Но в любом случае, если я напишу четыре настолько хороших, насколько это возможно, истории; таких, какими их создал бы Бог в один из своих удачных дней (привет, Бог. Привет, везунчик. Рад слышать, что у тебя так хорошо все получается), тогда я буду честен перед самим собой, а если этот ублюдок Николсон сможет продать две из четырех, тогда детям хватит на все, пока мы будем в отъезде. Мы? Конечно. Мы. Или ты не помнишь о нас? Как маленькие хрюшки всегда мы, мы что дома, что вне дома. Дом. Смех да и только. Нет никакого дома. Конечно же, есть. Это дом. Все это. Этот домик. Этот автомобиль. Эти вчера еще чистые простыни. «Зеленый фонарь», и вдова, и пиво «Регал». Аптечный магазин и ветер с Залива. Этот безумец за стойкой и сэндвич на ржаном хлебе с ветчиной и яичницей-глазуньей. Два, пожалуйста. Один с луком. Заправьте бак и проверьте уровень воды и масла, пожалуйста. И вас не затруднит проверить давление в шинах? Шипение сжатого воздуха, все сносно и бесплатно. Это тоже дом вместе с бетонным полом в пятнах масла, резиновыми покрышками, стертыми бесконечными дорогами, площадками отдыха с туалетом, бутылками колы в красных торговых автоматах. Разделительная линия на автострадах – пограничная полоса дома.
Ты начинаешь думать, как один из этих бытописателей бескрайних просторов Америки, сказал он себе. Берегись этого. Лучше чего-нибудь выпей. Смотри на свою спящую девушку и помни: домом будет то место, где людям не хватает еды. Домом будет то место, где людей угнетают. Домом будет то место, где зло набрало силу и с ним надо бороться. Домом будет то место, куда тебе предстоит отправиться.
Но пока я отправляться туда не должен, думал он. У него были причины отложить поездку. Нет, пока ты ехать не должен, говорила его совесть. И я смогу написать эти истории, сказал он себе. Да, ты можешь написать их, и они должны быть настолько хорошими, насколько ты можешь сделать их таковыми. Хорошо, совесть, подумал он. С этим мы разобрались. Раз уж все так складывается, мне лучше не мешать ей спать. Пусть спит, согласилась совесть. И ты старайся хорошенько о ней заботиться. И не просто старайся. Ты хорошенько заботься о ней. Насколько смогу, заверил он совесть. И я напишу как минимум четыре хорошие истории. Они должны быть хорошими, заявила совесть. Обязательно будут, ответил он. Они будут лучшими.
Пообещав и приняв решение, он достал карандаш и потрепанный блокнот, заточил карандаш и начал писать одну из историй, пока девушка спала. Нет. Он налил в одну из эмалированных кружек полтора дюйма виски, открутил крышку термоса, сунул руку в холод, нащупал кусок льда и положил в кружку. Открыл бутылку «Уайт Рок», налил и выпил, прежде помешав пальцем.
У них Испанское Марокко, Севилья, Памплона, Бургос, Сарагоса, думал он. У нас Барселона, Мадрид, Валенсия и Страна Басков. Оба фронта по-прежнему еще открыты. И не все так плохо. Даже хорошо. Мне надо раздобыть карту. Я смогу раздобыть хорошую карту в Новом Орлеане.
С другой стороны, он мог обойтись и без карты. Сарагоса – это плохо, думал он. Она отрезает железную дорогу на Барселону. Сарагоса была хорошим анархистским городом. Не то что Барселона или Лерида. Но у них достаточно сил. Они пока не оказали должного сопротивления. Может, еще не вступили в борьбу. Они должны как можно быстрее отбить Сарагосу. Должны подойти со стороны Каталонии и отбить.
Если они удержат железную дорогу Мадрид – Валенсия – Барселона, и разблокируют Мадрид – Сарагоса – Барселона, и удержат Ирун, тогда все будет хорошо. Поставки из Франции помогут вооружить Страну Басков, и они побьют Молу на севере. Это будет самая жестокая схватка. Сукин сын. На юге он мог ожидать похода мятежников на Мадрид по долине Тахо, и они, возможно, попытаются напасть на город с севера. Должны попытаться, прорвавшись через Гуадамар, как Наполеон.
Хотелось бы мне не проводить это время с детьми, думал он. Чертовски хотелось быть там. Но я же не жалею, что провел это время с детьми. Нельзя одновременно быть везде. И как ты мог быть с ними, когда все началось. Ты не огненная лошадь, и у тебя такие же обязательства перед детьми, как перед кем угодно в этом мире. Пока не придет время бороться за то, чтобы сохранить мир таким, в каком они смогут жить, поправился он. Но это прозвучало помпезно, и он вновь сделал поправку: пока борьба не станет важнее пребывания с ними. Это было более нейтрально. И такой момент мог наступить в самом ближайшем будущем.
Подумай об этом и реши, что тебе надо сделать, а потом не отступайся от намеченной цели. Хорошенько подумай, а потом сделай то, что должен сделать. Хорошо, сказал он себе. И продолжил размышлять.
Елена проспала до половины двенадцатого, и он успел выпить еще одну кружку виски.
– Почему ты меня не разбудил, дорогой? – спросила она, открыв глаза, перекатилась к нему и улыбнулась.
– Во сне ты выглядела так очаровательно.
– Но мы не смогли выехать пораньше.
– Мы это сделаем завтра утром.
– Поцелуй.
– Целую.
– Обними.
– С удовольствием.
– Это приятно. Ох, как это приятно.
Выйдя из душа с убранными под резиновую шапочку волосами, она спросила:
– Дорогой, ты пил не потому, что чувствовал себя одиноким?
– Нет. Просто хотелось выпить.
– Так тебе было плохо?
– Нет. Все прекрасно.
– Я так рада. Мне стыдно. Я все спала.
– Мы можем поплавать перед ланчем.
– Не знаю. Так есть хочется. Как думаешь, может, нам пойти на ланч, потом поспать, или почитать, или заняться чем-то еще, а уж потом поплавать?
– Wunderbar[184].
– Или нам лучше уехать во второй половине дня?
– Как ты сочтешь нужным, дочка.
– Иди сюда.
Он подошел. Она обняла его, и он почувствовал, как она свежа после душа – еще не обсохла, и он поцеловал ее медленно и ощутил приятную боль в том месте, где она крепко прижималась к нему.
– Как тебе это?
– Мне нравится.
– Хорошо. Тогда едем завтра.
Песок на пляже был белоснежным и напоминал муку, сам пляж простирался на мили. Они долго шли под скатывающимся к горизонту солнцем, купались, лежали в чистой воде, смеялись и брызгались, плавали, вновь шли по берегу.
– Пляж тут лучше, чем в Бимини, – сказала девушка.
– Но вода не настолько хороша. Заметно влияние Гольфстрима.
– Наверное. Но после европейских пляжей это что-то невероятное.
Чистая мягкость песка делала каждый шаг настоящим удовольствием, и ощущения были разными – будто нога ступала на сухой, мягкий, подобный мелкому порошку песок, или на влажный и податливый, или твердый и прохладный, только что показавшийся из-под откатившейся волны.
– Я бы хотел, чтобы мальчики оказались здесь, находили для себя что-то новое, показывали мне, объясняли, что они нашли.
– Я могу показывать.
– Не нужно. Ты просто иди чуть впереди и дай мне полюбоваться твоей спиной и попкой.
– Ты иди впереди.
– Нет, ты.
Тогда она подошла к нему.
– Хорошо. Давай пробежимся.
Они побежали по полоске плотного песка, остающегося там, где откатились волны. Она бегала хорошо, даже слишком хорошо для девушки, и, когда Роджер чуть прибавил скорость, не дала себя обогнать. Какое-то время он сохранял темп, а потом опять чуть прибавил. Она не отстала. Но выдохнула: «Пожалуйста, ты меня убьешь». Он тут же остановился и поцеловал ее, разгоряченную от бега.
– Нет. Не надо.
– Это очень приятно.
– Сначала давай искупаемся. – Они нырнули в волны, поднимающие песок со дна, и выплыли уже в чистой зеленой воде. Она встала, над поверхностью показались только плечи и голова.
– Теперь целуй.
Ее губы были покрыты солью, лицо блестело от морской воды, и в поцелуе она так повернула голову, что мокрые волосы упали ему на плечо.
– Очень солоно, но очень вкусно. Обними меня крепко.
Он обнял.
– Идет большая волна. Действительно большая. Давай попытаемся устоять.
Волна накрыла их, но они держались, крепко прижимаясь друг к другу.
– Лучше, чем утонуть, – прокомментировала девушка. – Гораздо лучше. Давай повторим.
Они дождались гигантской волны, и, когда она поднялась и закруглилась, чтобы разбиться о берег, они с Роджером упали на песок, и волна обрушилась на них и покатила по песку, словно сухую корягу.
– Давай смоем песок, а потом полежим на берегу, – предложила она. Они отплыли на чистую воду, поныряли, а потом вылезли на берег и рядом легли на песок, так чтобы волны, разбившись о берег, касались пальцев их ног.
– Роджер, ты все еще меня любишь?
– Да, дочка. Очень сильно.
– Я люблю тебя. С тобой так весело играть.
– Я люблю поразвлечься.
– Мы развлекаемся, так?
– Весь день.
– Только полдня, потому что я плохая девочка, ведь так долго спала.
– Ты все правильно сделала.
– Я просто ничего не могла с собой поделать.
Он лежал рядом с ней, его правая ступня касалась ее ступни, бедро – ее бедра, и он положил руку ей под шею.
– У тебя мокрые волосы. Тебя не продует?
– Не думаю. Если бы мы все время жили у океана, я бы подрезала волосы.
– Нет.
– Короткая стрижка мне идет. Тебе бы понравилось.
– Мне нравятся твои волосы такими, какие есть.
– Короткие волосы хороши для плавания.
– Но не в постели.
– Ну, не знаю. Я бы все равно выглядела как девушка.
– Ты так думаешь?
– Я почти уверена. В крайнем случае могла бы тебе об этом напомнить.
– Дочка?
– Что, дорогой?
– Тебе всегда нравилось заниматься любовью?
– Нет.
– А теперь нравится?
– Как ты думаешь?
– Думаю, если мы внимательно оглядимся и никого не увидим, тогда сможем этим заняться прямо здесь.
– Этот пляж пустынный.
Они пошли вдоль моря, и было ветрено, а волны разбивались о берег.
– Здесь все кажется таким естественным, будто нет никаких проблем, – нарушила молчание девушка. – Будто все, что нужно делать, так это есть, и спать, и заниматься любовью. Но ведь на самом деле все не так просто.