Из окна больницы виднелись поле с торчащими из-под снега перекати-поле и голый глинистый холм. Как-то утром доктор хотел показать мистеру Фрейзеру двух фазанов, которые ходили по снегу, и когда он двигал кровать к окну, со спинки свалилась лампа для чтения и ударила мистера Фрейзера по голове. Сейчас это звучит совсем не смешно, но тогда это было очень смешно. Все смотрели в окно, и доктор, прекрасный доктор, показывал на фазанов и подвигал кровать к окну, и потом, совсем как в фарсе[81], мистера Фрейзера стукнуло свинцовой подставкой лампы по макушке. Это шло вразрез с лечением, со всем тем, ради чего люди ложатся в больницу, и все нашли случившееся ужасно смешным, прям анекдотом о мистере Фрейзере и докторе. В больнице все много проще, даже анекдоты.
Из другого окна, если повернуть кровать, виднелись город с поднимающимся над ним дымом и горы Доусона, уже покрытые снегом и оттого похожие на настоящие горы. Только эти два вида и мог лицезреть мистер Фрейзер с тех пор, как стало очевидным, что сидеть в инвалидном кресле ему еще рано. Да и по правде сказать, лучше лежать в постели, если ты в больнице; эти два вида, если располагать временем любоваться ими из палаты с кондиционированным воздухом, намного лучше любого числа других видов, если видишь их наспех из жарких, пустых палат, ожидающих новых больных или только что освободившихся, куда тебя вкатывают в инвалидном кресле, чтобы выкатить через несколько минут. Когда долго лежишь в одной палате, вид, каков бы он ни был, приобретает особую ценность, и становится крайне важным, и не хочется его менять, не хочется даже смотреть на него под другим углом. То же самое и с радио: тебе нравятся определенные песни, и ты радуешься им, когда слышишь вновь, и отвергаешь новые. В ту зиму пальму первенства он отдал трем: «Спой что-нибудь простенькое», «Китаяночке» и «Маленьким небылицам»[82]. Никакие другие песни, по мнению мистера Фрейзера, не шли с этими тремя ни в какое сравнение. «Студентка Бетти» поначалу тоже ему приглянулась, но на ум мгновенно пришли другие строфы, пародирующие песню, до того непристойные, что он ни с кем не мог ими поделиться; так что в конце концов он перестал ее слушать и при первых тактах переключал радио на футбол.
Около девяти утра включали рентгеновский аппарат, и тогда радиоприемник, который к этому времени ловил только одну местную станцию, становился совершенно бесполезным. Многие жители Хейли, имевшие приемники, протестовали, утверждая, что больничный рентген мешает им по утрам слушать радио, но так ничего и не добились, хотя большинство считало, что больница могла бы пользоваться рентгеном в другие часы, когда люди не слушают радио.
В то утро сестра Сесилия вошла в палату, когда мистер Фрейзер собирался выключить радиоприемник.
– Как Каетано, сестра Сесилия? – спросил он.
– О, он очень плох.
– Без сознания?
– Нет, но боюсь, что умрет.
– А как вы?
– Я очень беспокоюсь за него, и знаете, никто не пришел навестить его. Он может умереть, как собака, а эти мексиканцы и глазом не моргнут. Действительно, ужасные люди!
– Хотите прийти и послушать репортаж с сегодняшней игры?
– О нет, – ответила она. – Для меня это очень волнительно. Я буду молиться в часовне.
– Я думаю, что слышно будет хорошо, – сказал мистер Фрейзер. – Играют на побережье, и благодаря разнице во времени у нас наступит вечер, так что мы услышим в лучшем виде.
– О нет, я не смогу. Мировая серия[83] чуть не доконала меня. Когда «Атлеты»[84] выходили на прием подачи, я прямо-таки в полный голос читала молитвы: «О Боже, направляй их глаза и руки! О Боже, ну помоги ему попасть по мячу! О Боже, даруй им сильный удар!» А потом, когда они заполняли базы в третьей игре, вы помните, я уж совсем не выдержала. «Господи, пусть он пробьет за пределы поля! О Боже, пусть после его удара мяч улетит за забор». И вы знаете, когда пришел черед «Кардиналов»[85] отбивать подачу, все стало еще ужаснее. «О Боже, не дай им попасть! О Боже, пусть они не видят мяч! О Боже, ну пускай они промахнутся!» А сейчас все только хуже. Это же «Нотр-Дам»[86]. Богоматерь! Нет, я пойду в часовню. За Богоматерь. Они играют за Богоматерь. Написали бы вы что-нибудь о Богоматери. Ведь вы можете. Вы и сами знаете, что можете, мистер Фрейзер.
– Я не знаю о ней ничего такого, что мог бы написать. Уже почти все написано, – ответил мистер Фрейзер. – Вам не понравится, как я пишу. Ей тоже не понравится.
– Вы когда-нибудь о ней напишете, – заверила его сестра. – Я знаю, что напишете. Вы должны написать о Богоматери.
– Лучше приходите и послушайте репортаж.
– Я не выдержу этого. Нет, я пойду в часовню и помолюсь.
В этот вечер не прошло и пяти минут с начала игры, как в палату вошла молоденькая медсестра-стажер.
– Сестра Сесилия просит узнать, как идет игра.
– Скажите ей, что у нас уже один тачдаун[87].
Немного погодя стажер снова заглянула в палату.
– Скажите ей, что наши их выносят, – сообщил мистер Фрейзер.
Немного позже он нажал на кнопку звонка, вызывая медсестру, которая дежурила на этаже.
– Вас не затруднит спуститься в часовню или передать с кем-нибудь сестре Сесилии, что «Нотр-Дам» выигрывает четырнадцать – ноль к концу первой четверти[88] и все в порядке. Она может больше не молиться.
Через несколько минут вошла взволнованная сестра Сесилия. Очень взволнованная.
– Что значит четырнадцать – ноль? Я ничего не понимаю в футболе. Для бейсбола это было бы очень хорошо, но в футболе я ничего не смыслю. Может быть, это ничего не решает. Я сейчас же иду обратно в часовню и буду молиться до самого конца игры.
– Исход ясен, – успокоил ее мистер Фрейзер. – Мы уже победили. Я ручаюсь вам. Останьтесь и послушайте со мной.
– Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет, – возразила она. – Я сейчас же иду обратно в часовню молиться.
Всякий раз, когда «Нотр-Дам» набирал очки, мистер Фрейзер просил дежурную дать знать об этом сестре Сесилии, и наконец, когда уже давно стемнело, сообщил окончательный результат.
– Ну, и что сестра Сесилия?
– Сейчас они все в часовне, – ответила дежурная.
На следующее утро вошла сестра Сесилия. Очень довольная и веселая.
– Я знала, что они не смогут обыграть «Богоматерь»! – воскликнула она. – Не смогут. Каетано тоже лучше. Гораздо лучше. К нему сегодня придут. Он еще не сможет с ними повидаться, но они придут, и ему станет легче, если он будет знать, что он не забыт своими. Я пошла в полицейский участок к этому О’Брайену и сказала ему, что он должен прислать каких-нибудь мексиканцев навестить бедного Каетано. Он пришлет кого-нибудь сегодня днем. Тогда бедняге станет лучше. Никто не приходил навестить его, и это отвратительно.
В тот же день около пяти часов в палату вошли три мексиканца.
– Можно? – спросил самый высокий, с мясистыми губами и довольно-таки толстый.
– Почему нет, – ответил мистер Фрейзер. – Присаживайтесь, господа. Может, выпьем чего-нибудь?
– Большое спасибо, – поблагодарил здоровяк.
– Спасибо, – присоединился к нему самый смуглый и маленький.
– Нет, спасибо, – отказался третий, тощий. – Вино мне в голову ударяет. – Он постучал себя по голове.
Медсестра принесла стаканы.
– Подайте им, пожалуйста, бутылку, – попросил Фрейзер. – Это из Рэд-Лодж, – пояснил он.
– Из Рэд-Лодж – самое лучшее, – одобрил здоровяк. – Много лучше, чем из Биг-Тимбер.
– Это точно, – поддакнул самый маленький. – И стоит дороже.
– В Рэд-Лодж лучшие цены, – отметил здоровяк.
– Сколько ламп в приемнике? – спросил тот, который не пил.
– Семь.
– Как здорово! – воскликнул он. – И сколько он стоит?
– Не знаю, – ответил мистер Фрейзер. – Его взяли напрокат. Вы, господа, друзья Каетано?
– Нет, – здоровяк покачал головой. – Мы друзья того, кто ранил его.
– Нас прислала сюда полиция, – добавил самый маленький.
– Мы с ним держим небольшой кабачок, – сообщил здоровяк. – Я и он. – Он мотнул головой в сторону того, который не пил. – У него тоже небольшой кабачок, – указал на маленького смуглого. – В полиции нам велели прийти, мы и пришли.
– Я очень рад, что вы пришли.
– Мы тоже.
– Хотите еще по стаканчику?
– Пожалуй, – согласился здоровяк.
– С вашего разрешения, – не отказался самый маленький.
– Мне не надо, – помахал рукой тощий. – Вино мне в голову ударяет.
– Вино замечательное, – улыбнулся самый маленький.
– Почему не попробовать? – спросил мистер Фрейзер тощего. – Ну, покружится голова, и всё.
– А потом болеть будет.
– Вы не могли бы прислать к Каетано его друзей? – спросил Фрейзер.
– У него нет друзей.
– У каждого человека есть друзья.
– У него нет.
– Чем он занимается?
– Он картежник.
– Хорошо играет?
– Более чем.
– У меня он выиграл сто восемьдесят долларов, – признался самый маленький. – Теперь во всем мире не сыскать ста восьмидесяти долларов.
– У меня он выиграл двести одиннадцать долларов, – поплакался тощий. – Вы только представьте себе такую сумму!
– Я никогда не играл с ним, – здоровяк пожал плечами.
– Он, должно быть, очень богат, – предположил мистер Фрейзер.
– Он беднее нас, – возразил маленький мексиканец. – У него только и есть, что рубашка на плечах.
– Да и та теперь ничего не стоит, – указал мистер Фрейзер. – Прострелена пулями.
– Это точно.
– Тот, что ранил его, тоже картежник?
– Нет, работал на уборке свеклы. Ему пришлось уехать из города.