– Вы стреляйте из «спрингфилда», – сказал Уилсон. – Вы к нему привыкли. «Манлихер» оставим в машине у мемсаиб. Штуцер может взять Конгони. Я беру свою пушку. Теперь послушайте, что я вам скажу. – Он оставил это напоследок, чтобы не встревожить Макомбера. – Когда буйвол нападает, голова у него не опущена, а вытянута вперед. Основания рогов прикрывают весь лоб, так что стрелять в череп бесполезно. Единственно возможный выстрел – прямо в морду. И еще возможен выстрел в грудь или, если вы стоите сбоку, в шею или плечо. Когда они ранены, добить их очень трудно. Не пробуйте никаких фокусов. Выбирайте самый легкий выстрел. Ну так, с головой они покончили. Едем?
Он позвал туземцев, они подошли, вытирая руки, и старший залез сзади в машину.
– Я беру только Конгони, – сказал Уилсон. – Второй останется здесь, будет отгонять птиц.
Когда автомобиль медленно поехал по траве к лесистому островку, который тянулся зеленым языком вдоль сухого русла, пересекавшего поляну, Макомбер чувствовал, как у него колотится сердце и во рту опять пересохло, но это было возбуждение, а не страх.
– Вот здесь он вошел в заросли, – сказал Уилсон. И приказал ружьеносцу на суахили: – Найди след.
Автомобиль поравнялся с островком зелени. Макомбер, Уилсон и ружьеносец слезли. Оглянувшись, Макомбер увидел, что жена смотрит на него и ружье лежит с ней рядом. Он помахал ей рукой, она не ответила.
Заросли впереди были очень густые, под ногами было сухо. Старый туземец весь вспотел, а Уилсон надвинул шляпу на глаза, и Макомбер видел прямо перед собой его красную шею. Вдруг Конгони сказал что-то Уилсону и побежал вперед.
– Он там издох, – сказал Уилсон. – Чистая работа.
Он повернулся и схватил Макомбера за руку, и в ту минуту, как они, блаженно улыбаясь, жали друг другу руки, Конгони пронзительно вскрикнул, и они увидели, что он бежит из зарослей боком, быстро, как краб, а за ним буйвол – ноздри раздулись, губы сжаты, кровь каплет, огромная голова вытянута вперед, – нападает, устремив прямо на них свои маленькие, налитые кровью свиные глазки. Уилсон, стоявший ближе, стрелял с колена, и Макомбер, не услышав своего собственного выстрела, заглушенного грохотом штуцера, увидел, что от огромных оснований рогов посыпались похожие на шифер осколки, и голова буйвола дернулась. Он снова выстрелил, прямо в широкие ноздри, и снова увидел, как вскинулись кверху рога и полетели осколки. Теперь он не видел Уилсона и, старательно прицелившись, снова выстрелил, а буйвол громоздился уже над ним, и его ружье было почти на одном уровне с бодающей, вытянутой вперед головой; он увидел маленькие злые глазки, и голова начала опускаться, и он почувствовал, как внезапная жаркая, ослепительная вспышка взорвалась у него в мозгу, и больше он никогда ничего не чувствовал.
Уилсон только что отступил в сторону, чтобы выстрелить буйволу в плечо. Макомбер стоял на месте и стрелял в морду, каждый раз попадая чуть-чуть выше, чем нужно, – в тяжелые рога, которые крошились и раскалывались, как шиферная крыша, а миссис Макомбер с автомобиля выстрелила из «манлихера» калибра 6,5 в буйвола, когда казалось, что он вот-вот подденет Макомбера на рога, и попала своему мужу в череп, дюйма на два выше основания, немного сбоку.
Фрэнсис Макомбер лежал ничком всего в двух ярдах от того места, где лежал на боку буйвол, его жена стояла над ним на коленях, а рядом с ней был Уилсон.
– Не нужно его переворачивать, – сказал Уилсон.
Женщина истерически плакала.
– Подите сядьте в автомобиль, – сказал Уилсон. – Где ружье?
Она покачала головой, на лице ее застыла гримаса. Туземец поднял с земли ружье.
– Положи на место, – сказал Уилсон. И прибавил: – Сходи за Абдуллой, пусть будет свидетелем, как произошло несчастье.
Он опустился на колени, достал из кармана платок и накрыл им коротко остриженную голову Фрэнсиса Макомбера. Кровь впитывалась в сухую, рыхлую землю.
Уилсон встал и увидел лежащего на боку буйвола: ноги его были вытянуты, по брюху между редкими волосами ползали клещи. «А хорош, черт его дери, – автоматически отметил его мозг. – Никак не меньше пятидесяти дюймов». Он крикнул шофера и велел ему накрыть мертвого пледом и остаться возле него. Потом пошел к автомобилю, где женщина плакала, забившись в угол.
– Ну и натворили вы дел, – сказал он совершенно безучастно. – А он бы вас непременно бросил.
– Перестаньте, – сказала она.
– Конечно, это несчастный случай, – сказал он. – Я-то знаю.
– Перестаньте, – сказала она.
– Не тревожьтесь, – сказал он. – Предстоят кое-какие неприятности, но я распоряжусь, чтобы сделали несколько снимков, которые очень пригодятся на дознании. Ружьеносцы и шофер тоже выступят как свидетели. Вам решительно нечего бояться.
– Перестаньте, – сказала она.
– Будет много возни, – сказал он. – Придется отправить грузовик на озеро, чтобы оттуда по радио вызвали самолет, который заберет нас всех троих в Найроби. Почему вы его не отравили? В Англии это делается именно так.
– Перестаньте! Перестаньте! Перестаньте! – крикнула женщина.
Уилсон посмотрел на нее своими равнодушными голубыми глазами.
– Больше не буду, – сказал он. – Я немножко рассердился. Ваш муж только-только начинал мне нравиться.
– О, пожалуйста, перестаньте, – сказала она. – Пожалуйста, пожалуйста, перестаньте.
– Так-то лучше, – сказал Уилсон. – Пожалуйста – это много лучше. Теперь я перестану.
Старик у моста
Старик в очках с железной оправой сидел у края дороги; его одежда была покрыта пылью. На реке был понтонный мост, и по нему переправлялись повозки, грузовики, мужчины, женщины и дети. Запряженные мулами повозки ползли с моста на крутой берег, солдаты подталкивали их, упираясь в спицы колес. Грузовики с грохотом взбирались наверх и исчезали, вырываясь из толчеи, крестьяне тащились, утопая в пыли по щиколотку. Но старик сидел неподвижно. Он слишком устал, чтобы идти дальше.
Я должен был перейти мост, обследовать предмостное укрепление на той стороне и выяснить, как далеко продвинулся неприятель. Я сделал это и вернулся через мост. Теперь повозок было меньше, пешеходов совсем мало, но старик все еще сидел там.
– Откуда вы идете? – спросил я его.
– Из Сан-Карлоса, – сказал он и улыбнулся.
Это был его родной город, ему было приятно говорить о нем, и он улыбнулся.
– Я смотрел за животными, – пояснил он.
– Вот как, – сказал я, не вполне понимая.
– Да, – сказал он, – я там оставался, потому что мне надо было смотреть за животными. Я ушел из Сан-Карлоса последним.
Он не был похож ни на пастуха, ни на свинопаса; я посмотрел на его черную, запыленную одежду, на серое, запыленное лицо и очки в железной оправе и спросил:
– За какими животными?
– Разными, – сказал он и покачал головой. – Пришлось их оставить.
Я смотрел на мост и на местность вокруг устья Эбро, напоминавшую мне Африку, и соображал, как скоро может показаться противник, и все время прислушивался, поджидая те первые звуки, которые возвещают о вечно таинственном явлении, именуемом соприкосновением фронтов, а старик все еще сидел там.
– За какими животными? – повторил я.
– Их всего трое, – объяснил он. – Две козы и кошка, да еще четыре пары голубей.
– И вам пришлось их оставить?
– Да. Начался обстрел. Капитан велел мне уходить, потому что начался обстрел.
– У вас нет семьи? – спросил я, глядя на противоположный конец моста, где одинокие повозки торопливо спускались по склону.
– Нет, – сказал он. – Только эти животные. Ну, кошка-то, конечно, не пропадет. Кошка может сама о себе позаботиться, а вот что станется с остальными – подумать страшно.
– Вы за кого? – спросил я.
– Ни за кого, – сказал он. – Мне семьдесят шесть лет. Я прошел уже двенадцать километров, а дальше идти сил нету.
– Здесь опасно, нельзя здесь оставаться, – сказал я. – Постарайтесь добраться до разветвления дороги на Тортосу, там проходят грузовики.
– Я посижу еще немного, – сказал он, – и потом пойду. Куда идут эти грузовики?
– В Барселону, – сказал я.
– Я там никого не знаю, – сказал он, – но я вам очень благодарен. Очень благодарен.
Он взглянул на меня устало и безучастно и потом сказал, чувствуя потребность поделиться с кем-нибудь своей тревогой:
– Кошка-то, я знаю, не пропадет. О ней нечего беспокоиться. А вот остальные. Как вы думаете, что с ними будет?
– Что ж, они, вероятно, тоже уцелеют.
– Вы думаете?
– А почему бы нет? – сказал я, всматриваясь в противоположный берег, где уже не видно было повозок.
– А что они будут делать, если обстрел? Мне и то велели уходить, как начался обстрел.
– Вы оставили голубятню открытой? – спросил я.
– Да.
– Тогда они улетят.
– Да, правда, они улетят. А вот остальные. Нет, лучше не думать, – сказал он.
– Если вы уже отдохнули, уходите, – настаивал я. – Встаньте и попробуйте идти.
– Благодарю вас, – сказал он, поднялся на ноги, покачнулся и снова сел в пыль.
– Я смотрел за животными, – повторил он тупо, уже не обращаясь ко мне, – я только смотрел за животными.
Помочь ему было нечем. Был первый день Пасхи, и фашисты подступали к Эбро. День был серый, пасмурный, и низкая облачность не позволяла подняться их самолетам. Это, да еще то, что кошки сами могут о себе позаботиться, – вот все, в чем напоследок повезло старику.
Отдельные рассказы, опубликованные при жизни автора
Донос
В старые времена бар Чикоте в Мадриде был приблизительно тем же, что у нас «Сторк», только без музыки и дебютанток, или мужской бар «Уолдорф», если бы туда допускали женщин. Вообще-то их туда допускали, но по существу это было мужское заведение, и женщины там бывали на птичьих правах. Педро Чикоте являлся хозяином бара и обладал личностью, которая создает репутацию заведению. Он был великолепным барменом, всегда приветливым, веселым, и отличался безграничным жизнелюбием. Теперь жизнелюбие встречается довольно редко, и мало кто сохраняет его надолго. И не надо путать его с показным оптимизмом. У Чикоте оно было не фальшивое и не напускное. В то же время он был скромен, прост и дружелюбен. Он действительно являлся милым, приятным человеком, но при этом на удивление деловым, как Жорж из парижского бара «Ритц», – а это едва ли не самая высокая похвала, какой можно удостоиться от человека, там побывавшего, – и баром своим он управлял превосходно.