— Не хочу показаться бессердечной, — сказала Эм, — но порой, когда проговариваешь эти вещи вслух, они словно бы отпускают тебя на время.
— Конечно. Тебе стало немного легче?
— Да… И я больше не позволю себе распускаться, буду с ним приветлива настолько, насколько это в моих силах.
— Умница. Моя Эм.
Они расправили плечи, храбро улыбнулись друг другу и вошли в квартиру.
Старик Шварц по прозвищу Дедуля, чей подбородок покоился на руках, в свою очередь покоившихся на загнутой крюком ручке трости, раздраженно пялился в пятифутовый телевизионный экран, занимавший главенствующее положение в комнате. Комментатор отдела новостей подводил итог событиям дня.
С интервалом секунд в тридцать Дедуля с размаху втыкал в пол острие трости и вопил:
— Черт! Да мы это делали еще сто лет назад!
Вернувшись с балкона, Лу и Эмералд были вынуждены занять места в последнем ряду, позади родителей Лу, его брата с невесткой, сына со снохой, внука с женой, внучки с мужем, правнука с женой, племянника с женой, внучатого племянника с женой, внучатой племянницы с мужем, правнучатого племянника с женой и, разумеется, самого Дедули, восседавшего впереди всех. За исключением Дедули, дряхлого и согбенного, все — благодаря профилактическому приему антигерасона — казались ровесниками: под тридцать или чуть за тридцать.
— Тем временем, — вещал комментатор, — город Каунсил-Блаффс, Айова, по-прежнему живет в ожидании страшной трагедии. Однако двести изнемогших спасателей не теряют надежды, прилагая все усилия для спасения ставосьмидесятитрехлетнего Элберта Хаггедорна, вот уже двое суток зажатого между…
— Лучше бы доложил что-нибудь более ободряющее, — прошептала Эмералд на ухо Лу.
— Тихо! — заорал Дедуля. — Следующий, кто раззявит свою пасть во время телепередачи, останется ни с чем… — тут его голос неожиданно потеплел и стал сентиментальным: — …когда по взмаху клетчатого флажка начнутся Индианаполисские гонки и старый Дедуля приготовится к Большому путешествию в Неизведанное. — Он растроганно всхлипнул. Его многочисленные наследники замерли, отчаянно стараясь не издать ни малейшего звука. Для них пикантность сообщения о предстоящем Великом Путешествии была смазана тем фактом, что сообщение это доводилось до их сведения Дедулей минимум раз в день на протяжении последних пятидесяти лет.
— Доктор Брейнард Кайз Баллард, — говорил тем временем комментатор, — президент Виендотт-колледжа, в своем сегодняшнем выступлении заявил, будто большинством существующих в мире болезней мы обязаны тому факту, что знания человека о себе не поспевают за его знаниями об окружающем материальном мире.
— Идиоты! — рявкнул Дедуля. — Мы это говорили еще сто лет тому назад!
— В одном из родильных домов Чикаго, — продолжал комментатор, — сегодня состоится особое торжество в честь Лоуэлла В. Хитца — двадцатипятимиллионного младенца, появившегося в нем на свет.
Комментатор исчез с экрана, и вместо него появился новорожденный Хитц, который разрывался от плача.
— Черт! — прошептал Лу на ухо Эмералд. — Мы это говорили еще сто лет назад.
— Я все слышал! — крикнул Дедуля. Он внезапно выключил телевизор, но его окаменевшие от страха потомки продолжали молча пялиться в экран. — Эй, ты там, парень…
— Я ничего такого не имел в виду, сэр, — промямлил Лу.
— Тащи-ка сюда мое завещание. Ты знаешь, где оно лежит. Вы все, ребята, знаете, где оно лежит. Неси его сюда, парень!
Лу горестно кивнул и уже в следующий момент, лавируя между матрасами, шел по коридору в комнату Дедули — единственное отдельное помещение в квартире Шварцев. В ней имелись еще ванная, гостиная и широкий холл без окон, изначально задуманный как столовая: на дальнем его конце располагалась маленькая кухня. В холле и гостиной на полу лежало шесть матрасов и четыре спальных мешка, для одиннадцатой пары потомков Дедули, являвшихся в данный момент фаворитами, в столовую была втиснута кушетка.
В комнате Дедули, на бюро, лежало его завещание, замызганное, с загнутыми уголками, протертое кое-где до дыр и испещренное сотнями добавлений, вычеркиваний, обличительных замечаний, условий, предупреждений, советов и доморощенных «философских» размышлений. Лу пришло в голову, что этот документ представляет собой дневник событий длиной в пятьдесят лет, сжатый до двух страниц, полный подтасовок незаконный журнал регистрации ежедневных распрей. Сегодня Лу будет в одиннадцатый раз лишен наследства, и понадобится не менее полугода безупречного поведения, чтобы снова завоевать обещание доли имущества.
— Эй, парень! — крикнул Дедуля.
— Иду, сэр. — Лу поспешно вернулся в гостиную и вручил Дедуле его завещание.
— Ручку! — потребовал Дедуля.
В тот же миг ему протянули одиннадцать ручек — по одной от каждой супружеской четы.
— Не эту, она течет, — сказал Дедуля, отстраняя ручку Лу. — А вот эта — то, что надо. Хороший мальчик, Вилли. — Он взял ручку Вилли. Это был знак, коего все ждали. Значит, новым фаворитом становится Вилли, отец Лу.
Вилли, который выглядел ровесником Лу, хотя ему было сто сорок два года, не смог скрыть своей радости. Он робко взглянул на кушетку, которая теперь переходила в его распоряжение и из которой Лу и Эмералд предстояло переместиться обратно в коридор, в наихудшее место возле входа в ванную.
Дедуля не упустил ничего из высокой драмы, автором которой являлся, и свою роль сыграл с полной отдачей. Хмурясь и водя пальцем по строчкам, словно впервые видел собственное завещание, он читал вслух глубоким зловещим монотонным голосом — ни дать ни взять басовый регистр церковного оргáна:
— «Я, Харолд Дэ Шварц, проживающий в строении двести пятьдесят семь в Олден-виллидж, Нью-Йорк-сити, настоящим выражаю и довожу до всеобщего сведения свою последнюю волю и этим завещанием отменяю все предыдущие завещания и дополнительные распоряжения к ним, сделанные мною когда-либо прежде». — Он торжественно высморкался и продолжил, не пропуская ни слова, а некоторые пассажи повторяя для пущей важности — особенно те, что касались подробнейших указаний относительно своих похорон.
Когда он закончил перечислять эти указания, он так расчувствовался, что его душили слезы, и Лу даже подумал: может, он забудет, зачем велел принести ему завещание? Но Дедуля героически справился со своими эмоциями и не меньше минуты что-то вычеркивал в нем, а потом принялся писать, одновременно читая написанное вслух. Лу столько раз все это слышал, что мог и сам продиктовать ему эти строчки.
— «Столько печалей и глубоких разочарований постигло меня здесь, что я покидаю эту юдоль скорби с легким сердцем и отправляюсь в лучший мир, — провозгласил и записал Дедуля. — Но самую глубокую рану нанес мне…» — Он оглядел собравшихся, стараясь вспомнить, кто был этим злодеем.
Все угодливо перевели взгляды на Лу, который покорно поднял руку.
Дедуля кивнул, вспомнив, и закончил фразу:
— «…мой правнук Луи Дж. Шварц».
— Внук, сэр, — поправил его Лу.
— Не юли. Ты и без того уже достаточно наворотил, — сказал Дедуля, однако поправку в тексте сделал. С этого момента он уже без запинок продолжил пассаж о лишении Лу наследства по причине вздорного поведения и проявленного к завещателю неуважения.
В следующем абзаце, том, который в определенный момент времени касался уже каждого из присутствовавших в комнате, имя Лу было вычеркнуто и заменено на имя Вилли в качестве наследника квартиры и — самый лакомый кусочек! — двуспальной кровати из личной комнаты Дедули.
— Итак! — сияя, воскликнул Дедуля, стирая дату в конце страницы и вписывая новую, даже с указанием времени. — Итак, пора смотреть «Семейку Макгарви». — Это был телесериал, за которым Дедуля следил с тех пор как ему исполнилось шестьдесят, то есть на протяжении ста двенадцати лет. — Мне не терпится узнать, что же случилось дальше, — закончил он.
Отделившись от остальных, Лу прилег на свое печальное ложе перед входом в ванную. Ему хотелось, чтобы Эм пришла и легла рядом, и он недоумевал, куда она подевалась.
Подремав несколько минут, он был разбужен кем-то, переступившим через него, чтобы пройти в ванную. Несколько секунд спустя он услышал тихий звук булькающей жидкости из-за двери — как будто кто-то что-то сливал в умывальник. Его вдруг осенила страшная мысль: Эм не выдержала и делает там нечто, грозящее ужасными последствиями для Дедули.
— Эм? — зашептал он, приблизив лицо к двери.
Никто ему не ответил, и он надавил на дверь. Старый замок, язычок которого едва входил в гнездо, продержался не долее секунды, дверь распахнулась.
— Морти?! — Лу задохнулся от изумления.
Правнук Лу, Мортимер, который только что женился и привел жену в дом Шварцев, посмотрел на Лу с ужасом и удивлением и захлопнул дверь, но Лу успел рассмотреть то, что было у него в руках, — экономичного объема огромную бутылку антигерасона, наполовину опустошенную, в которую Мортимер доливал воду из-под крана.
Минуту спустя Мортимер вышел, вызывающе посмотрел на Лу и, ни слова не говоря, прошмыгнул мимо него, направившись к своей очаровательной жене.
Ошеломленный, Лу не знал, что делать. Он не мог допустить, чтобы Дедуля пил разбавленный антигерасон, но если он предупредит Дедулю, тот наверняка сделает и без того чудовищную жизнь в квартире вовсе невыносимой.
Заглянув в гостиную, Лу увидел, что Шварцы, в том числе и Эмералд, временно умиротворенные, наслаждаются кошмаром, в который превратили свою жизнь Макгарви. Он прокрался в ванную, как сумел запер дверь и стал сливать содержимое Дедулиной бутылки в умывальник. Он собирался снова наполнить ее неразбавленным антигерасоном из двадцати двух бутылок меньшего объема, стоявших на полке. В большую бутылку входило полгаллона, а горлышко у нее было очень узким, поэтому казалось, что жидкость из нее не выльется до конца никогда. К тому же в его нервозном состоянии ему чудилось, что слабый запах антигерасона, напоминающий запах вустерского соуса, распространяется по всей квартире, просачиваясь через зам