187. Заяц и еж
Эта быль на небылицу похожа, ребятушки, а все же в ней есть и правда – вот почему мой дедушка, от которого я ее слышал, имел обыкновение к рассказу своему добавлять: «Правда в ней все же должна быть, дитятко, потому что иначе зачем было бы ее и рассказывать?» А дело-то было вот как. Однажды, в воскресенье, под конец лета, в самое время цветения гречихи, выдался хороший денек: яркое солнце взошло на небе, повеяло теплым ветерком по жнивью, песни жаворонков наполняли воздух, пчелки жужжали среди гречихи, а добрые люди в праздничных одеждах шли в церковь, и вся тварь Божия была довольна, и ежик тоже. Ежик же стоял у своей двери, сложа руки, вдыхая утренний воздух и напевая про себя маленькую песенку, как умел. И между тем как он вполголоса так напевал, ему вдруг пришло в голову, что он успеет, пока его жена детей моет и одевает, прогуляться в поле и посмотреть на свою брюкву. А брюква-то в поле ближе всего к его дому росла, и он любил ее кушать у себя в семье, а потому и считал ее своею. Сказано – сделано. Запер за собою дверь и пошел по дороге в поле. Он не особенно далеко и от дома ушел и хотел уже свернуть с дороги, как повстречался с зайцем, который с тою же целью вышел в поле – на свою капустку взглянуть. Как увидел ежик зайца, так тотчас же весьма вежливо с ним поздоровался. Заяц же, в своем роде господин знатный и притом весьма заносчивый, и не подумал ответить на поклон ежика, а, напротив того, сказал ему, скорчив насмешливую рожу: «Что это значит, что ты тут так рано утром рыщешь по полю?» – «Хочу прогуляться», – сказал ежик. «Прогуляться? – засмеялся заяц. – Мне сдается, что ты мог дать и другое, лучшее занятие своим ногам». Этот ответ задел ежика за живое, так как он все способен был перенести, но никому не позволял говорить о своих ногах, так как они от природы были кривы. «Не воображаешь ли ты, – сказал ежик зайцу, – что ты со своими ногами больше можешь сделать?» – «Полагаю», – сказал заяц. «А не хочешь ли испытать? – сказал ежик. – Бьюсь об заклад, что если мы побежим взапуски, то я тебя обгоню». – «Да ты смешишь меня! Ты со своими кривыми ногами – и меня обгонишь! – воскликнул заяц. – А впрочем, я готов, если тебя разбирает такая охота. О чем мы бьемся об заклад?» – «О червонце да о бутылке водки», – сказал ежик. – «Принимаю, – сказал заяц, – побежим сейчас же» – «Нет! Куда же нам спешить? – отозвался еж. – Я ничего еще сегодня не ел; сначала я схожу домой и немного позавтракаю; через полчаса я опять буду здесь, на месте».
С тем и ушел ежик с согласия зайца. По пути ежик стал раздумывать: «Заяц надеется на свои длинные ноги, но я с ним справлюсь. Хоть он и знатный господин, но вместе с тем и глупый господин – и он, конечно, должен будет проиграть заклад». Придя домой, ежик сказал своей жене: «Жена, одевайся поскорее, тебе придется со мною в поле идти». – «А в чем же дело?» – сказала его жена. «Я с зайцем об заклад побился – о червонце да о бутылке водки, – что побегу с ним взапуски, и ты должна при этом быть». – «Ах, боже мой! – стала кричать ежикова жена на мужа. – Да в своем ли ты уме? Или ты совсем с ума рехнулся? Ну как можешь ты бегать с зайцем взапуски?» – «Ну молчи-знай, жена! – сказал ежик. – Это мое дело; а ты в наших мужских делах не судья. Марш! Одевайся и пойдем». Ну и что же оставалось делать ежиковой жене? Должна была волей-неволей идти вслед за мужем.
По пути в поле ежик сказал своей жене: «Ну теперь слушай, что я тебе скажу. Видишь ли, мы побежим наперегонки по этому длинному полю. Заяц побежит по одной борозде, а я по другой, сверху вниз. Тебе только одно и дело: стоять здесь внизу на борозде, и, когда заяц по другой добежит до конца своей борозды, ты крикнешь ему: «Я уж здесь!»
Так дошли они до поля; ежик указал жене ее место, а сам пошел вверх по полю. Когда он явился на условленное место, заяц был уже там. «Можно начинать?» – спросил он. «Конечно», – отвечал ежик. И тотчас каждый стал в свою борозду. Заяц сосчитал: «Раз, два, три!» – И помчались они вниз по полю. Но ежик пробежал всего три шага, потом присел в борозде и сидел спокойно.
Когда заяц на всем скаку добежал до низу поля, ежикова жена ему и крикнула: «Я уже здесь!» Заяц приостановился и был немало удивлен: он был уверен в том, что кричит ему сам еж (известно уж, что ежа по виду не отличишь от его супруги). Заяц и подумал: «Тут что-то неладно!» – и крикнул: «Еще раз побежим – обратно!» И опять помчался вихрем, откинув уши на спину. А ежикова жена преспокойно осталась на месте. Когда же заяц добежал до верха поля, ежик крикнул ему: «Я уж здесь». Заяц, крайне раздосадованный, крикнул: «Побежим еще раз, обратно!» – «Пожалуй, – отвечал ежик, – по-моему – так сколько хочешь!» Так пробежал заяц семьдесят три раза туда и обратно, и ежик все его обгонял; каждый раз, когда он прибегал вверх или вниз поля, либо ежик, либо жена его кричали ему: «Я уже здесь!»
В семьдесят четвертый раз заяц уж и добежать не мог: повалился он среди поля на землю, кровь пошла у него горлом, и он сдвинуться с места не мог. А ежик взял выигранный им червонец и бутылку водки, кликнул жену свою, и оба супруга, очень довольные друг другом, отправились домой. И коли их доселе смерть не постигла – то они, верно, и теперь еще живы.
Вот так-то оно и случилось, что еж зайца обогнал, и с того времени ни один заяц не решался более бегать взапуски с ежом.
А назидание из этой бывальщины вот какое: во‑первых, никто, как бы ни считал себя знатным, не должен потешаться над тем, кто ниже его, хоть будь он и простой еж. А во‑вторых, здесь каждому совет дается такой: коли свататься вздумаешь, так бери себе жену из своего сословия, и такую, которая бы во всем тебе была ровня. Значит, кто ежом родился, тот должен и в жены себе брать ежиху. Так-то!
188. Веретено, ткацкий челнок и иголка
Девушка-сиротка жила когда-то без отца, без матери; они умерли, когда она была еще ребенком. В конце деревни, в избушке, жила одна-одинешенька ее крестная, которая зарабатывала себе хлеб насущный своим уменьем прясть, ткать и шить. Старушка взяла к себе покинутое дитя, приучила ее к работе и воспитала ее в благочестии. Когда девушке минуло пятнадцать лет, старушка заболела, подозвала к себе свою крестницу и сказала: «Милая, чувствую, что приближается конец мой! Оставляю тебе домик, в котором ты и от ветра, и от непогоды будешь всегда иметь приют; сверх того, оставляю тебе веретено, ткацкий челнок и иглу – от них ты всегда пропитаешься». Потом возложила ей руки на голову, благословила ее и сказала: «Всегда имей Бога в сердце твоем – и благо будет тебе». С тем и закрыла глаза; и, когда ее хоронить стали, крестница пошла за ее гробом с горькими слезами и воздала ей последний долг.
И вот зажила девушка одна-одинешенька в маленькой избушечке; работала усердно: пряла, ткала и шила, и на всех делах ее видимо покоилось благословение доброй старушки… Казалось, лен как будто не переводился в ее кладовой, а когда она, бывало, закончит ткать сукно или ковер либо рубашку сошьет – на все это сейчас же найдется и покупатель и заплатит щедро, так что сиротка наша ни в чем не нуждалась, да еще и другим кое-чем помогать могла.
Случилось, что около этого времени сын короля той земли разъезжал повсюду, разыскивая себе невесту. Бедной он избрать не смел, а богатую избрать не желал. Вот и сказал он себе: «Моею женою будет та, которую можно будет назвать и самою бедною, и самою богатою». И вот, приехав в ту деревню, где жила сиротка, он спросил, как спрашивал везде: «Кто здесь, в деревне, из девушек беднее всех и кто богаче всех?» Сначала показали ему ту, которая была побогаче. «А беднее-то всех, – сказали ему, – та девушка, что живет в маленькой избушке, на самом конце деревни». Богатая в полном наряде сидела у дверей своего дома, и, когда королевич к ней приблизился, она встала, пошла навстречу и поклонилась ему. Он на нее посмотрел, ничего ей не сказал и проехал далее. Когда же он подъехал к дому бедной сиротки, она не стояла у дверей, а сидела у себя в комнате. Он сдержал коня, заглянув в окошечко и при ярком солнечном свете увидел, что девушка сидит за самопрялкой и усердно прядет. Она подняла очи и, заметив, что королевич заглядывает к ней в избушку, раскраснелась, как маков цвет, опустила глаза и продолжала прясть. Пряжа ли была на этот раз очень ровна или другое что – не знаю, но только она продолжала прясть до тех пор, пока королевич отъехал от ее окошка. Тогда подошла она к окну, отворила его и сказала: «В комнате так жарко!» – и все смотрела ему вслед, пока мелькали вдали белые перья на его шляпе.
Затем она села вновь за свою работу и продолжала прясть. Тут ей припомнилось, как, бывало, старушка, сидя за работой, тихонько про себя подпевала:
Ах, ты, веретено-веретёнце,
Приведи жениха под мое оконце.
И что бы вы думали? Веретено вдруг у ней из рук вырвалось да в двери – шмыг! А когда она в изумлении вскочила с места и посмотрела вслед веретену, то увидела, что оно веселехонько по полю скачет и блестящую золотую нить за собою тянет… А там и из глаз у нее скрылось. Другого веретена у девушки не было, а потому и взялась она за ткацкий челнок, села за ткацкий стан – и давай ткать.
А веретено тем временем скакало да скакало, и как раз в то время, когда уж намотанная на нем нить к концу подходила, веретено нагнало королевича. «Что я вижу? – воскликнул он. – Веретено как будто хочет мне показать дорогу?» – повернул коня и поехал по золотой нити обратно. А девушка сидела за своей работой и пела:
Челночок-челночок-челночок проворный!
Ты сотки жениху ковричек узорный!
И тотчас выскользнул у ней челночок из рук и за двери – шмыг! И перед самым порогом двери начал он ткать ковер – да какой ковер-то! На том ковре по бокам розы да лилии, а посредине, на золотом поле, протянулись зеленые нити растений, и между ними зайчики да кролики поскакивают, оленчики да козочки головки вперед выставляют, а вверху, в ветвях, сидят пестрые пичужечки – чуть что не песни поют! А челночок знай со стороны на сторону так и снует, так и носится – и ковер под ним будто сам растет.