали перекресток и через поле направились к нам. В свитерах, старых куртках, штанах из рубчатого вельвета и сапогах.
– Держи их на прицеле, Рыжий, – приказал я.
Они приближались, а потом, когда подошли к траве, в которой мы прятались, еще и подняли бутылки над головой.
– Ради бога, ложитесь! – крикнул я, и они улеглись, поползли по траве, зажав бутылки под мышками.
– Мы ваши друзья, – просипел один пропитым голосом.
– Подползайте ближе, тупоголовые copains[155], чтобы мы вас получше разглядели, – ответил Клод.
– Мы ползем.
– И что вам здесь понадобилось? – спросил Онесим.
– Мы принесли маленькие подарки.
– Почему вы не отдали ваши подарки мне, когда я заходил к вам? – спросил Клод.
– Ах, ситуация изменилась, camarade[156].
– К лучшему?
– Rudement[157], – ответил первый подвыпивший camarade.
А второй, лежа и протягивая нам одну бутылку, спросил обиженным тоном:
– Разве нельзя поздороваться с новыми друзьями?
– Привет, – ответил я по-французски. – Ты хочешь сражаться?
– Если это необходимо. Но мы пришли спросить, можно ли нам взять velos?
– После боя, – ответил я. – Вы служили в армии?
– Естественно.
– Хорошо. Каждый берет по немецкой винтовке и по два подсумка с патронами. Отойдите по дороге на двести метров правее и убейте любого немца, который проскочит мимо нас.