— Шах, майор. Вашему королю шах.
Барзов приподнял бровь.
— Шах, говорите? И как же мне поступить с этим досадным недоразумением? Как привлечь ваше внимание к другим интересным задачам на доске? — Он кивнул слуге. — Передвиньте моего короля на одно поле влево.
— Лейтенант, один шаг по диагонали ко мне, — приказал Келли пилоту. Тот помедлил. — Живо! Слышите?
— Так точно, сэр, — издевательским тоном ответил пилот. — Никак отступаете? — Лейтенант поплелся на соседнее поле по диагонали — медленно, высокомерно.
— И снова шах, майор, — проговорил Келли невозмутимым тоном и показал на лейтенанта. — Теперь вашему королю угрожает мой слон. — Он закрыл глаза и в сотый раз мысленно повторил себе, что ошибки быть не может, что страшная жертва обеспечила ему верную победу в игре и Барзову не выкрутиться. Решающий момент настал.
— Это все, на что вы способны? — спросил Барзов. — Я просто поставлю королеву перед королем. — Слуга передвинул фигуру. — Вот, теперь совсем другое дело.
— Взять его королеву, — тотчас приказал Келли своей пешке, издерганному и помятому технику.
Барзов вскочил на ноги:
— Стойте!
— Что, не заметили моей пешки? Хотите передумать? — поддразнил его Келли.
Барзов, тяжело дыша, зашагал туда-сюда по балкону.
— Конечно, заметил!
— Это был ваш единственный способ защитить короля, — добавил Келли. — Разрешаю вам взять ход обратно, но скоро вы убедитесь, что ничего другого вам не остается.
— Забирайте королеву, и покончим с игрой, — крикнул Барзов. — Забирайте!
— Забирайте, — эхом повторил его слова Келли, и слуга стащил огромную фигуру с доски.
Техник, часто моргая, глазел на черного короля в нескольких дюймах от себя.
— Мат, — очень тихо произнес Келли.
Барзов негодующе выдохнул воздух из легких.
— В самом деле, мат. — И громче добавил: — Это не ваша заслуга, скажите спасибо болвану Пи-Ину!
— Такова игра, майор. Ничего не поделаешь.
Долговязый техник истерически захихикал, капрал сел, а лейтенант заключил полковника в объятия. Дети радостно закричали. Только Маргарет, все еще напуганная, стояла неподвижно.
— Но жертву, которая обеспечила вам победу, придется принести, — язвительно проговорил Барзов. — Полагаю, вы готовы?
Келли побелел.
— Уговор есть уговор. Если вы не можете отказать себе в этом удовольствии, я выполню условия.
Барзов неторопливо поместил в мундштук новую сигарету и заговорил прежним дотошно-надменным тоном великого мудреца:
— Нет, я не стану забирать у вас мальчика. Американцы для меня, как и для Пи-Ина, — враги, объявлена война или нет. Ваши люди, полковник, для меня военнопленные. Однако, поскольку с формальной точки зрения мы не воюем, у меня нет выбора: я должен удостовериться, что всех вас благополучно перевезут через границу. Я принял это решение сразу после выхода Пи-Ина из игры, и оно не зависело ни от исхода игры, ни от моего личного отношения к вам. Моя победа принесла бы мне радость, а вам преподала бы полезный урок, но судьба ваша решена уже давно. — Он прикурил сигарету и сурово посмотрел на полковника Келли.
— Очень благородно с вашей стороны, майор, — проговорил тот.
— О, это лишь дипломатический ход, уверяю вас. Подобный инцидент не помог бы налаживанию мира между нашими странами. Русский не может благородно обойтись с американцем — по определению. За всю долгую и печальную историю мы научились приберегать благородство исключительно для русских. — На лице его читалось нескрываемое презрение. — Быть может, мы с вами еще сыграем в шахматы, полковник, — обычными фигурами, без этих Пи-Иновых изысков. Не хочу, чтобы вы думали, будто я играю хуже вас.
— Спасибо за предложение, но не сегодня.
— Что ж, как-нибудь в другой раз. — Майор Барзов жестом велел охранникам отворить двери тронного зала. — В другой раз, — повторил он. — Однажды найдутся и другие желающие вроде Пи-Ина поиграть живыми людьми, и я, надеюсь, смогу вновь понаблюдать за игрой. — Он широко улыбнулся. — Когда бы вы предпочли повторить?
— Увы, время и место выбирать вам, — устало проговорил Келли. — Если захотите поиграть, просто пришлите мне приглашение, майор, и я непременно буду.
Перемещенное лицо
© Перевод. Е. Романова, 2021
Восемьдесят одна искра человеческой жизни теплилась в сиротском приюте, который монахини католического монастыря устроили в домике лесничего. Большое имение, к которому принадлежали лес и домик, стояло на самом берегу Рейна, а деревня называлась Карлсвальд и располагалась в американской зоне оккупации Германии. Если бы сирот не держали здесь, если б монахини не давали им кров, тепло и одежду, выпрошенную у деревенских жителей, дети бы уже давно разбрелись по всему свету в поисках родителей, которые давно перестали их искать.
В теплые дни монахини выстраивали детей парами и вели на прогулку: через лес в деревню и обратно. Деревенский плотник, старик, склонный между взмахами рубанка предаваться праздным раздумьям, всегда выходил из мастерской поглазеть на этот прыгучий, веселый, крикливый и говорливый парад, а заодно погадать — вместе с зеваками, которых неизменно притягивала его мастерская, — какой национальности были родители проходящих мимо малышей.
— Глянь вон на ту маленькую француженку, — сказал он однажды. — Глазенки так и сверкают!
— А вон поляк руками размахивает! Поляков хлебом не корми, дай помаршировать, — подхватил молодой механик.
— Поляк? Где это ты поляка увидал?
— Да вон тот, худющий, с серьезной миной. Впереди вышагивает, — ответил механик.
— А-а-а… Нет, этот шибко высокий для поляка, — сказал плотник. — Да и разве бывают у поляков такие белые волосы? Немец он, как пить дать.
Механик пожал плечами.
— Они нынче все немцы, так что какая разница? Разве кто теперь докажет, кем были его родители? А ты, если б повоевал в Польше, тоже бы согласился, что он вылитый поляк.
— Глянь… глянь, кто идет! — ухмыляясь, перебил его старик. — Ты хоть и не дурак поспорить, а про этого спорить не станешь! Американец, зуб даю! — Он окликнул ребенка. — Джо, когда ты уже вернешь себе чемпионский титул?
— Джо! — крикнул механик. — Как дела, Коричневый Бомбардир?
На их крик развернулся одинокий чернокожий мальчик с голубыми глазами, шедший в самом хвосте парада: он трогательно-робко улыбнулся и вежливо кивнул, пробормотав приветствие на немецком — единственном языке, который он знал.
Монахини недолго думая окрестили его Карлом Хайнцем. Но плотник дал ему другое имя — единственного чернокожего, оставившего след в памяти деревенских жителей, — имя Джо Луиса, боксера и бывшего чемпиона мира в сверхтяжелом весе. Оно-то к мальчику и прицепилось.
— Джо! — крикнул плотник. — Выше нос! Гляди веселей! Покажи нам свою ослепительную улыбку, Джо!
Джо застенчиво повиновался.
Плотник хлопнул механика по спине.
— И ведь немец тоже, а? Может, хоть так у нас будет свой чемпион по боксу!
Молодая монахиня, замыкавшая шествие, сердито шикнула на Джо, и тот спешно свернул за угол. Куда бы Джо ни ставили, рано или поздно он всегда оказывался в хвосте, так что они с монахиней проводили вместе немало времени.
— Джо! — сказала она. — Ты такой мечтатель! Неужто весь твой народ так любит витать в облаках?
— Простите, сестра, — ответил Джо. — Я просто задумался.
— Замечтался.
— Сестра, а правда, что я сын американского солдата?
— Кто это тебе сказал?
— Петер. Он говорит, моя мама была немка, а папа — американец, который сбежал. А еще он говорит, что мама бросила меня и тоже сбежала. — В его голосе не было печали, только растерянность.
Петер был самым взрослым в приюте — хлебнувший горя старик четырнадцати лет, немецкий мальчик, который помнил и своих родителей, и братьев, и сестер, и дом, и войну, и всякие вкусности, которых Джо не мог даже вообразить. Петер был для Джо сверхчеловеком — он побывал в раю, аду и вернулся на этот свет, точно зная, где они, как сюда попали и куда отправятся потом.
— Не забивай себе голову, Джо, — сказала монахиня. — Никто теперь не знает, кем были твои родители. Но наверняка люди они славные, поэтому и ты такой славный получился.
— А кто это — «американец»?
— Человек из другой страны.
— Она рядом?
— Американцы есть и поблизости, но их родина — далеко-далеко, за большой водой.
— Вроде реки?
— Нет, еще больше. Ты столько воды в жизни не видел — даже другого берега не разглядеть. А если сесть на корабль, можно плыть и плыть целыми днями — и все равно не добраться до суши. Я как-нибудь покажу тебе карту. А Петера ты не слушай, он все выдумывает. Ничего он про тебя не знает и знать не может. Ну давай догоняй остальных.
Джо поспешил и вскоре нагнал своих, а потом несколько минут шел прилежно и целенаправленно. Но потом он снова зазевался, гоняя в уме слова, смысл которых от него то и дело ускользал: солдат… немец… американец… твой народ… чемпион… Коричневый Бомбардир… в жизни столько воды не видел…
— Сестра, — снова обратился Джо к монахине, — а что, все американцы похожи на меня? Они тоже коричневые?
— Одни да, другие нет.
— Но таких, как я, много?
— Да. Очень-очень много.
— Что же я их никогда не встречал?
— Они не бывают в наших местах, Джо. Они живут у себя.
— Тогда я хочу к ним.
— Разве тебе не нравится здесь?
— Нравится, но Петер сказал, что мне тут не место. Я не немец и никогда им не стану.
— Ох уж этот Петер! Не слушай ты его!
— Почему все улыбаются, завидев меня? Почему просят спеть и сплясать, а потом смеются, когда я это делаю?
— Джо, Джо! Смотри скорей! — воскликнула монахиня. — Гляди, вон там, на дереве! Воробушек со сломанной ножкой! Бедный, поранился, а все равно скачет. Вот храбрец. Гляди: скок да скок, скок да скок!
Однажды жарким летним днем, когда шествие в очередной раз проходило мимо плотницкой мастерской, плотник снова вышел на улицу и сообщил Джо удивительную новость, которая напугала и заворожила мальчика.