Мой путь заключался в том, чтобы выяснить, насколько я еще привлекательна. В результате большую часть этих трех дней я пряталась в своем гостиничном номере от мужчин, которых привлекаю: коридорных и пьяниц старше шестидесяти.
Поезд сбавил ход на станции, но не остановился, а медленно проплыл мимо кирпичной стены с огромной надписью мелом: «Янки, убирайтесь домой!»
Теперь Рейчел с Мари ждали, что своими приключениями поделится юная прелестница. Однако она так ничего и не рассказала — ни им, ни кому-либо еще. Не горела желанием рассказывать, потому что не знала, гордиться или стыдиться. Ее рассказ подтвердил бы слова Рейчел, но она больше сочувствовала Мари Футц, история которой тоже была связана с обручальным кольцом.
Девушку звали Хелен Донован. Несмотря на кольцо, она никогда в жизни не была замужем. Не так давно Хелен стала помощником библиотекаря в американском посольстве в Лондоне, и воздух Бостона еще не выветрился из ее легких. Она находилась вдали от дома ровно шесть недель — достаточный срок, чтобы успеть влюбиться в молодого человека, которого звали Тед Эшер. Она была так влюблена и находилась так далеко от дома, что согласилась поехать с ним в Париж. Однако смогла отважиться на такое путешествие лишь после покупки обручального кольца, чтобы все видели: она замужем. Ее парижской мечтой были брачные узы, а мечтой Теда — легкая, беззаботная любовь. До смерти напугав друг друга, юная парочка рассталась, причем добродетель Хелен не пострадала.
В купе протиснулся старик Футц. Выяснилось, что Гарри занял у него небольшую сумму и отправился в вагон-ресторан за черным кофе.
— Скоро очухается, уже почти совсем протрезвел, — доложил старик.
— А что он говорил обо мне? — поинтересовалась Рейчел.
— Сказал, не понимает, как такая прекрасная женщина столько времени терпела такую задницу, как он, — ответил Футц.
Окрыленная Рейчел помчалась в вагон-ресторан за Гарри. Ресторан был еще закрыт, но по просьбе Гарри его открыли. Рейчел впустили только после долгих объяснений.
Старик Футц был прав: Гарри почти протрезвел.
— Привет, — сказала Рейчел, садясь напротив.
— Привет, — ответил Гарри.
— Это всего лишь я.
— Мне кажется, я смог бы, если бы и ты…
Вместо ответа Рейчел взяла его за руку.
— Я тут сижу и думаю всякую чушь. — Гарри закрыл глаза и ущипнул себя за нос.
— В смысле?
— Кто знает, мы могли бы однажды даже влюбиться.
— Я больше не люблю себя, как раньше, — сказала Рейчел.
— Я тоже очень сильно разошелся со своим «я». И вряд ли буду с ним когда-либо разговаривать.
— Может, мы смогли бы утешить друг друга после разрыва отношений со своими «я»? — предложила Рейчел.
И они стали утешать друг друга. По дороге из Кале в Дувр все принимали их за молодоженов — немного потрепанных, но самых настоящих.
На другом конце парома Мари Футц освободила от упаковки гипсовую модель Эйфелевой башни высотой в два фута — сюрприз для мужа. В башню был встроен барометр, сделанный в Японии, и старый Футц сразу обратил внимание, что тот навечно застрял на отметке «ураган».
— Дорог не подарок, а внимание, — сказал он. — Большое тебе спасибо.
На корме стояла в одиночестве Хелен Донован, завороженная кильватерной струей. Девушка сняла поддельное обручальное кольцо и бросила в сторону Франции. Это увидел стоявший неподалеку француз. Он подошел и сказал:
— Пардон, мадам, от моего взгляда не укрылся ваш драматический жест.
Его звали Гастон Дюпон, и он продавал автомобили «Рено». Гастон собирался хорошенько повеселиться в Лондоне, который считал самым развратным городом в мире. Он подумал, что поймал удачу за хвост, встретив симпатичную девушку, так кстати выбросившую в море обручальное кольцо. Однако жестоко ошибся: Хелен решительно отвергла его завуалированные непристойные предложения.
Прибыв в Лондон, бедный Гастон, отвергнутый Хелен, угодил в переплет и был обобран с поистине королевским размахом. Особенно постаралась некая Айрис с Пиккадилли. После трех дней в Лондоне Гастон выглядел куда хуже, чем Гарри Буркхарт в Париже.
Хелен Донован начала писать роман о своих трех днях в Париже. Но уже первые две строчки положили конец ее затее. «Любовь — странное чувство, — написала она, — и я пока не считаю себя достаточно взрослой, чтобы ее понять».
Город
© Перевод. И. Доронина, 2021
Он поддерживал пальцами раздвинутые веки левого глаза, в котором ощущал острую резь, и смотрел на его покрасневшее отражение в зеркальной поверхности дешевых весов. Было такое ощущение, что частичка золы все еще в глазу, хотя он ее не видел. Он беспомощно промокнул кончиком носового платка глазное яблоко. Мерзкое место для жизни: куда ни повернись — сажа в глаза летит, подумал он. Платок тоже не слишком чистый — еще инфекцию какую-нибудь занесешь…
Она осмотрела свое расплывчатое отражение в витрине аптекарского магазина и подумала: уж не становятся ли у нее бедра шире от вечного сидения за письменным столом, и придает ли нитка жемчуга менее строгий вид ее блузке? Блузку она только что забрала из прачечной — и посмотрите на нее! Разве можно носить что-нибудь белое в этом городе? Хватает одного дня, чтобы белая одежда приобрела такой вид, будто ею угольный бункер чистили. Ну что за дела, пятнадцатых автобусов прошло уже четыре, а одиннадцатого — ни одного. Если этот человек не перестанет терзать свой глаз, он у него вытечет. Хоть бы кто-нибудь сказал ему, чтобы он высморкался. Только так можно удалить сажу из глаза. Я думала, это все знают. Просто нужно раз или два хорошенько сморкнуться и…
Ну, наконец-то, облегченно подумал он, мстительно разглядывая злосчастную черную соринку на носовом платке. А ведь казалось, что она размером с Гибралтар. Черт возьми, это уже, кажется, четвертый пятнадцатый номер, а девятого — ни одного! Мог ведь остаться в городе, посмотреть спектакль. Но надо ехать домой — носки постирать и написать письмо маме. Он зевнул. Одни и те же лица на одном и том же углу — каждый вечер. Вон та пухлая мышка, которая ждет одиннадцатый автобус. Он выгнул бровь. Вы посмотрите на нее — прихорашивается, любуется собой в витрине. Им никогда не надоедает смотреть на себя. Хоть бы кто-нибудь сказал ей насчет одежды — эта блузка делает ее похожей на школьную училку. Он поправил галстук-бабочку. Если автобус не придет через две минуты, пойду в кино. Взгляните на эти огромные синие невинные глаза. Такая девушка, как эта, нуждается в защите…
Круглолицым мужчинам не следует носить галстуки-бабочки, раздраженно подумала она. Они делают их лица широкими и толстыми. Будь я его девушкой, я бы заставила его носить обычные галстуки. И еще я объяснила бы ему, что нельзя надевать полосатые галстуки к полосатым пиджакам. Она энергично кивнула в подтверждение своих соображений. Опять пятнадцатый! Характерно для этого города, правда? Вот уже почти месяц я вижу его здесь каждый вечер, и единственное, что я о нем знаю, это что он ездит на девятом автобусе. Она вздохнула. Пока доберусь домой, времени останется только на то, чтобы сделать маникюр и написать перед сном письмо маме. Можно было остаться посмотреть спектакль. Но, наверное, опасно одной возвращаться домой так поздно. Девушке не пристало… Ха, он взвешивается. Бьюсь об заклад, что он ни на унцию больше ста пятидесяти пяти не весит. Кому-то нужно заставить его позаботиться о себе, нарастить немного мяса на кости. Он должен весить по меньшей мере сто восемьдесят.
Сто пятьдесят четыре фунта, отметил он про себя. За десять месяцев потерял восемнадцать фунтов. Гамбургеры, кофе и салат из сырой капусты. У меня совсем пропал аппетит. Ей-богу, недельную зарплату отдал бы за домашнюю еду. А по ее виду можно сказать, что она недостатка в еде не испытывает. Маленькая толстушка. Мне нравится. Правда, выглядит усталой. Контора — не место для такой девушки, как она. Наверняка всякие волокиты ей проходу не дают там, где она работает. Такая девушка должна выйти замуж, иметь большую семью, заботиться о ней. Интересно, ее родные знают, с чем ей, предоставленной самой себе, приходится сталкиваться в таком городе, как этот? Не говоря уж о том, что с ней может здесь случиться. Будь она моей дочерью, я бы, черт побери, не позволил…
Мужчины такие беспомощные, думала она. Только посмотрите на этот воротничок — позор! Кто-то должен его перелицевать. Перелицуешь — и носи рубашку еще хоть целый год. Их глаза на миг встретились, она быстро отвела взгляд, слепо уставившись в витрину табачного магазина на противоположной стороне улицы, и поймала себя на том, что мысленно сочиняет письмо маме: «Работа очень интересная. Новостей почти нет. Здесь трудно завести друзей, но сегодня вечером я встретила очень славного молодого человека. Мы ходили с ним на спектакль, а потом выпили содовой. Я почувствовала себя как дома. Он не похож на большинство здешних мужчин. Тебе он бы очень понравился». Она мимолетно взглянула на него и, заметив, что он снова на нее смотрит, покраснела, повернулась к нему спиной и нарочито сосредоточенно стала разглядывать выставленные в витрине аптекарского магазина аспирин и будильники.
Спросить у нее, как пройти к театру? — подумал он. Сердце у него бешено колотилось. Что в этом плохого? А потом предложить посмотреть спектакль и после выпить содовой. Наверняка люди всегда так и делают. Господи, это же единственный способ познакомиться в таком городе. Вот она снова на меня посмотрела…
Я могла бы притвориться, что заблудилась, и спросить у него, как пройти к театру или еще куда-нибудь, нервно думала она. Тронуть его за рукав и спросить. О боже, он идет сюда. Что бы он обо мне подумал, если бы я остановила его и спросила…
А вдруг она подумает, что я очередной приставала, как другие, и просто ищу…
О нет, я просто не могу. Я бы умерла, если бы он подумал, что я обычная дешевая… Она закусила губу. Он проходит мимо. У него такой вид, будто он собирался что-то сказать, но не решился. Он не такой, как другие. Если бы я только могла дать ему понять…