Дэн боксировал все лучше, левой держал соперника на расстоянии, сильной правой укладывал на пол. Он приобретал все большую известность, и я устроил ему бой с Джимом О’Рурком, испытанным бойцом, так моему парню удалось с такой силой приложиться к челюсти Джима, что этого вполне хватило для десятисекундной анестезии.
И однажды ко мне пришел Пит Маккарти и сказал, что у него есть парень, который хочет выйти на ринг, и готов ли я выставить с ним Дэна на двадцать раундов в Верноне. Такое желание у меня возникло. Парня звали Джо Ганс, и раньше я этого имени никогда не слышал.
Я был удивлен, когда в контракте, который принес на подпись Пит, оказался штраф в пятьсот долларов за неявку на поединок, но, поскольку мы вроде бы не собирались нарушать условия, я контракт подписал.
К этому поединку мы особо не готовились, но за пару дней до назначенной даты Дэн приходит ко мне и говорит: «Боб, взгляни на мою руку».
Он вытянул перед собой правую руку, и повыше запястья я увидел шишку размером с голубиное яйцо.
«Святая макрель! Дэнни, как тебя так угораздило?»
«Груша разорвалась, когда я боксировал, – отвечает Дэнни, – и правой я врезал в каркас».
«Не вовремя ты это сделал! – проорал я. – Неявка обойдется мне в пятьсот зеленых, а я и так уже все потратил на тебя!»
«С этим ничего не поделаешь, – ответил Дэн. – Грушу не закрепили как следует. Драться я все равно буду».
«Да, будешь. Левой рукой, от удара которой не пойдет волной даже поверхность супа в кастрюле».
«Боб, у меня есть план, – говорит Дэнни. – ты же знаешь, как устроен ринг в «Олимпике»? Сзади занавес из старой ткани. Так вот, в первом раунде, до того как они поймут, что я не бью правой, я прижму черного к занавесу (ты же знаешь, какого цвета Джон Ганс), а ты поставь за занавесом какого-нибудь парня с бейсбольной битой, чтобы он врезал ему по голове».
Как же мне его план понравился! Чертовски просто! Мы не могли проиграть. Все произошло бы настолько быстро, что никто бы ничего не заметил.
Я заложил часы еще за двадцатку и поставил на выигрыш Дэна нокаутом. Потом мы поехали в Вернон, и я нанял крепкого, высокого шведа, чтобы тот нанес удар битой.
День поединка выдался совсем не ясным и не солнечным, каким его любят описывать спортивные репортеры, а туманным. Шведа я отвел за старый занавес, к которому примыкала одна сторона ринга. Видишь ли, на кону стояло слишком многое. Пятьсот баксов пришлось бы заплатить за неявку, а около шестисот ушло на сам поединок. На разогреве никчемная парочка помутузила друг дружку. А потом пришел черед нашего боя.
Я завязал Дэну перчатки, дал ему жвачку, благословил, и он нырнул под канаты на освещенный квадрат. Джо Ганс, он теперь чемпион, выглядел парнем крепким, так что народу собралось много, и мы свои деньги отбили бы. Джо черный, ты знаешь, и швед получил от меня четкие инструкции: «Как только белый парень прижмет черного к канатам, ты через занавес бьешь черного по голове битой».
Так вот, с гонгом Дэн бросается на черного и прижимает его к канатам. Как и договаривались.
Но ничего не происходит. Я отчаянно машу рукой шведу, который одним глазом смотрит в дырку в занавесе.
А потом Джо Ганс бросает Дэна на канаты. Хрясть! И Дэн падает как подкошенный.
Швед ударил не того! Все наши старания пошли прахом. Я вылезаю на ринг, хватаю Дэна и тащу в раздевалку. Рефери нет нужды считать до десяти. Да хоть до трехсот!
Швед уже в раздевалке.
Я набрасываюсь на него: «Ты что, полный идиот? Видать, природа на тебе отдохнула. Почему, во имя пророка, ты ударил белого парня вместо черного?»
«Мистер Армстронг, – слышу я от него, – зачем вы так говорите? Я же не различаю цветов!»
Сепи Джингэн
– «Велветс» – что красный жгучий перец, «П.А.» – что кукурузные рыльца. Дай мне пачку «Пирлесс».
Билли Тейбшоу, высокий, поджарый, с кожей цвета меди, лицом, словно вырубленным из камня и из племени оджибве, положил канадский четвертак на прилавок маленького магазинчика в северной лесной стране и терпеливо ждал, пока продавец отсчитает сдачу.
– Эй, эй, грабитель! – закричал продавец. – Возвращайся немедленно!
Мы все увидели большущего, похожего на волка, обросшего шерстью пса, который убегал за дверь, волоча за собой нитку франкфуртских сосисок.
– Черт бы подрал этого паршивца! За сосиски платить тебе, Билл!
– Не ругай мою собаку. Я заплачу. Сколько?
– Двадцать пять центов, Билл. Там три фунта по десять центов каждый, но одну я съел сам.
– Вот тридцать центов. Купи себе цветную открытку.
Суровое лицо Билла осветила белозубая улыбка. Он сунул пачку табака под мышку и вышел из магазина. Около двери поманил меня пальцем, и я последовал за ним в прохладные сумерки летнего вечера.
В дальнем конце широкого крыльца в полумраке светились три трубки.
– Ишь, – вырвалось у Билла, – они курят «Стэг»! Он пахнет как сушеный абрикос. Мне больше нравится «Пирлесс».
Билл – не индеец из популярного журнала. Он никогда не говорит: «Агх». Я ни разу не слышал, чтобы он жаловался или рассуждал о Великом белом отце из Вашингтона. Интересуют Билла лишь различные сорта табака и его большая собака, Сепи Джингэн.
Мы пошли по дороге. Чуть впереди, сквозь сгущающуюся темноту, увидели чей-то силуэт. Табачный дымок долетел до ноздрей Билла. «Ух ты, этот парень курит «Гайэнт». Нет, это «Хонест скрэп». Словно жгут резиновый шланг. Мне больше нравится «Пирлесс».
Край полной луны поднялся над вершиной холма на востоке. Справа тянулся заросший травой берег реки.
– Присядем, – предложил Билл. – Я когда-нибудь рассказывал тебе о Сепи Джингэне?
– С удовольствием послушаю, – ответил я.
– Ты помнишь Пола Черную Птицу?
– Новый парень, который напился четвертого июля и заснул на железнодорожных путях?
– Да. Он был плохим индейцем. Никогда не мог напиться. Мог пить целый день – все подряд, но не напивался. Просто сходил с ума, а напиться не мог. Сходил с ума, потому что не мог напиться.
Пол незаконно ловил рыбу на Ведьмином озере, и Джон Брэндар, егерь, поехал, чтобы привезти его. Джон всегда работал один. Когда он не вернулся на следующий день, его жена отправила меня на поиски. Конечно же, я его нашел. Он лежал на берегу, раскинув руки, лицом вниз, с вонзенной в спину острогой.
Началась суета, и шериф поднял всех на розыски Пола. Но не родился еще белый человек, который может поймать индейца на его собственной земле.
Но со мной это совсем другая история. Видишь ли, Джон Брэндар приходился мне двоюродным братом.
Я взял Сепи, тогда еще щенка, и мы пошли по его следу (случилось это двумя годами раньше). Добрались до Су-Локс, потеряли след, вновь нашли у Садовой реки. В Онтарио. Шли за ним по северному берегу до Мичипикотена. Оттуда он отправился к Миссаинаби и к фабрике Муза. Мы сокращали расстояние, но догнать его никак не могли. Он миновал Аббитиби и решил, что мы его потеряли. Вернулся в этот округ через Макинау.
Мы шли по его следу, но в какой-то момент действительно потеряли, а потом случайно вышли на него. Не знали, что он совсем рядом, зато он нас заметил.
В прошлое четвертое июля я вместе с Сепи шел вдоль железнодорожных путей, когда что-то ударило меня по голове, и перед глазами все потемнело.
Когда я пришел в себя, Пол Черная Птица стоял надо мной с острогой в руке и улыбался!
«Ну? – Его улыбка стала шире. – Наконец-то поймал меня? Разве ты этому не рад?»
Тут он допустил ошибку. Ему следовало сразу убить меня, и тогда для него все обернулось бы как нельзя лучше. Он бы так и сделал, будь трезв или пьян, но он, когда пил, сходил с ума. Это меня и спасло.
Он продолжал тыкать в меня острогой и подзуживать меня. «Где твоя псина, собачник? Вы на пару выслеживали меня. Я убью вас обоих, а потом оставлю на рельсах».
Все это время я гадал: а где же Сепи? Наконец увидел его. Он полз на животе к Черной Птице. Подползал все ближе и ближе, и я молился, чтобы Пол его не заметил.
Пол же сидел, ругаясь и тыкая меня длинной острогой. Сепи подползал. Я видел его краем глаза, но смотрел, конечно же, на Пола.
Внезапно Сепи стремительно, словно молния, прыгнул. Его вытянутые волчьи челюсти сомкнулись на шее Пола.
Вышло прекрасно. Железнодорожники убрали все следы. И когда ты говоришь, что Пол Черная Птица напился и заснул на железнодорожных путях, ты не совсем прав. Этот индеец напиться не мог. Выпив, он просто сходил с ума.
Вот почему мы сидим здесь и смотрим на луну, и я вернул должок и позволяю Сепи таскать сосиски в магазине Холи.
Забавно, правда?
Последуй моему совету, бросай этот «Тукседо». «Пирлесс» – единственный достойный табак.
Пошли, Сепи.
Наемники
Если вас действительно интересуют условия ловли жемчуга на Маркизах, возможность трудоустройства на проектируемой трансгобийской железной дороге или потенциал любой из банановых республик, идите в кафе «Камбринус» на Вабаш-авеню в Чикаго. Там, в глубине обеденного зала, в котором представители новой богемы каждый вечер борются со спагетти и равиоли, дверь ведет в маленькую прокуренную комнатку, которая служит информационным центром для солдат удачи. Когда вы входите в эту комнату, а шансов войти в нее без одобрения Камбринуса у вас не больше, чем у верблюда пролезть в игольное ушко, вас встречает внезапная тишина. Потом меняющееся день ото дня и час от часа количество глаз пристально всматривается в вас, что характерно для тех, кто периодически сталкивается со смертью. Проверка эта не от скуки. Если вас узнали и приняли – хорошо, если не узнали, – тоже хорошо; как-никак Камбринус дал добро на ваш приход. Через какое-то время разговоры возобновляются. Но однажды дверь распахнулась, люди подняли головы, у кого-то расширились глаза от удивления – они узнали вошедшего, один мужчина приподнялся из-за карточного стола, сунув руку за спину, двое упали на пол, и то, что началось где-то на Малайском архипелаге, завершилось в дальней комнатке кафе «Камбринус». Но случилось это в другой день и не со мной.