– Мы не можем остаться здесь, с вами?
– Мы профессионалы, – ответил Клод. – Делайте, что говорит капитан.
– Идите вверх по дороге, найдите подходящее место и не стреляйте в нашу сторону.
– Наденьте эти нарукавные повязки, – Клод достал две из кармана, набитого нарукавными повязками. – Вы Franc-tireurs[158], – на том он и остановился.
– Потом мы сможем забрать velos?
– По одному на каждого, если сражаться не придется. По два, если кого-нибудь убьете.
– А деньги? – спросил Клод. – Они пользуются нашим оружием.
– Пусть забирают деньги.
– Они этого не заслуживают.
– Принесете деньги – и получите свою долю. Шевелитесь. Нищие вы мои.
– Они же паршивые пьянчуги, – пробурчал Клод.
– Алкоголиков хватало и при Наполеоне.
– Возможно.
– Точно. Можешь в этом не сомневаться.
Мы лежали в траве, и она пахла настоящим летом, и прилетели мухи, обычные и большие синие, закружили над кюветом, в который мы свалили мертвых, и бабочки садились у красных луж на черном асфальте. Желтые и белые бабочки теперь сидели около луж и полос крови оставшихся там, где тащили убитых.
– Не знал, что бабочки пьют кровь, – заметил Рыжий.
– Я тоже.
– Разумеется, когда мы охотились, бабочки не летали.
– Когда мы охотились в Вайоминге, суслики уже прятались по норам. Где-то с пятнадцатого сентября.
– Понаблюдаю, действительно ли они пьют кровь, – сказал Рыжий.
– Хочешь взять мой бинокль?
Какое-то время он наблюдал за бабочками.
– Так и не понял, пьют они ее или нет. Но она точно их интересует. – Тут он повернулся к Онесиму: – Паршивые крауты, Онье. Пистолет, бинокль. Чертовы rein[159].
– Хватит и без этого, – ответил Онье. – Денег предостаточно.
– Да только потратить их негде.
– Еще успеем.
– Je veux[160] потратить maintenant[161], – вставил Рыжий.
Клод открыл одну из бутылок, выдернул пробку, ввинтив в нее штопор бойскаутского немецкого ножа. Понюхал и протянул мне.
– Это же водка, – сказал он по-французски.
Другая группа оприходовала свою долю. Они были нашими лучшими друзьями, до тех пор, пока нас не разделили. Поменялись они не в лучшую сторону. «Ты слишком легко делишься, – сказал я себе. – Поаккуратней с этим».
Я глотнул из бутылки. Очень крепкий самогон, обжигал, как огонь. Я вернул бутылку Клоду, который передал ее Рыжему. Когда он выпил, на глазах у него выступили слезы.
– Из чего они это делают, Онье?
– Думаю, из картофеля и из обрезков лошадиных копыт перед ковкой, которые они берут в кузне.
Я перевел Рыжему.
– Я чувствую вкус чего угодно, только не картофеля, – ответил он.
– Они настаивают эту отраву в ржавых бочках и для крепости добавляют гвоздей.
– Пожалуй, глотну еще, чтобы отделаться от этого привкуса во рту, – Рыжий посмотрел на меня. – Mon capitaine, мы умрем вместе?
– Здравствуй, новый мир, – ответил я. Была такая давняя шутка об алжирце, который ответил этой фразой, когда ему предложили сказать последнее слово перед тем, как отрезать голову.
– За бабочек. – Онесим выпил.
– За ржавые бочки с гвоздями. – Клод поднял бутылку.
– Послушайте. – Рыжий вернул бутылку мне. Мы все слышали шум гусеничной техники.
– Вот так сюрприз, – пробормотал Рыжий. – Только его нам и не хватало.
Говорил тихо, про самогон и думать забыл. Я глотнул еще, пока мы лежали и смотрели на дорогу слева от нас. Наконец он появился. Краутовский полугусеничный бронетранспортер, груженный под завязку.
Если устраивается засада на дороге, по которой отступает противник, в ход идут четыре или, если есть такая возможность, пять мини-тарелок, которые устанавливаются на дальней стороне дороги. Диаметром чуть больше суповой тарелки, как шашки, смертоносные, застывшие словно жабы. Они лежат полукругом, присыпанные срезанной травой, соединенные крепкой просмоленной веревкой, какую можно найти у любого торговца корабельными товарами. Один конец веревки закреплен на километровом столбе, называется он borne, или на камне, отмечающем каждые сто метров, или на чем-то прочно врытом в землю, а веревка свободно брошена на дорогу и одним или двумя кольцами касается первой или второй мины.
В приближающемся тяжело нагруженном бронетранспортере водитель смотрел на дорогу через прорези-бойницы в металле, а крупнокалиберный пулемет был направлен в небо, готовый отразить нападение самолетов. Мы пристально наблюдали за ним, и расстояние до него, тяжело груженного, все сокращалось. Вез он эсэсовцев, и мы уже ясно видели и лица, и воротники.
– Натягивай веревку! – крикнул я второй нашей команде, и, когда веревка начала натягиваться, полукруг, которым лежали мины, начал распрямляться.
Теперь водитель мог заметить мины и остановиться или продолжить путь. Атаковать движущийся бронетранспортер – идея не из лучших, а если бы он затормозил, я бы выстрелил в него из немецкой базуки с большой гранатой.
Гусеничный бронетранспортер ехал очень быстро, а теперь мы могли рассмотреть лица сидящих в нем людей. Они все смотрели на дорогу, около которой мы затаились. Клод и Онье побледнели, у Рыжего дергалась щека. Я, как обычно, ощущал внутри пустоту. Потом кто-то в бронетранспортере заметил кровь, и «Фольксваген» в кювете, и тела. Они закричали по-немецки, и водитель и офицер, который сидел рядом с ним в бронированной кабине, увидели перегораживающие дорогу мины. В скрежете тормозов бронетранспортер остановился, водитель попытался дать задний ход, и в этот момент ударила базука. Одновременно обе сидящие в засаде группы открыли огонь. Эсэсовцы в бронетранспортере тоже везли мины и спешили организовать свой блокпост, чтобы прикрывать отступавших, потому что после попадания краутовской базуки бронетранспортер взорвался, и мы пытались укрыть головы от фонтана осколков. Я посмотрел на Клода, Онье и Рыжего, и все они стреляли. Я тоже стрелял из «шмайсера» по прорезям кабины, и спина стала мокрой от пота, шея онемела, но я все видел. Я не понимал, почему бронетранспортер не вскрыло, как консервную банку, и почему он не перевернулся. Просто взрывом все подняло в небо. Работали пулеметы на наших джипах, и стоял такой шум, что никто не услышал бы ни слова. Никто не вылезал из бронетранспортера, и я уже подумал, что все кончено, и хотел дать команду прекратить огонь, когда кто-то бросил из бронетранспортера ручную гранату и она взорвалась у кювета.
– Они уничтожают своих мертвых, – прокомментировал Клод. – Может, бросить внутрь пару гранат?
– Я могу выстрелить фаустпатроном.
– Нет. Одного раза достаточно. И так спину обожгло.
– Ладно. Иди.
Он пополз вперед, не поднимая головы, чтобы не получить пулю – пулеметы продолжали стрелять, – выдернул чеку ручной гранаты, отпустил захват рычага, подержал гранату в руке пару секунд, а потом забросил в кузов бронетранспортера. Тут же прогремел взрыв, и осколки застучали по броне.
– Выходите! – крикнул он на немецком.
Немецкий пистолет-пулемет начал стрелять через правую прорезь-бойницу в кабине. Рыжий дважды выстрелил по ней. Пистолет-пулемет снова огрызнулся. Не было сомнений, что стреляют не целясь.
– Отходи, Клод, – приказал я. – Ты стреляй по этой щели, Рыжий. Онье, ты – по другой.
Когда Клод начал отползать, добавил: «Хрен с ним, с этим краутом. Поймаем другого. На наш век хватит. Все равно надо уходить».
– Это их арьергард, – заметил Онье. – Этот транспортер.
– Покончи с ним, – приказал я Клоду. Он выстрелил вторым фаустпатроном, и от кабины ничего не осталось, а они пошли за деньгами и расчетными книжками. Я глотнул самогона и махнул рукой в сторону джипов. Пулеметчики прыгали, вскинув руки вверх, как победители. Потом я сел, привалившись спиной к дереву, и глядел на дорогу.
Они принесли расчетные книжки, и я сунул их в брезентовый мешок, где лежали другие. Все влажные. Хватало и денег, тоже влажных, и Онье, и Клод, и парни из другой группы принесли эсэсовские нашивки и пистолеты, некоторые в рабочем состоянии, некоторые – нет, и сложил их в другой брезентовый мешок. С двумя красными полосами.
К деньгам я никогда не прикасался. Деньгами занимались другие, и я всегда думал, что прикасаться к ним – накликать беду. Но призовых денег хватало. Бертран передал мне Железный крест первой степени, и я положил его в карман формы. Какое-то время награды мы держали при себе, а потом отдавали. Мне не нравилось носить при себе трофеи. Они тоже могли накликать беду. Если я и оставлял их, то лишь по одной причине: думал, что мне удастся отослать их семье.
Мои солдаты, находившиеся в засаде, выглядели так, словно попали под дождь ошметков после взрыва на скотобойне, да и остальные не выглядели чистюлями после того, как слазили в бронетранспортер. Я не догадывался, как ужасно выгляжу я сам, пока не заметил множество мух, которые вились у моей спины, шеи и плеч.
Гусеничный бронетранспортер лежал посреди дороги, и любому транспортному средству пришлось бы затормозить, чтобы объехать его. Все уже обогатились, мы не потеряли ни одного человека, и для засады это место более не годилось. Назавтра нам снова предстояло воевать, и я не сомневался, что напоследок мы уничтожили арьергард и теперь нам могли достаться только те единицы, далеко отставшие от своих.
– Разрядите мины, соберите все, и мы возвращаемся на ферму, чтобы привести себя в порядок. Мы сможем перекрывать движение по дороге и оттуда.
Они вернулись к джипам тяжело нагруженные и в превосходном настроении. Оставив джипы на прежнем месте, за кучей навоза, мы помылись у колонки на ферме, и Рыжий смазал йодом и сульфамидной мазью все порезы и царапины, которые были у Онье, и Клода, и у меня, а потом Клод проделал то же самое с Рыжим.