– Готов, – возвещал он низким, хриплым голосом, не свойственным маленькому мальчику.
– Готов, – вторил ему дверовой.
– Открывай! – командовал грубый голос, и из одной из пяти клеток взлетал серый почтовый голубь, и по какой бы траектории ни спешил бы он, отчаянно махая крыльями в стремлении добраться над зеленой травой до невысокой белой изгороди, первый патрон настигал его, а второй уже следовал за первым. Птица умирала в полете, головка падала на грудь, и только самые зоркие видели, как второй патрон пронзает в воздухе уже мертвую птицу.
Мальчик открывал ружье и уходил с бетонной площадки к павильону. С бесстрастным лицом, опустив глаза, не откликаясь на аплодисменты и отвечая: «Спасибо» – тем странным хриплым голосом, если кто-то из профессионалов хвалил его: «Отличная птица, Стиви».
Он ставил ружье на стойку и наблюдал, как стреляет его отец, а потом они вместе пошли в бар.
– Могу я выпить кока-колу, папа?
– Только не пей больше половины стакана.
– Хорошо. Сожалею, что не скоро выстрелил. Не следовало мне так далеко отпускать птицу.
– Голубь летел низко и быстро, Стиви.
– Никто бы этого не узнал, если бы я не помедлил.
– У тебя все получилось.
– Я верну прежнюю скорость. Не волнуйся, папа. Немного колы не повредит.
Следующая птица умерла в воздухе, едва открылась дверца, и пружинный рычаг подбросил голубя из темного окопа в воздух. Все видели, как второй патрон попал в него до того, как он упал на землю. От окопа он не пролетел и ярда.
Когда мальчик уходил с бетонной площадки, кто-то из местных стрелков сказал: «Тебе попалась легкая добыча, Стиви».
Мальчик кивнул, открытое ружье лежало на плече. Он посмотрел на список стреляющих следом за ним: до отца еще четверо. Он пошел найти его.
– Ты вернул прежнюю скорость, – похвалил его отец.
– Я услышал, как отщелкнулась дверца. До тебя мне, конечно, далеко, папа. Ты слышишь каждую. Но сейчас дверца клетки номер два отщелкивается в два раза громче, чем остальные. Ее надо смазать. Я думаю, никто этого не заметил.
– Я всегда поворачиваюсь на шум дверцы.
– Конечно, но на это раз шумно слева. Учти это.
Три следующих круга птица, по которой стрелял отец, вылетала не из второй клетки. А когда все-таки вылетела, скрипа дверцы он не услышал и подстрелил голубя только вторым выстрелом. Падая, он ударился о забор, но упал все-таки перед ним.
– Папа, извини. – Мальчик поник головой. – Они смазали дверцу. Не следовало мне раскрывать рта.
Разговор этот происходил вечером после большого международного турнира, в котором они оба участвовали, и мальчик выразил свое удивление: «Не понимаю, как кто-то может не попасть в голубя».
– Никому такого не говори, – предупредил отец.
– Нет, я серьезно. Причин для промаха нет. В одного я не попал первым, но уложил вторым, правда, он упал за забор.
– Так ты и проиграл.
– С этим ясно. Так я и проиграл. Но я не понимаю, как настоящий стрелок может не попасть в голубя.
– Может, поймешь лет через двадцать.
– Папа, я не хотел нагрубить.
– Все нормально, – ответил его отец. – Только не говори это другим.
Он помнил об этом, когда размышлял о рассказе и о писательстве мальчика. При всем невероятном таланте мальчик не стал бы таким отменным стрелком, если б его не обучали и не направляли. Он забыл все тренировки. Он забыл, как отец снимал с него рубашку и показывал синяки от неправильно приставленного к плечу ружья, когда он начал промахиваться. Этого больше не случалось, после того как он начал смотреть за плечом, чтобы убедиться, что ружье упирается туда, куда нужно, и лишь потом сообщал, что готов к стрельбе.
Он забывал о том, что надо перенести вес на выставленную вперед ногу, опустить голову и покачать ею. Как узнать, что вес перенесен на выставленную вперед ногу? Приподняв правую пятку, а уж потом опускать голову. Для меня не важно, какой ты показал результат. Я хочу, чтобы ты сшибал их, как только они покидают клетку. Не смотри ни на какую часть тела птицы. Кроме клюва. Двигайся за клювом. Если не видишь клюва, повернись так, чтобы видеть. Что мне от тебя нужно, так это скорость.
Мальчик обладал врожденным талантом к стрельбе, но отец тренировал мальчика, чтобы сделать из него идеального стрелка, и к тому моменту, когда он начал уделять внимание скорости стрельбы мальчика, тот попадал в шесть или восемь птиц из десяти. Потом в девять из десяти и, наконец, в двадцать из двадцати, но по счастливой случайности, которая в конце концов выбирает самого лучшего стрелка.
Он не показал отцу второй рассказ. Не успел закончить его к окончанию каникул. Сказал, что должен отшлифовать его. Пообещал прислать отцу, как только убедится, что все в порядке. Он сказал, что отлично провел каникулы, они стали для него чуть ли не лучшими, прочитал много хороших книг и поблагодарил отца, что тот не давил на него в вопросе писательства, поскольку каникулы – это прежде всего каникулы, и они удались на славу, и возможно, будут одними из лучших в его жизни, и у него точно останутся о них самые радужные воспоминания.
Через семь лет отец снова прочитал рассказ, выигравший приз. Нашел его, когда просматривал книги, стоявшие на полке в прежней комнате мальчика. Как только увидел книгу, сразу понял, откуда взялся этот рассказ. Вернулось забытое ощущение чего-то давно знакомого. Пролистал книгу и нашел рассказ с тем же названием в сборнике очень хороших рассказов одного ирландского писателя. Мальчик переписал его слово в слово и даже оставил оригинальное название.
В прошедшие пять из семи лет между летом, когда рассказ получил приз, и днем, когда отец наткнулся на ту самую книгу, мальчик совершил все возможные глупости. Так думал отец. Но исключительно из-за болезни, говорил себе отец. Все его прегрешения от болезни. До того все было хорошо. И началась болезнь через год или чуть позже того лета.
Но теперь он знал, что хорошим мальчик никогда не был. И он часто об этом думал, оглядываясь назад. Как это грустно, осознать, что меткая стрельба еще ничего не значит.
Отличные новости с материка
Три дня с юга сильный ветер дул, гнул перистые листья королевских пальм, и те стремились оторваться от стволов, которые тоже гнулись на ветру. А если он еще усиливался, зеленые стебли перистых листьев отламывались и листья умирали. Ветви манговых деревьев трясло и ломало, а жара, которую ветер принес с собой, сжигала цветы манго, и они становились коричневыми и тусклыми, а их цветоножки засыхали. Сохла и трава, в почве уже не осталось влаги, и ветер нес с собой пыль.
Потом ветер дул еще два дня и две ночи, а когда стих, обломавшиеся листья (а обломилась добрая половина) пальм висели засохшими плетьми вдоль стволов, зеленые плоды манго валялись на земле, все цветы скукожились, а цветоножки засохли. Урожай манго погиб вместе со всем, что успело расцвести и завязаться в этом году.
Когда мужчину наконец-то соединили с нужным ему абонентом на материке, он сказал: «Слушаю вас, доктор Симсон», а потом услышал сухой голос: «Мистер Уилер? Да, сэр, ваш мальчик удивил нас сегодня. Действительно удивил. Мы хотели сделать ему инъекцию пентотала натрия[176] перед электрошоковой терапией, и я обратил внимание, что у мальчика необычная резистентность к пентоталу натрия. Он никогда не принимал наркотики?»
– Нет, насколько мне известно.
– Нет? Что ж, естественно, никто ничего не знает. Но сегодня он определенно задал нам жару. Разметал пятерых, словно имел дело с детьми. Пятерых взрослых мужчин, доложу я вам. Лечение пришлось отложить. Разумеется, он испытывает жуткий страх перед электрошоковой терапией, что совершенно неоправданно, потому-то я и использую пентотал натрия, но сегодня об инъекции не может быть и речи. Теперь я рассматриваю это как положительный момент. Ранее он никак не выражал недовольства. Так что случившееся – огромный прорыв. Свидетельство того, что прогресс у мальчика налицо, мистер Уилер. Я им горжусь. Сегодня я ему сказал: «Стивен, я понятия не имел, что ты на такое способен». Вы можете гордиться им и радоваться его прогрессу. Сразу после инцидента он написал очень интересное и значимое письмо. Я отсылаю его вам. Вы не получили других писем? Это понятно. С отправкой у нас небольшая задержка. Моя секретарша завалена работой, вы знаете, как это бывает, мистер Уилер, и я тоже очень занят. Разумеется, он ругался самыми грязными словами, когда сопротивлялся лечению, но теперь очень тактично извинился передо мной. Вам бы сейчас увидеть вашего мальчика, мистер Уилер. Он заботится о своей внешности. Выглядит как студент колледжа.
– Как насчет лечения?
– Лечение он получит. Мне просто придется увеличить вдвое дозу пентотала натрия[177]. Его резистентность к этому препарату просто удивительна. Вы понимаете, что назначение дополнительного курса лечения он спровоцировал сам. В этом есть что-то мазохистское. Он даже пишет об этом в своем письме. Но я, честно говоря, так не думаю. Я думаю, что у мальчика начинает восстанавливаться контакт с реальностью. Я направляю вам его письмо. Вы можете оптимистично смотреть на его будущее, мистер Уилер.
– Как у вас погода?
– Что, что? Ах, погода. Что ж, несколько отличается от обычной в это время года. Не такая, как всегда. Если откровенно, совершенно нехарактерная погода. Вы можете звонить в любое время, мистер Уилер. Я бы не тревожился насчет прогресса у вашего мальчика. Я направляю вам его письмо. Вы сами увидите, что это блестящее письмо. Да, мистер Уилер. Нет, мистер Уилер, я готов сказать, что все идет очень хорошо. Волноваться не о чем. Вы хотели бы поговорить с ним? Я позабочусь о том, чтобы вас соединили с его палатой. Лучше, пожалуй, будет завтра. Сегодня он, естественно, немного устал после лечения. Завтра точно будет лучше. Вы говорите, что сегодня его не лечили? Абсолютно верно, мистер Уилер. Я и представить себе не мог, что ваш мальчик такой сильный. Конечно же, лечение намечено на завтра. Я увеличу дозу пентотала натрия. Этот дополнительный курс он потребовал сам. Позвоните ему послезавтра. У него этот день свободный, и он хорошо отдохнет. Именно так, мистер Уилер, именно так. У вас нет повода для тревоги. Должен признать, что о большем прогрессе трудно и мечтать. Сегодня у нас вторник. Позвоните ему в четверг. В любое время.