— Звезда укажет путь, — сказал я.
— Это лампочка, вшивая электрическая лампочка, какую может повесить на свой дом каждый, у кого есть деньги, — вмешался Хэклман.
— Вшивая электрическая лампочка укажет путь, — сказал я.
Гриббон ждал. Он был в смокинге и сам распахнул дверцу нашей машины.
— С Рождеством, господа.
Он потупился, благоговейно сложил руки на выступающем брюшке и повел нас по дорожке, вдоль которой были натянуты веревочные перила. Дорожка тянулась вдоль всей задней стороны дома. За углом, чуть не доходя до места, с которого нам предстояло смотреть иллюминацию, Гриббон остановился.
— Мне нравится думать, что это храм, куда люди идут за мили на свет звезды.
Он отступил на шаг, приглашая нас отойти еще чуть дальше.
И вновь сияющая панорама ошеломила нас, как уличный урок ритмики: фигуры с застывшими лицами подпрыгивали, махали руками, хлопали крыльями.
— Гангстерский рай, — прошептал Хэклман.
— Ой-ой, — выговорил мэр.
Председатель совета по недвижимости выглядел шокированным, однако он прочистил горло, взял себя в руки и сказал почти нормальным голосом:
— Итак, это иллюминация.
— Где вы добыли новые фигуры? — спросил Хэклман.
— Оптом со склада универмага, — ответил Гриббон.
— Какое чудо инженерного искусства, — заметил промышленник.
— Здесь работали четыре инженера, — гордо объявил Гриббон. — Слава богу, тот, кто спер фигуры, не тронул неоновые венчики. Там есть переключатель, и я могу сделать их моргающими, если вы думаете, что так будет красивее.
— Нет, нет, — сказал мэр. — Лучшее враг хорошего.
— Я выиграл? — вежливо спросил Гриббон.
— Ммм? — протянул мэр. — Выиграли ли вы? Нам надо подумать. Мы известим вас о своем решении сегодня же вечером.
Никто не знал, что еще можно сказать, и мы поплелись назад к лимузину.
— Тридцать два электромотора, две мили проводов, девятьсот семьдесят шесть электрических лампочек, не считая неоновых, — сказал Гриббон, когда мы садились в машину.
— Я думал, мы вручим ему грамоту на месте, — заметил торговец недвижимостью. — Мы же так и собирались?
— У меня язык не повернулся сказать, что он выиграл, — вздохнул мэр. — Давайте заглянем куда-нибудь и пропустим по рюмочке.
— Он явно выиграл, — сказал промышленник. — Мы не можем отдать приз никому другому. Он выиграл грубой силой: грубыми долларами, грубыми киловаттами, при всем своем чудовищном вкусе.
— У нас еще один пункт, — сообщил Хэклман.
— Мне казалось, мы едем только в одно место, — возразил промышленник. — Вроде бы мы так договаривались.
Хэклман показал открытку.
— Регламент. Официально прием заявок заканчивался сегодня в полдень. Это доставили с нарочным примерно за две секунды до последнего срока. Мы не успели туда съездить.
— Наверняка им Флитвуда не переплюнуть, — заметил мэр. — Никому не переплюнуть. Где это?
Хэклман назвал адрес.
— Бедный район на окраине города, — сказал торговец недвижимостью. — Не конкуренты нашему другу Флитвуду.
— Давайте не поедем туда, — предложил промышленник. — У меня скоро гости соберутся и…
— Плохой пиар, — серьезно заметил Хэклман. Мне было странно слышать от него это слово, произнесенное подчеркнуто уважительным тоном. Он сказал как-то, что самые омерзительные формы жизни — крысы, пиявки и пиарщики… в порядке возрастания мерзости.
Трех больших людей на заднем сиденье слово напугало и смутило. Они помычали, поерзали, но спорить не решились.
— Давайте тогда быстренько, — сказал мэр, и Хэклман отдал водителю открытку.
Когда мы остановились на светофоре, веселая компания на тротуаре — очевидно, поисковый отряд — окликнула нас и спросила, не знаем ли мы, где Святое Семейство.
Мэр порывисто высунулся в окно.
— Там вы его точно не найдете, — сказал он, указывая на лампу над домом Гриббона.
Другая компания перешла улицу перед нами, распевая:
Родился Христос у Марии,
И ангелы в вышине,
Пока смертные спят, берегут и хранят
Тех, кто забылся во сне[37].
Зажегся зеленый, и мы в молчании поехали дальше. Приличные дома кончились, лампу над домом Гриббона закрыли от глаз черные фабричные трубы.
— Адрес точно правильный? — с сомнением проговорил шофер.
— Наверное, человек знает свой собственный адрес, — ответил Хэклман.
— Зря мы сюда потащились, — сказал промышленник. — Давайте уже поедем к Гриббону, или Флитвуду, или как там его зовут, скажем, что он победил, и черт с ним.
— Согласен, — сказал мэр. — Но коли уж мы заехали в такую даль, давайте посмотрим.
Лимузин свернул в темный проулок, подпрыгнул на выбоине и остановился.
— Приехали, господа, — сказал шофер.
Машина стояла перед покосившимся домом без крыши, где явно давно никто не жил.
— Крысы и термиты могут участвовать в конкурсе? — спросил мэр.
— Адрес совпадает, — упрямо сказал шофер.
— Поворачивай, и едем домой, — распорядился мэр.
— Подождите, — сказал агент по недвижимости. — Там позади в сарае свет. Я приехал судить и, клянусь богом, буду судить.
— Пойди глянь, что там в сарае, — приказал мэр шоферу.
Шофер пожал плечами, вылез и по засыпанному снегом мусору зашагал через двор к сараю. Он постучал, и дверь распахнулась от его касания. Долю секунды шофер черным силуэтом стоял в прямоугольнике слабого дрожащего света изнутри, потом рухнул на колени.
— Пьяный? — спросил Хэклман.
— Вряд ли, — пробормотал мэр и облизнул губы. — По-моему, он молится — первый раз в жизни.
Мэр вылез из машины, и мы следом за ним молча пошли к сараю. А дойдя до шофера, опустились на колени рядом с ним.
Перед нами были три пропавшие фигуры. Иосиф с Марией, склонившись, укрывали от тысячи сквозняков спящего на соломе младенца Иисуса. Сцену освещал единственный керосиновый фонарь, и в дрожащем свете они казались живыми, исполненными любви и трепетного восхищения.
В рождественское утро газета сообщила горожанам, где те найдут Святое Семейство.
Все Рождество люди тянулись в холодный пустой сарай, чтобы поклониться Младенцу.
Небольшая заметка сообщала, что мистер Дж. Спрэг Флитвуд выиграл Ежегодный рождественский конкурс уличной иллюминации с помощью тридцати двух электромоторов, двух миль проводов, девятисот семидесяти шести электрических лампочек, не считая неоновых, и списанного армейского воздушного шара.
Хэклман был за рабочим столом, разочарованный и недовольный, как всегда.
— Прекрасная, прекрасная история, — сказал я.
— У меня она уже в печенках. — Хэклман потер руки. — Теперь я жду января, когда начнут приходить рождественские счета. Основной месяц самоубийств.
— Но у рождественской истории должно быть продолжение. Мы по-прежнему не знаем, кто это сделал.
— Как мы его найдем? На открытке стояло вымышленное имя, владелец сарая не бывал в городе последние десять лет.
— Отпечатки пальцев, — сказал я. — Мы могли бы снять с фигур отпечатки пальцев.
— Еще одно подобное предложение, и ты уволен.
— Уволен? — переспросил я. — За что?
— За кощунство! — величаво ответил Хэклман, давая понять, что разговор окончен, что ему интересны будущие репортажи, и нечего жить прошлым.
Он последний раз вернулся к теме кражи, поисков и Рождества под вечер, когда отправил меня с фотографом в сарай. Задание было рутинное, и Хэклман объяснял его скучающим голосом.
— Снимайте толпу со спины, чтобы фигуры смотрели в камеру, — сказал он. — Они, небось, здорово запылились, учитывая, сколько грешников толчется вокруг. Так что советую перед съемкой протереть их влажной тряпкой.
Танго
© Перевод. А. Криволапов, 2020
Любая анкета на соискание работы обязательно требует таблиц, где по датам расписано, чем вы занимались в течение своей взрослой жизни, и строго запрещает оставлять неучтенные периоды. Я немало бы отдал за разрешение вычеркнуть последние три месяца, когда я служил гувернером в городишке под названием Писконтьют.
У тех, кто написал моему тамошнему работодателю рекомендательные письма, восхваляющие мою ценность, уши сгорели бы от стыда. В каждой анкете на соискание работы имеется небольшое пустое место для заметок, где я мог бы изложить свою версию приключившейся в Писконтьюте истории. Боюсь только, меня не поймут те, кто никогда не видел Писконтьюта. А шансы обычного человека увидеть Писконтьют примерно такие же, как получить при сдаче два флеш-рояля кряду.
«Писконтьют» — это индейское слово, означающее «сверкающие воды», и те счастливчики, кто знает о существовании этого городка, произносят его как Понит. Писконтьют представляет собой неприметную горстку домов на побережье. Въезд туда никак не обозначен, лишь ничего не обещающая грунтовка уводит от главной дороги в сосновый бор. Там, где грунтовка делается пошире, прямо в лесу, живет сторож, он разворачивает любую машину, которая не из Писконтьюта, и отправляет ее восвояси. Те машины, что из Писконтьюта, как на подбор или очень большие, или совсем крошечные.
Я служил там гувернером у Роберта Брюера, дружелюбного, но не слишком умного молодого человека, который готовился к вступительным экзаменам в колледж и нуждался в помощи.
Думаю, смело можно сказать, что Писконтьют — совершенно особенная община. За время моего пребывания там один джентльмен продал свой дом по причине того, что его соседи — «сборище ханжей». Он вернулся на родину, в Бикон-Хилл под Бостоном. Мой наниматель, отец Роберта, Герберт Клюз Брюер, большую часть времени, остающегося от парусных гонок, проводил за написанием раздраженных писем в Вашингтон. Его раздражало, что каждое здание городка изображено на картах Геодезической службы Соединенных Штатов, которые может купить любой желающий.
Община была тихая. Ее члены платили внушительные суммы за спокойствие, и даже легкая рябь казалась там приливными волнами. В основе моих неприятностей лежало самое обыкновенное танго.