Мы оба посмотрели на говорившего. Мой приятель Эл Вагнер, танкист, покосился на меня и поднял то, что осталось от его обгоревших бровей. Коротышка улыбнулся нам.
– Если кто-то из присутствующих говорит по-английски, вы, товарищ, уже подлежите расстрелу.
– Нет, – покачал головой коротышка. – Это Ларго Кабальеро подлежит расстрелу. Это его следует расстрелять.
– Послушайте, товарищ, – обратился Эл. – Просто говорите чуточку потише, хорошо? Кто-нибудь может услышать и подумает, что мы с вами заодно.
– Я знаю, что говорю, – настаивал коротышка в толстых очках.
Я внимательно посмотрел на него. Он производил впечатление человека, действительно знающего, что говорит.
– Все равно. Не всегда полезно говорить вслух все то, что знаешь, – заметил я. – Выпьете с нами?
– Конечно, – согласился он. – С вами говорить можно. Я вас знаю. Вы – свой.
– Но не настолько, – сказал я. – К тому же это общественный бар.
– Общественный бар – единственное приватное место, которое здесь есть. Тут никто не слышит, что ты говоришь. Вы из какой части, товарищ?
– У меня тут, в восьми минутах ходьбы, танки, – ответил ему Эл. – Мы отстрелялись на сегодня, и начало вечера оказалось свободным.
– Почему бы тебе не помыться? – спросил я.
– Как раз собираюсь, – кивнул Эл. – У тебя в номере. Когда мы отсюда уйдем. У тебя есть техническое мыло?
– Нет.
– Ничего, – пожал плечами он. – Я всегда ношу с собой в кармане кусочек про запас.
Коротышка в толстых очках пристально смотрел на Эла.
– Вы член партии, товарищ? – уточнил он.
– Конечно, – подтвердил Эл.
– А вот товарищ Генри, как я знаю, – нет, – заметил коротышка.
– Тогда я бы ему не доверял, – засмеялся Эл. – Я вот не доверяю.
– Сволочь! – возмутился я. – Ну что, идем?
– Нет, – покачал головой Эл. – Мне совершенно необходимо еще выпить.
– Я все знаю про товарища Генри, – вновь заговорил коротышка. – А теперь позвольте мне еще кое-что сказать вам о Ларго Кабальеро.
– Нам обязательно это слушать? – спросил Эл. – Не забывайте: я служу в народной армии. Вы не думаете, что это может меня деморализовать?
– Знаете, у него так раздулось самомнение, что он вообще стал словно помешанный. Он сам себе и премьер-министр, и военный министр, и никто не смеет к нему больше и приблизиться. А на самом деле он – просто добросовестный профсоюзный руководитель, что-то между вашим покойным Сэмом Гомперсом и Джоном Эл Льюисом, это Аракистайн его сотворил.
– Вы не волнуйтесь так, – попросил Эл. – А то я не схватываю.
– О, его придумал Аракистайн! Тот Аракистайн, который сейчас является нашим послом в Париже. Это, знаете ли, его произведение. Он назвал его испанским Лениным, после чего бедняге пришлось соответствовать, а еще кто-то дал ему посмотреть в полевой бинокль, и он возомнил себя Клаузевицем.
– Это вы уже говорили, – сухо заметил Эл. – Какие у вас для этого основания?
– Ну как же, три дня назад он высказался на заседании кабинета по вопросам военного искусства. Речь шла об этой заварухе, в которой мы сейчас все участвуем, и Хесус Эрнандес, просто чтобы подначить, спросил его, какая разница между тактикой и стратегией. Знаете, что ответил старикашка?
– Нет, – произнес Эл.
Я заметил, что наш новый товарищ начинает его немного нервировать.
– Он сказал: «Тактика – это лобовая атака, а стратегия – это когда обходишь противника с флангов». Ну, как вам?
– Кончали бы вы с этим, товарищ, – настаивал Эл. – Это начинает попахивать разложением.
– Но мы избавимся от Ларго Кабальеро, – продолжил тем не менее коротышка. – После этого наступления мы от него избавимся. Его последняя глупость переполнит чашу терпения.
– Ну, хорошо, товарищ, – постарался закончить разговор Эл. – Мне утром снова в атаку.
– Ах, так вы снова собираетесь атаковать?
– Послушайте, товарищ. Мне вы можете нести какую угодно чушь, потому что это забавно и я достаточно взрослый человек, чтобы самому разобраться, что к чему. Но не задавайте мне вопросов. Потому что это доведет вас до беды.
– Я же спросил в частном порядке, не чтобы выведать информацию.
– Мы недостаточно хорошо знакомы, товарищ, чтобы задавать друг другу личные вопросы, – отрезал Эл. – Почему бы вам просто не пересесть за другой столик и не дать нам с товарищем Генри поговорить? Мне нужно кое о чем спросить его.
– Salud, товарищи, – попрощался коротышка, вставая. – Мы еще увидимся.
– Да, – сказал Эл. – В другой раз.
Мы наблюдали, как он подошел к другому столу, извинился, солдаты подвинулись, освобождая ему место, и он с ходу начал говорить. Похоже, слушали его с интересом.
– Что ты думаешь об этом недомерке? – спросил Эл.
– Не знаю.
– Вот и я не знаю, – произнес Эл. – Конечно, это наступление он оценил верно. – Эл поднял стакан и взглядом указал мне на свою руку: – Видишь? Уже все в порядке. И я ведь не какой-нибудь забулдыга. Перед боем я вообще никогда не пью.
– Как сегодня было?
– Ты же сам видел. А как это выглядело со стороны?
– Ужасно.
– Вот именно. Точное определение. Это было ужасно. Похоже, он использует тактику и стратегию одновременно, потому что мы атакуем и в лоб, и с флангов. А что в других местах?
– Дюран занял новый плацдарм. Ипподром. Мы стянули силы в узкий коридор, который ведет к университетскому городку. Наверху перешли через шоссе, ведущее в Корунью. И со вчерашнего утра толчемся у Серро-де-Агильяр. Во всяком случае, были там еще сегодня утром. Дюран потерял половину бригады, как я слышал. А как у вас?
– Утром будем снова пытаться взять те фермерские дома и церковь. Главная цель – церковь на холме, которую называют скитом. Весь холм рассечен оврагами и перекрывается продольным пулеметным огнем минимум в трех направлениях. Они там глубоко и очень толково окопались. У нас не хватает сил накрыть их артиллерийским огнем так, чтобы они не могли поднять голову, и нет тяжелой артиллерии, чтобы выкурить их оттуда. А у них в тех домах полно всякого противотанкового оружия, и еще противотанковая батарея возле церкви. Это будет просто бойня.
– На какое время назначено?
– Не спрашивай. Я не имею права говорить об этом.
– Я хотел приготовиться к съемке, – сказал я. – Весь сбор за картину пойдет на приобретение санитарных машин. Возле Аргадского моста нам удалось заснять контратаку Двенадцатой бригады. И ту же Двенадцатую мы снимали на прошлой неделе во время наступления у Пингаррона. Получилось несколько отличных кадров с танками.
– Танки там были не на высоте, – заметил Эл.
– Я знаю, но на съемке получились отлично. Так как насчет завтра?
– Просто занимайте позицию пораньше и ждите, – ушел от ответа он. – Но не слишком рано.
– Как ты себя сейчас чувствуешь?
– Чертовски устал, – зевнул он. – И у меня дико болит голова. Но уже немного лучше. Давай еще по стаканчику, а потом – к тебе, принимать ванну.
– Может, поедим сначала?
– Я слишком грязен, чтобы есть. Можешь занять стол, а я приму ванну и присоединюсь к тебе в «Гран-Виа».
– Я пойду с тобой.
– Нет. Лучше держи место, а я подойду. – Он наклонился и уткнулся лбом в столешницу. – Господи, как же болит голова. Это из-за грохота в наших драндулетах. Даже когда его больше не слышишь, он все равно воздействует на уши.
– А поспать не хочешь?
– Нет. Лучше я побуду немного с тобой, посплю, когда вернусь в часть. Не хочу просыпаться дважды.
– Тебя что, мучают кошмары?
– Нет. Со мной все в порядке. Послушай, Хэнк, не хочу болтать ерунды, но я думаю, что завтра меня убьют.
Я трижды коснулся кончиками пальцев деревянной столешницы.
– Такое чувство бывает у всех. У меня бывало много раз.
– Нет. Мне это не свойственно. Но то, что нам придется делать завтра, бессмысленно. Я даже не знаю, удастся ли мне поднять своих в бой. Как заставить их идти вперед, если они не захотят? Можно их потом расстрелять. Но в тот момент, если не захотят, они не сдвинутся ни на шаг. Даже если начнешь расстреливать на месте, не сдвинутся.
– Может, оно и к лучшему?
– Нет. Завтра с нами будут отличные пехотные части. Они пойдут вперед в любом случае. Не то что те желторотые ублюдки, которые были в первый день.
– Может, все обойдется?
– Нет, – повторил он. – Не обойдется. Но я сделаю все, что смогу. Во всяком случае, заставлю их двинуться вперед и доведу до того места, где они смогут свалить по одному. Может, им это удастся. У меня есть трое, на которых я могу положиться. Если, конечно, одного из них не подобьют в самом начале.
– И кто они, эти твои надежные?
– Один здоровенный грек из Чикаго, этот полезет напролом куда угодно. И в обороне не отступит. Француз из Марселя; у него левое плечо в гипсе и две раны еще кровоточат, но он попросил выписать его из госпиталя в «Палас-отеле», чтобы участвовать в этом наступлении, ему придется как-то пристегиваться в кабине, и я даже не знаю, как он сможет это сделать. Я имею в виду – чисто технически. Смотришь на него – и сердце разрывается. Дома он был таксистом. – Эл помолчал. – Я чересчур много болтаю. Ты меня останавливай, если я слишком разговорюсь.
– А третий кто? – спросил я.
– Третий? Разве я сказал, что у меня есть третий?
– Да, сказал.
– Ах да! Третий – это я.
– А остальные?
– Они умеют управлять танком, но пока еще не умеют воевать. Не могут правильно оценить обстановку. И все боятся умереть. Я пытался помочь им преодолеть этот страх, но он возвращается перед каждым боем. Когда видишь их, в шлемах, стоящих рядом со своими танками, – настоящие танкисты. Когда они садятся в танки – тоже бравые танкисты. Но когда они закрывают за собой люки – всё, пустое место. Никакие они не танкисты. А новых делать пока времени нет.
– Ну что, пойдешь купаться?
– Давай еще немного посидим, – попросил он. – Тут хорошо.
– Да, забавно, если учитывать, что война идет в конце улицы, так что на нее можно сходить, а потом вернуться обратно.