В те дни это было очень опасно, и всегда было холодно, и нам все время хотелось есть, и мы неустанно шутили.
Всякий раз, когда снаряд взрывается в доме, помимо прочего, возникает облако кирпичной и гипсовой пыли, которая, оседая, покрывает зеркальные поверхности тончайшим ровным слоем, как в новом доме окна закрашивают известковой краской. В одной из верхних комнат стояло высокое, неразбитое зеркало, и на его запыленной поверхности я большими печатными буквами написал «СМЕРТЬ ДЖОННИ», а потом мы под каким-то предлогом отправили в эту комнату Джонни, нашего оператора. Когда он открыл дверь – случилось это во время обстрела – и увидел надпись, которая смотрела на него из зеркала, его охватила дикая, безумная ярость, и прошло немало времени, прежде чем мы вновь стали друзьями.
На следующий день, когда мы грузили снаряжение в автомобиль перед отелем, я залез в салон и поднял боковое окошко, потому что стоял жуткий холод. Так на стекле кто-то написал большими красными буквами, вероятно позаимствовав у кого-то помаду: «ЭД ВША». Мы несколько дней ездили с этим загадочным для испанцев слоганом. Вероятно, они думали, что это аббревиатура какой-то голландско-американской революционной организации, вроде ИАФ или НКТ[173].
Потом настал день, когда в город приехал знаменитый англичанин, который заставил нас забыть обо всем. Во все экспедиции в сторону фронта он надевал огромную, похожую на немецкую, стальную каску. Этим предметом амуниции никто из нас не пользовался. Бытовало мнение, что каски, раз уж ощущался их дефицит, должны использоваться только в наступающих частях, и, разумеется, пристрастие Знаменитости к ношению каски вызвало у нас неприязненное отношение.
Как-то мы сидели в комнате американской журналистки, которая обзавелась отличным электрическим обогревателем. Знаменитости эта очень уютная комната понравилась, и он предложил называть ее Клубом. По его задумке, каждому следовало приносить спиртное и наслаждаться теплом и уютом. Американка много работала и не хотела, чтобы ее комната превратилась в Клуб, и всячески старалась это предотвратить, хоть и не всегда успешно, поэтому предложение Знаменитости стало для нее ударом.
На следующий день мы все работали в Старом особняке, прикрывая объектив камеры, чтобы нас не выдал отблеск послеполуденного солнца, когда Знаменитость прибыл в сопровождении американской журналистки. Он услышал, как мы обсуждали Старый особняк в Клубе, и решил нанести нам визит. Я использовал маленький восьмикратный цейссовский бинокль, который мог прикрыть руками от тех же отблесков, и наблюдал за передовой из той части полуразбитого балкона, которая находилась в тени. До начала атаки оставалось совсем немного времени, и мы ждали появления самолетов, которым предстояло нанести бомбовый удар, заменяющий столь необходимую артподготовку, поскольку тяжелой артиллерии у Республики не хватало.
Мы работали в доме тихо как мышки, потому что успех нашей работы и возможность дальнейшего наблюдения за передовой зависели от нашей скрытности: мы изо всех сил старались не привлекать внимания к этому заброшенному дому. Но теперь в комнату вошел Знаменитость, взял стул и уселся посреди открытого балкона, в стальной каске, с огромным биноклем и прочими атрибутами. Наша камера выглядывала из окна на балкон, тщательно замаскированная, как и пулемет. Я стоял на балконе в тени, невидимый для тех, кто мог смотреть на дом со склона холма, где находился противник. На освещенную солнцем часть балкона не выходил. Знаменитость уселся у всех на виду, ярко освещенный солнцем, в стальной каске, словно главнокомандующий, стекла бинокля пускали во все стороны солнечные зайчики.
– Послушай, мы тут работаем, – сказал я ему. – С того места, где ты сидишь, блики видны всем, кто сейчас на том склоне.
– Ты же не думаешь, что они могут причинить вред этому дому, – ответил Знаменитость с непоколебимым спокойствием и достоинством.
– Если ты когда-нибудь охотился на горных козлов, то должен знать, что они видят тебя так же хорошо, как ты их. Ты же четко видишь в свой бинокль людей на той стороне? Так они так же четко видят тебя.
– Ты же не думаешь, что они могут причинить вред этому дому, – повторил Знаменитость. – И где танки?
– Там, – указал я. – Под деревьями.
Оба оператора строили гримасы и в ярости трясли кулаками над головой.
– Пожалуй, я отнесу камеру в заднюю комнату, – процедил Джонни.
– Держись подальше от окна и балкона, дочка, – предупредил я американку. Потом повернулся к Знаменитости. – Они могут решить, что ты из чьего-то штаба, знаешь ли. Увидят эту жестяную шапку и бинокль и подумают, что мы руководим боем. Ты на это напрашиваешься.
Он в третий раз повторил свой комментарий.
Именно в этот момент в нас угодил первый снаряд. Прилетел со звуком бьющего из прорванной трубы пара в сочетании со звуком рвущегося брезента и взорвался, окатив нас волной из кусков штукатурки и кирпича и окутав облаком пыли. Я порадовался, что девушка успела уйти в дальнюю часть квартиры. Когда нырнул в дверь, увидел, как кто-то в стальной каске проскочил мимо меня к лестнице. Вы, наверное, думаете, что заяц бегает быстро, когда после первого прыжка начинает удирать зигзагом, но Знаменитость проскочил заполненный дымом и пылью коридор, слетел вниз по разбитой лестнице, выскочил из дома и помчался по улице быстрее зайца. Один из операторов сказал, что его «лейка»[174] не способна заснять объект, движущийся с такой скоростью. Он, разумеется, лукавил, но тем не менее бежал Знаменитость быстро.
В любом случае обстреливали они дом с минуту. Разрывы следовали один за другим, и грохот с каждым последующим усиливался. После последнего разрыва мы выждали пару минут, чтобы убедиться, что обстрел прекратился, потом из-под крана над кухонной раковиной глотнули воды и нашли новую комнату, чтобы поставить камеру. До атаки оставалось совсем мало времени.
Американка очень злилась на Знаменитость. «Он притащил меня сюда. Сказал, что тут совершенно безопасно. А теперь удрал, даже не попрощавшись».
– Он – не джентльмен, – вынес я свой вердикт. – Смотри, дочка. Наблюдай. Сейчас. Началось.
Далеко под нами какие-то мужчины поднялись и, пригнувшись, побежали к каменному дому среди деревьев. Дом исчез в облаках пыли от разрывов снарядов, которые обрушились на него. Ветер сдувал пыль после каждого разрыва, и дом возникал вновь, словно корабль в тумане, танк полз опережая людей – жучок с круглой спиной и дулом-жалом, и вскоре скрылся среди деревьев. На наших глазах люди, которые бежали вперед, попа́дали на землю. Слева появился второй танк, продвигающийся к деревьям, с дула срывался огонь, и в дыму, который ветер гнал от дома, один человек поднялся с земли и побежал назад, к окопу, из которого поднимался в атаку. За ним последовал другой, с винтовкой в одной руке и прижатой к голове другой. Теперь уже бежала вся линия атакующих. Некоторые падали на бегу. Другие так и не поднялись – тут и там лежали на склоне.
– Что случилось? – спросила девушка.
– Атака не удалась, – ответил я.
– Почему?
– Ее отбили.
– Почему? Разве бежать назад не столь же опасно, как и наступать?
– Нет.
Девушка посмотрела в бинокль. Потом опустила.
– Ничего больше не вижу. – По щекам катились слезы, губы шевелились, не издавая звуков. Я никогда не видел ее плачущей, хоть нам частенько доводилось сталкиваться с тем, от чего наворачивались слезы. На войне время от времени плачут все, включая генералов. Это правда, что бы кто ни говорил, но, если этого надо избегать – делают это, и я никогда не видел, чтобы эта девушка плакала. – И это атака?
– Это атака, – кивнул я. – Теперь ты ее увидела.
– И что дальше?
– Возможно, атаку повторят, если осталось достаточно людей, чтобы провести ее. Я сомневаюсь. Потери, если хочешь, можешь оценить отсюда.
– Они все убиты?
– Нет. Некоторые тяжело ранены и не могут двигаться сами. Их унесут, когда стемнеет.
– А что с танками?
– Они вернутся, если повезет.
Но одному уже не повезло. В сосновом лесу начал подниматься столб грязно-черного дыма, который ветер тут же принялся сносить в сторону. Скоро он превратился в черное облако, и в масляном дыму появились красные языки пламени. Раздался взрыв, вверх взметнулся белый дым, потом его поглотил черный, столб увеличился у основания.
– Это танк, – пояснил я. – Горит.
Мы стояли и наблюдали. В бинокль я увидел двоих мужчин, которые вылезли из окопа с носилками и начали взбираться по склону. Двигались медленно, но решительно. Первый вдруг упал на колени. Потом сел на землю. Второй упал на живот, пополз вперед. Подхватил за плечи первого и ползком потащил обратно к окопу. Потом перестал ползти, застыл лицом вниз. Теперь оба лежали не шевелясь.
Орудия больше не стреляли, и воцарилась тишина. Большой фермерский дом и окруженный забором двор желтым пятном выделялись на зеленом склоне, теперь испещренном воронками и линиями окопов. Показались дымки и от маленьких костерков, на которых люди готовили еду. И на поднимающемся к фермерскому дому склоне лежали жертвы, напоминающие разбросанные по зеленой траве баулы. Над танком, горящим в лесу, по-прежнему клубился масляно-черный дым.
– Это ужасно! – воскликнула девушка. – Я такое вижу впервые. Это действительно ужасно.
– И всегда было.
– К этому можно испытывать только ненависть.
– Я ненавижу и всегда ненавидел. Но если ты должен это делать, то надо знать как. Это была фронтальная атака. Их просто послали на смерть.
– А разве есть другие способы атаковать?
– Конечно. Много. Но для этого нужны специальные знания, обученные солдаты, опытные командиры подразделений. И самое главное, эффект внезапности.
– Для съемки уже слишком темно. – Джонни закрыл крышкой объектив фотоаппарата. – Привет, старая вша. Пора возвращаться в отель. Сегодня мы хорошо пор