– Оле Андресон здесь живет?
– Вы хотите его увидеть?
– Если он дома.
Ник проследовал за женщиной вверх по лестнице и по коридору до конца. Здесь она постучала в дверь.
– Кто?
– Тут к вам пришли, мистер Андресон, – сказала женщина.
– Это Ник Адамс.
– Входи.
Ник открыл дверь и вошел в комнату. Оле Андресон лежал на постели в верхней одежде. Кровать для профессионального боксера в тяжелом весе была коротковата. Он подложил под голову две подушки. На Ника он даже не взглянул.
– Ну, что? – спросил он.
– Я был «У Генри», – сказал Ник, – когда туда вошли двое парней. Они связали меня и повара и заявили, что собираются вас убить.
Это прозвучало как-то глупо. Оле Андресон промолчал.
– Они держали нас на кухне, – продолжал Ник. – Они собирались вас убить, когда вы зайдете поужинать.
Оле Андресон молчал, уставившись в стену.
– Джордж подумал, что будет лучше, если я вас предупрежу.
– Я все равно ничего не могу сделать, – сказал Оле Андресон.
– Я могу описать, как они выглядели.
– Я не хочу знать, как они выглядели, – сказал Оле Андресон, не отрываясь от стены. – Спасибо, что предупредил.
– Не за что.
Ник разглядывал здоровяка, лежащего на кровати.
– Может, мне обратиться в полицию?
– Не надо, – сказал Оле Андресон. – Это ничего не даст.
– Я могу что-нибудь для вас сделать?
– Нет. Ничего тут не сделаешь.
– Может, это просто блеф.
– Нет. Это не блеф.
Оле Андресон отвернулся к стене.
– Вот только я все никак не соберусь выйти на улицу, – он разговаривал со стеной. – Целый день торчу здесь.
– Разве нельзя уехать из города?
– Нет, – сказал Оле Андресон. – Хватит уже бегать.
Он смотрел в стену.
– Тут уже ничего не сделаешь.
– А если как-то договориться?
– Нет. Я влип. – Голос его звучал тускло. – Тут уже ничего не сделаешь. Ничего, скоро соберусь и выйду.
– Меня ждет Джордж, – сказал Ник.
– Будь здоров, – сказал Оле Андресон. Он не обернулся. – Спасибо, что пришел.
Закрывая за собой дверь, Ник проводил взглядом здоровяка, лежащего на постели в верхней одежде, лицом к стене.
– Весь день провел в своей комнате, – сказала хозяйка, когда он спустился вниз. – Наверно, неважно себя чувствует. Я ему говорю: «Мистер Андресон, вы бы прогулялись, такой чудесный осенний денек». Но у него душа не лежит.
– Он не хочет выходить на улицу.
– Жаль, что он неважно себя чувствует, – сказала женщина. – Он такой славный. Когда-то он был боксером.
– Я знаю.
– Только по лицу и можно догадаться, – сказала женщина. Они говорили уже на пороге. – Такой благородный.
– Спокойной ночи, миссис Хирш, – сказал Ник.
– Я не миссис Хирш, – поправила его женщина. – Она тут хозяйка, а я всего лишь присматриваю за домом. Меня зовут миссис Белл.
– Спокойной ночи, миссис Белл, – сказал Ник.
– Спокойной ночи.
Ник прошагал по темному переулку до фонаря, а затем вдоль трамвайных путей до закусочной «У Генри». Джордж стоял за стойкой.
– Ну, видел Оле?
– Да, – сказал Ник. – Он не выходит из комнаты.
Повар, услышав голос Ника, выглянул из кухни.
– Не хочу ничего не слышать, – с этими словами он снова закрыл дверцу.
– Ты ему все рассказал? – спросил Джордж.
– Да. Но он и так в курсе.
– Что он собирается делать?
– Ничего.
– Они его убьют.
– Скорее всего.
– Наверно, вляпался во что-то в Чикаго.
– Скорее всего.
– Хорошая заварушка.
– Та еще заварушка, – согласился Ник.
Они замолчали. Джордж взял полотенце и стал протирать стойку.
– Интересно, что он натворил? – прервал молчание Ник.
– Кому-то перешел дорогу. У них за это убивают.
– Надо отсюда сваливать, – сказал Ник.
– Это правильно, – согласился Джордж.
– Невыносимо думать о том, как он там торчит в своей комнате, зная, что его ждет. Жуть какая-то.
– Лучше об этом не думать, – сказал Джордж.
Che ti dice la patria?[45]
Дорога через перевал была твердой и гладкой и в эти ранние утренние часы еще не пыльной. Внизу лежали холмы, поросшие дубами и каштанами, а еще ниже, вдали – море. По другую сторону – снежные горы.
Мы спускались с перевала через лес. Вдоль дороги были сложены мешки с углем, и сквозь деревья виднелись бараки углежогов. Было воскресенье. То поднимаясь, то опускаясь, дорога вела вниз от перевала, через заросли кустарника, через деревни.
Деревни были окружены виноградниками. Виноградники уже побурели, лозы стали шершавыми и плотными. Дома были белыми, и на улицах мужчины, одетые по-воскресному, играли в шары. Вдоль некоторых домов росли грушевые деревья, их похожие на канделябры ветви чернели на фоне белых стен. Груши опрыскивали, и стены домов были испачканы сине-зелеными с сизым отливом пятнами. Вокруг деревень были небольшие вырубки, на которых рос виноград, дальше шел лес.
В деревне, не доезжая двадцати километров до Специи, на площади стояла толпа, и молодой человек с чемоданом в руке, подойдя к нашей машине, попросил подбросить его в Специю.
– У нас только два места, и оба заняты, – сказал я. У нас был старенький «Форд-Купе».
– Я на подножке постою.
– Вам будет неудобно.
– Не имеет значения. Мне нужно в Специю.
– Ну что, возьмем? – спросил я Гая.
– Похоже, он все равно не отстанет, – ответил Гай.
Молодой человек просунул в окно пакет.
– Подержите это у себя, – сказал он. Двое мужчин привязали его чемодан к багажнику поверх наших. Молодой человек попрощался с каждым за руку, заверив, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям так, как он, неудобств не существует, и, взобравшись на левую подножку автомобиля, правой рукой ухватился за нижний край открытого окна.
– Можно ехать, – сказал он. Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой.
– Что он сказал? – спросил Гай.
– Что можно ехать.
– Очень мило, – сказал Гай.
Дорога шла вдоль реки. На другом берегу возвышались горы. Солнце слизывало иней с травы. День был солнечный и холодный, свежий воздух врывался внутрь через поднятый ветровой щиток.
– Как ты думаешь, каково ему там, снаружи? – Гай смотрел вперед, на дорогу. Вид слева ему загораживал наш попутчик. Молодой человек сбоку возвышался над капотом, как носовое украшение корабля. Он поднял воротник и глубоко нахлобучил шляпу, нос у него посинел от холода.
– Может, ему надоест? – сказал Гай. – С той стороны у нас шина дрянная.
– Или он соскочит, если она лопнет, – сказал я. – Не захочет пачкать свой дорожный костюм.
– Вообще-то он мне не мешает, – сказал Гай. – Если б только машина так не кренилась из-за него на поворотах.
Лес закончился; дорога, отклонившись от реки, пошла вверх; вода в радиаторе начала закипать; молодой человек с досадой и подозрением смотрел на струю ржавого пара; мотор скрежетал, когда Гай обеими ногами до упора выжимал педаль сцепления; рывками – вверх, вверх, назад-вперед, снова вверх и наконец – ровная поверхность. Скрежет прекратился, и в наставшей тишине слышалось только бурное клокотанье в радиаторе. Мы очутились на вершине последнего холма, над Специей и морем. Отсюда дорога спускалась короткими, лишь чуть скругленными зигзагами. На поворотах наш спутник свешивался в сторону так, что машина с тяжело груженным верхом едва не переворачивалась.
– И ведь не скажешь ему, чтобы он этого не делал, – заметил я Гаю. – Инстинкт самосохранения.
– Великий итальянский инстинкт.
– Величайший итальянский инстинкт.
Поворот за поворотом мы спускались все ниже, утопая в глубокой пыли, пыль оседала на оливковых деревьях. Специя простиралась внизу, вдоль моря. На подъезде к городу дорога выровнялась. Наш попутчик просунул голову в окно.
– Я здесь сойду.
– Останови, – сказал я Гаю.
Мы притормозили у обочины. Молодой человек спрыгнул, подошел к багажнику и отвязал свой чемодан.
– Дальше пойду пешком, чтобы у вас не было неприятностей из-за пассажира, – сказал он. – Мой пакет.
Я отдал ему пакет. Он потянулся к карману.
– Сколько я вам должен?
– Нисколько.
– Почему?
– Не знаю, – сказал я.
– Тогда спасибо. – Молодой человек не сказал «благодарю вас», или «премного вам благодарен», или «тысяча благодарностей» – ничего такого, что прежде было принято произносить в Италии, если вас снабжали каким-нибудь расписанием или объясняли дорогу. Он выбрал самую сухую форму – «спасибо» и подозрительно посмотрел нам вслед, когда Гай тронулся с места. Я помахал на прощанье рукой. Молодой человек был слишком горд, чтобы ответить. Мы двинулись дальше, в Специю.
– Такие юноши в Италии далеко пойдут, – сказал я Гаю.
– Двадцать километров он уже прошел с нашей помощью, – заметил Гай.
Завтрак в Специи
Въехав в Специю, мы стали искать, где бы перекусить. Улица была широкая, дома высокие и желтые. Мы двигались к центру вдоль трамвайных путей. На стенах домов красовались стандартные портреты Муссолини с горящим взором, под ними от руки черной краской было приписано: «Vivas!», из нижних точек обеих «v» краска каплями стекла по стене. Переулки бежали к гавани. День был солнечный, и по случаю воскресенья весь народ высыпал на улицу. Мощеные мостовые недавно сбрызнули, и в пыли образовались влажные канавки. Мы ехали, прижимаясь к тротуару, чтобы не мешать трамваям.
– Давай поедим где-нибудь, где попроще, – предложил Гай.
Мы остановились напротив двух ресторанных вывесок на противоположной стороне улицы, я купил газеты. Рестораны располагались дверь в дверь. Женщина, стоявшая на пороге одного из них, улыбнулась нам, мы пересекли дорогу и вошли внутрь.
Внутри было темно, в глубине за столиком сидели три девушки и старуха. За другим столиком, напротив, – матрос. Он не ел и не пил, просто сидел. Дальше, за ним, молодой человек в синем костюме что-то писал. Волосы у него были напомажены и блестели, он был очень элегантно одет и выглядел щеголем.