Как вехтцы мыли ноги
Окрестности Вехта[54] – болотистая песчаная низменность, и его обитателям в деревянные башмаки постоянно попадали грязь и пыль. И вот однажды они решили, что полезно было бы помыть ноги. Чтобы тратить поменьше дров, они подогрели воду в одном большущем котле, и когда вода достаточно согрелась, все вместе сунули туда ноги.
Но котел оказался не настолько большим, чтобы всем удобно разместиться, и, пока они переминались, примащивая ноги, их конечности так перепутались, что никто уже не мог понять, которые ноги – его. Из затруднительного положения их вывел самый догадливый: он схватил прут и начал наотмашь хлестать по перемешанным ногам. О, надо было это видеть! Все мигом выпрыгнули наружу, и таким образом каждый счастливо обрел свои собственные ноги.
Как шёппенштедтцы встречали Своего герцога
Однажды герцог велел сообщить жителям Шёппенштедта[55], что вскоре посетит их. Жители очень обрадовались и решили устроить ему торжественную встречу. Бургомистр и весь городской совет в праздничной одежде вышли за ворота города и стали там поджидать герцога, а вперед выслали дозорных, чтобы те спешно сообщили о его прибытии.
День выдался чрезвычайно жаркий, в парадном платье все изнемогли. Решив, что герцог прибудет еще не скоро, члены магистрата решили быстренько охладиться, искупавшись в реке. Но только они разделись и попрыгали в воду, как прибежал дозорный и закричал: «Герцог приехал!»
Они пулей выскочили из воды, но одеваться уже было некогда, и горожане решили построиться в два ряда в том виде, в каком природа их создала, и так приветствовать герцога. Бургомистр им сказал: «Дети мои, что стану делать я, то повторяйте и все вы, когда герцог окажется рядом».
Тем временем герцог был уже тут как тут и проезжал сквозь ряды приосанившихся членов магистрата. И надо же было случиться, что слепень укусил бургомистра в самое драгоценнейшее место и он шлепнул рукой по пострадавшей части тела. Ратманы решили, что это общепринятое приветствие высоких особ, и дружно сделали то же вслед за ним. Раздался такой хлопок, что лошадь герцога чуть не сбросила всадника.
Так герцог был встречен на этот раз.
В другой раз герцог снова должен был посетить Шёппенштедт, и горожане заранее спросили, чем приятным они могли бы его встретить. Он ответил, что желал бы иметь небольшой рефрешман. Такой ответ поставил горожан в тупик, они спрашивали у всех мало-мальски ученых, что бы это слово значило, но никто не мог разгадать загадку. Наконец одна умная голова додумалась, что это, должно быть, французское слово. Тотчас послали человека в Вольфенбюттель, спешно отыскали там словарь и выяснили, что «иметь рефрешман» означает «освежиться, прохладиться».
Горожане возрадовались, и когда герцог в особенно жаркий день прибыл в город, то лишь только он выехал из-за угла рыночной площади, как навстречу ему в полную силу заработали три больших пожарных шланга, и шёппенштедтцы ликовали и веселились, уверенные, что так замечательно их герцог еще никогда не освежался.
Экономные суперинтендант и бургомистр
В Шёппенштедте бургомистр и суперинтендант[56] долгое время имели одну лошадь на двоих, потому что рассудили, что она обойдется гораздо дешевле, ведь съедает овса и сена как одна лошадь, а если каждый заимеет по лошади, то они станут жрать за двух. Конечно, это суждение было совершенно справедливо.
Дело у них пошло хорошо. Когда суперинтендант должен был служить в церкви, он появлялся как раз к вводному песнопению: бургомистр приезжал первым и отсылал за ним лошадь. А когда бургомистр направлялся в ратушу, суперинтендант сидел дома и не нуждался в лошади.
Но однажды случилось, что оба в один и тот же день должны были ехать в Брауншвейг. Тут нужно было найти мудрое решение. Долго они обсуждали вопрос так и эдак, наконец бургомистр предложил выход, и они порешили так: бургомистр сунет правую ногу в стремя, а суперинтендант – левую, руками они обопрутся на лошадь и так поедут в Брауншвейг, с одной ногой в стремени, в то время как другая нога станет рядышком загребать пыль. И это будет тоже мудро, потому что испачкается у каждого лишь один сапог. А если бы они ехали по очереди, один едет, а другой трусит вдогонку, то у каждого замарались бы оба сапога.
Оброчный сноп и «Сивка, домой!»
Еще сравнительно недавно в деревне Кирхдорф каждый двор, собрав урожай, должен был отвезти так называемый оброчный сноп в управу городка Ухте[57].
В Ухте был амтман, окружной начальник, которого крестьяне любили, потому что он часто им помогал и относился дружески. И вот однажды, собрав урожай, они решили все вместе пойти в Ухте и от каждого двора преподнести амтману сноп в подарок.
В это время жил в Кирхдорфе один крестьянин по фамилии Рютер, который был очень медлительным и поэтому всюду опаздывал. Когда все уже собрались, Рютера еще не было, и когда проезжали мимо его двора и звали хозяина присоединиться к ним, он ответил, чтобы соседи ехали, а он выезжает следом. Крестьяне отправились в путь. Однако Рютеру нужно было еще сделать много дел, привести в порядок телегу и сбрую, запрячь сивую лошадку, и только тогда он не спеша выехал. Рютер не проехал еще и половины дороги до Ухте, как встретил односельчан, которые уже возвращались домой. Они рассказали, что амтман был очень приветлив и что напоследок все дружно пили шнапс. Рютер остался невозмутим и спросил: «Он был доволен?»
«Да, он был очень доволен», – отвечали они.
Тут Рютер произнес: «Тпру, Сивка! Домой!», развернул телегу и с остальными крестьянами поехал обратно.
Прошло время, и добровольное приношение снопа постепенно сделалось обязательным, и только Рютер не нес эту повинность. Зато за его потомками надолго закрепилось прозвище «Сивкодомы».
Вороватый Ратман из Швайдница
Один ратман[58], член магистрата, жил напротив городской сокровищницы. Вид золота сводил его с ума. Чтобы утолить свою жажду денег, он приручил сороку и обучил ее залетать в открытое зарешеченное окно сокровищницы. Там прямо на столе лежала груда монет. Сорока хватала клювом одну или две и возвращалась с ними к хозяину.
Когда в магистрате наконец заметили убыль денег, все сначала заподозрили друг друга. К сокровищнице приставили сторожа, чтобы ночью в запертом помещении он подкараулил вора.
На закате в окно влетела сорока, схватила клювом золотой и улетела с добычей к хозяину. Члены магистрата, прознав про эту хитрость, велели пометить особым образом несколько монет и положить их на денежный стол, а сами наблюдали, куда полетела крылатая посланница.
И вот весь городской совет собрался в ратуше, чтобы решить, как наказать вора, посягнувшего на общественную собственность. Провинившийся ратман не знал, в кого метит собравшийся совет, и предложил такое наказание: расхититель общественной казны должен забраться на каменную корону ратушной башни и спрыгнуть вниз. Либо встретить наверху голодную смерть.
Тотчас в его жилище были посланы судебные служащие, и там они обнаружили и птицу-воровку, и помеченные монеты. Улики были предъявлены виновному. Он должен был подвергнуться казни, которую сам назначил. В смертном страхе на глазах у сотен горожан полез он на ратушную башню. С дрожью и трепетом ратман добрался до каменного парапета, но спрыгнуть оттуда у него не хватило духу, и он умер на башне от голода.
Как путнику предоставили туфли
Один путник отправился в дальнюю дорогу и вечером пришел в Шёппенштедт. У него сильно разболелись ноги, и в гостинице он стянул с себя сапоги, отдал их слуге почистить и спросил, нельзя ли обеспечить его парой туфель. Тот ответил, что охотно это сделает, унес прочь сапоги и скоро вернулся с парой отличных туфель, а в придачу отдал голенища от бывших сапог.
Как шёппенштедтцы разыскивали пропавшее слово
Шёппенштедтцы решили выстроить в своем городе ворота, потому что видели такие сооружения во многих городах. Ворота они выстроили, но тут сообразили, что не знают, как эта постройка называется. Бывая в других городах, им ни разу не пришло в голову спросить, как зовется такое сооружение. Тут они подумали, что умные брауншвейгцы смогут им помочь, как не раз уже помогали, и отправили к ним посланца раздобыть нужное слово. Но чтобы он по дороге слово не забыл, горожане наказали посланцу не просто услышать название постройки, но сразу записать слово на бумажке. Так все и было сделано, и посланец отправился обратно в Шёппенштедт.
Тем временем наступил вечер, и когда он подошел близко к городу и увидел свет в первом окне, то так обрадовался, что позабыл слово. Но все было предусмотрено, слово хранилось на бумажке, и гонец полез за ней. О горе! Бумажку он потерял. Огорченный, гонец пришел в город и сообщил о неудаче. Тотчас разлетелась весть, что бумажка пропала и надо постараться ее разыскать.
Тут весь Шёппенштедт с граблями и вилами бросился на поиски пропавшего слова, надеясь как-нибудь найти бумажку на земле, потому что стало уже совсем темно. Но долго и напрасно они скребли вокруг. Посланный шел впереди и показывал дорогу, а справа и слева и вокруг него работали грабли и вилы, так что искры летели. Вдруг в темноте кто-то так взмахнул вилами, что зацепил гонца за ворот, оборвал его и поцарапал затылок. Гонец громко закричал. Шёппенштедтцы решили, что он вспомнил слово или нашел записку, но увидели, что дело не в этом, гонец же потер ушибленную голову, схватился за порванный ворот и вдруг закричал: «Я вспомнил! Ворота – вот слово! Ворота! Так называется постройка!» И радостные горожане отправились домой.
Глупый крестьянин
Один крестьянин продал в городе свинью и получил за нее одиннадцать талеров. На обратном пути проходил он мимо пруда. На его берегу лежало много камней. Крестьянин присел на один из них отдохнуть и решил пересчитать свои денежки. Достал он их и начал громко считать вслух: «Один, два, три…» Насчитал ровно одиннадцать.
В это время лягушки в пруду, сначала притихшие, снова расквакались: «Куа-а-кс! Куа-а-кс!» А ему слышится: «Двена-а-дцать! Двена-а-дцать!»
Крестьянин подумал, что и вправду он ошибся, и начал считать снова: «Один, два… одиннадцать!» Пересчитал еще раз – нет, все выходит одиннадцать. А лягушки заладили свое: «Двена-а-а-дцать! Двена-а-адцать!»
Крестьянин рассердился, швырнул деньги в пруд и крикнул: «Ну, если вы лучше знаете, считайте сами!» И стал ждать, когда лягушки вернут ему деньги. Ждал-ждал, не дождался и пошел домой с пустыми руками.
Почему священники не носят париков
Святой Петр хотел забрать на небо одного благочестивого священника и попытался втащить его за волосы. Но священник носил парик, за который ухватился святой Петр. Парик остался у него в руках, а священник упал обратно на землю и не попал на небо. С тех пор священники перестали носить парики, иначе никто бы из них не попал в рай.
Продавец индульгенций
Монах Тетцель странствовал по Германии, торгуя индульгенциями[60], и таким способом существенно облегчал людям карманы. С полгода он пробыл в Берлине, и просто невероятно, какую прорву грехов отпустил он за это время жителям Берлина и приезжим.
Обосновался Тетцель перед доминиканским монастырем. Если вначале его проповеди еще сохраняли достойный тон, то по мере убывания покупательной способности народа они приняли откровенно зазывательно-шарлатанский характер. Монах демонстрировал пестрые картинки, на которых были нарисованы черти, волокущие душу в ад, и призывал всех откупаться от будущих мучений, потому что у него имеется прощение для любого греха, если только у грешника достаточно денег для покупки индульгенции.
Если звонко денежки
В кошельке гремят,
Не удержит душеньку
Самый жаркий ад! –
пел Тетцель, и народ раскупал индульгенции, а в них были учтены все возможные грехи, от малейших проступков до убийств, даже грехи, еще не совершенные, а только предполагаемые.
Тетцель был ловкий торговец. У него не было твердой таксы, с ним можно было поторговаться, он брал по состоянию, с одних меньше, с других больше.
Но как ни был Тетцель хитер и оборотист, однажды и его обвели вокруг пальца, причем весьма ощутимо. Вот как это произошло.
В Берлине его дела пошли на спад, и он перебрался в Ютербог[61], а оттуда разъезжал по соседним городкам.
Однажды он, как обычно, зазывал прохожих спасать свои души и покупать индульгенции. К нему подошел молодой рыцарь. Он со всей почтительностью выслушал проповедь святого человека и признался, что он злостный грешник, и что хуже всего, он не может перестать грешить, даже если это будет стоить ему жизни и вечного блаженства. Только он покается от всей души, как тут же нагрешит снова. Теперь он задумал грабеж на большой дороге и не оставит намерения, пусть хоть сам сатана явится за ним. Если бы Тетцель смог продать ему отпущение этого будущего греха, то он, ради очищения души, отвалил бы ему в ящичек добрый десяток талеров.
Достопочтенный слуга господень сделал благостную мину, успокоил молодого человека и обещал ему прощение и прошлых, и будущих грехов. Однако, сказал он, десять талеров за такой серьезный грех, как грабеж, смехотворно мало, грабеж потянет на более солидную сумму, вот тридцать талеров – это другой разговор. Рыцарь попробовал поторговаться, но монах не уступал. Покупателю пришлось выложить требуемую сумму, чтобы спокойно совершить преступление и избежать мучений в вечном огне. Сделка состоялась, и тридцать звонких монет покатились, к радости Тетцеля, в заветный ящик.
Через несколько дней монах ехал из Треббина в Ютербог. Он был доволен ходом дел. Тяжелый, набитый серебром кассовый ящик, тщательно запертый, покоился позади него в повозке, которую с трудом тянули по глубокому песку запыхавшиеся лошади. Путь шел по глухим местам, через пустоши, далеко вокруг не было видно ни одной деревушки. Тетцель с сознанием хорошо проделанного дела вкушал сладкий отдых, как вдруг пробудился от крика возницы.
Повозка стояла, окруженная вооруженными всадниками. Тетцеля вытащили из нее, как он ни кричал и ни ругался.
– Негодяй! – крикнул он рыцарю, командовавшему шайкой. – Ты посягнул на папскую святость и на меня, папского посланца! Это смертный грех, тебе ничем его не искупить!
Рыцарь расхохотался: «Ответить на твой упрек легче легкого! У меня есть твоя собственная бумага с печатью, в которой ты папской властью и могуществом отпускаешь мне не только уже совершенные, но и будущие грехи, в особенности тот, который я сейчас совершаю. Вспомни хорошенько, я на днях дал тебе за это немалые деньги!»
Тетцель тщетно пытался уверить, что такая индульгенция недействительна. Рыцарь только смеялся и уверял, что иной трактовки документа быть не может.
Лошадей направили в пустошь. Тетцель остался в повозке, рыцарь ехал рядом, издеваясь над безутешным монахом. На всю ругань и проклятия Тетцеля он отвечал с безмятежным спокойствием: «Поскольку я от тебя самого получил отпущение грехов, я заберу деньги и не поврежу этим душе. Благодарю за избавление от ада и адью, спокойной ночи!» И ускакал со смехом.
Несушки из Яртхайма
Одна крестьянка из Яртхайма каждый день приносила на рынок груду яиц, хотя у нее было всего несколько куриц. Соседки заподозрили, что тут дело нечисто, и подговорили ее слугу проследить за хозяйкой. Слуга охотно согласился, потому что был в обиде на хозяйку: она постоянно пекла два хлеба, один мягкий, белый – для себя, другой грубый, черный – для домочадцев.
Когда хозяйка ушла на рынок, слуга отыскал ключ от кухонного стола, где хранился белый хлеб, отрезал себе кусочек и с удовольствием съел. Только он его проглотил, как ему неудержимо захотелось кудахтать, ноги понесли его в курятник, там он уселся на гнездо и начал нести яйца.
В этот момент его позвал хозяин. Но слуга продолжал откладывать яйца и никак не мог остановиться. Он крикнул хозяину, чтобы тот пришел в курятник. Крестьянин пришел и спросил, в чем дело. Слуга, сидя на гнезде, признался во всем, что с ним приключилось. Крестьянин удивился и решил на себе испытать действие хлеба. Он пошел домой и съел кусок, и тоже закудахтал, прибежал в курятник, примостился возле слуги, и оба снесли две большие груды яиц.
Теперь им стало ясно, зачем хозяйка ест заколдованный хлеб и откуда берутся яйца. Слуга проболтался соседкам, и никто больше не стал покупать у крестьянки яйца, а жителей Яртхайма прозвали несушками.
Почем городок?
Во Фрайбурге[62] на Швабских воротах изображен крестьянин-шваб возле телеги, запряженной четверкой лошадей. На телеге стоят две бочки, а рядом бежит кошка. Говорят, здесь запечатлен такой случай.
Один богатый шваб много слышал о красоте города Фрайбурга и решил его купить. Он заполнил две бочки деньгами, приехал во Фрайбург и стал громко спрашивать: «Почем городок?» Он был очень удивлен, когда ему назвали сумму, в тысячи раз превосходящую его капиталы. Жителей Фрайбурга позабавила эта история, но еще больше они развеселились, когда открыли бочки, а там оказался песок. Выяснилось, что жена крестьянина высыпала тайком деньги и наполнила бочки песком, доказав, что и в Швабии попадаются смышленые люди.
Счастливый лотерейный билет
В те времена, когда в Берлине начала распространяться лотерейная игра, жил на улице Валлштрассе один бедный сапожник. У него была большая семья, и как он ни трудился, все равно едва сводил концы с концами. Его преследовали неудачи, заказов становилось все меньше, и всего, что удавалось заработать, не хватало даже на пропитание.
Сапожник совсем пал духом. Тут его жену осенила идея – не попробовать ли счастья в лотерее?
Этой игрой увлекались и богатые, и бедные, и, по слухам, она многим помогла встать на ноги. Жена рассказала о ней мужу и посоветовала на первый же заработок купить лотерейный билет.
Бедняк решил, что все равно терять нечего, и на деньги, вырученные за очередную пару ботинок, купил билет. «Купил за большие деньги маленькую надежду», – сказал он, придя домой. Жена и дети обрадовались и наперебой стали рассматривать маленький нарядный листок бумаги.
И тотчас же появился заказчик с выгодным заказом, словно с появлением лотерейного билета к сапожнику вернулась удача. Он ушел в мастерскую, его жена ушла на кухню – в надежде на выигрыш она решила устроить маленький праздник. Дети остались одни и стали думать, куда бы пристроить этот листочек, такой важный для родителей. Старший сын, который уже ходил в школу и начинал помогать отцу в работе, отобрал билет у братьев и сестренок, прочел по буквам, что на нем написано, а потом взял клей и тщательно приклеил билет на дверь, чтобы он не потерялся.
Детишки толпились вокруг и с восторгом глядели то на билет, то на умного брата, который гордился своей выдумкой. Вдруг в комнату ворвался отец, бледный от волнения, и спросил: «Где билет? Вы его не потеряли?!» И тут лицо его побагровело от гнева, и он закричал: «Кто посмел приклеить на дверь счастье всей моей жизни?! Наш билет выиграл, а как я его теперь предъявлю, чтобы получить деньги?»
Отклеить билет от двери было так же невозможно, как и успокоить разъяренного сапожника. Но старший мальчик вдруг сообразил, что сделать. Он сказал: «Подожди, папа, не кричи, вот твой билет, иди получай выигрыш!» – и стал снимать дверь с петель. Сапожник с ворчаньем взвалил ее на плечи. Он совсем согнулся под ее тяжестью, но радость придавала ему сил, и он без отдыха донес до ратуши свой увесистый билет. Люди на улицах оборачивались ему вслед, а его появление в ратуше было встречено всеобщим смехом.
На выигранные деньги сапожник построил себе на Валлштрассе новый дом под номером 25, а на двери велел изобразить, как он идет получать свой знаменитый выигрыш.
Штаны с прорезями
Самым дорогим и изысканным предметом одежды, из-за которого разорилось немало усадеб в XVI столетии, были прорезные штаны, или штаны с плерезами. Мода на них пришла из Нидерландов, в те годы вся Европа получала оттуда шерстяные ткани и сукно. Голландцы хорошо знали, для чего нужна такая мода, быстро распространившаяся по Европе, они едва ли могли бы придумать лучший способ избежать простоев на своих фабриках, так как прорезные штаны требовали неимоверного количества ткани. Они были длиной до башмаков и шились как можно более широкими. И чем больше употреблял на них портной роскошных и ценных тканей, тем они считались великолепнее. И по длине, и по ширине штаны во многих местах прорезались, и в прорези вытягивалась подкладка из прекраснейшего шелка, собранная в бесчисленные складки. Чтобы соответствовать вкусу тогдашних записных модников, для штанов требовалось до 130 локтей ткани.
Сначала, когда такие штаны были еще внове, их еще шили из сукна, только подкладка в прорезях была шелковой. Но чем нелепей становилась мода, чем обширнее шились штаны, тем они становились тяжелее, и наконец их стали шить только из чистейшего шелка. Соответственно росла их цена, и поскольку шелк дороже сукна, то стоимость пары штанов иной раз равнялась стоимости хорошего имения.
Иные господа тратили целые состояния на то, чтобы великолепием своих штанов с плерезами затмить всех своих приятелей.
Прорезные штаны вызывали гнев у разумных людей, их бранили и критиковали, однако их носил весь свет. Даже могущественное в те времена слово духовенства было бессильно против всевластной моды. Когда архиепископ Франкфурта-на-Одере произнес нравоучительную проповедь по поводу безобразия штанов с плерезами, студенты устроили злую проказу: вывесили к следующему воскресенью в церкви напротив кафедры проповедника пару здоровенных штанов.
Это было уже серьезное государственное преступление, намеренное кощунство, и дело взял в свои руки достопочтенный генерал-суперинтендант доктор Мускулюс, считавший прорезные штаны дьявольской выдумкой. Он разразился серьезнейшей проповедью по поводу этого безобразия, которое он заклеймил как «чертовы штаны», и пророчил, что на модников обрушится сильнейший Божий гнев, если они не откажутся носить греховную одежду.
Проповедь была очень хороша и стала широко известна, но результатов не дала: прорезные штаны остались.
Мускулюс рассказал одну историю, назвав ее совершенно истинной:
«Некий благочестивый человек пришел к художнику и заказал ему правдоподобное и устрашающее изображение Страшного суда. Художник с прилежанием взялся за работу, и чтобы черта показать как можно отвратительнее, нарисовал его одетым в прорезные штаны. Но это оказалось для черта слишком сильным оскорблением. Он выскочил из ада и отвесил художнику мощную пощечину, потому что тот нарисовал неправду, таким ужасным и отвратительным, как фигура в плерезных штанах, он никогда не был!»
Курфюрст Иоахим II[63], при всей своей любви к великолепию, терпеть не мог безвкусные штаны с прорезями. Он запретил их ношение, но многие дворяне и щеголи из богатых бюргеров, несмотря на запрет, продолжали их носить, поэтому он принимал драконовы меры, чтобы запрет стал действенным.
Однажды три богатых бюргерских сынка обзавелись прорезными штанами особенной красоты и великолепия. Они гордо прогуливались в них по улицам Берлина и Кельна, а чтобы еще пуще привлекать внимание окружающих, наняли сопровождать себя двух скрипачей.
Их желание исполнилось, из всех домов выглядывали горожане и их прелестные жены и дочери и рассматривали щеголей, весело шествовавших вслед за скрипачами. Когда же они пришли на дворцовую площадь, их счастье стало полным, потому что во дворце тоже отворились окна, и юные господа с удивлением и завистью взирали оттуда на прекрасные штаны с плерезами.
Счастливые обладатели великолепных штанов гордо шествовали дальше, но вскоре им пришлось остановиться. Их окружили стражники курфюрста и повели в пивной погребок. При нем существовала «каморка глупцов», в которую приводили отоспаться пьяниц. Ее двери раскрылись перед модниками, и они получили вежливое приглашение зайти внутрь.
Таким малоприятным образом был прерван их триумфальный проход по городу. Напрасно уверяли все трое, что они совершенно трезвы. Напрасно просили и молили стражу пощадить их, не оставлять в отвратительной «каморке глупцов». На все мольбы они получали один ответ: «Приказ курфюрста».
Дверь «каморки глупцов» закрылась перед ними. Они сидели в клетке за решеткой, и гуляющий народ рассматривал их, как редкостных диких зверей. Скрипачи сидели прямо перед решеткой. Они получили от курфюрста приказ играть беспрерывно день и ночь, чтобы привлекать побольше людей. Ну и толпа там собралась! Да и когда берлинская публика оставалась в стороне, если выпадала возможность увидеть что-нибудь интересное?! Уличные мальчишки резвились перед решеткой каморки. Они удивлялись роскошным штанам пленников, они ликовали и издевались. Говорят, они даже швыряли через решетку гнилые яблоки, отчего на драгоценной шелковой ткани оставались ужасные пятна.
Полные двадцать четыре часа оставались там трое модных дурачков, подвергаясь насмешкам, пока наконец их не выпустили. Потеряли ли для них привлекательность штаны с прорезями после сидения в «каморке глупцов», наша хроника не сообщает.
Для одного юного дворянчика, который щеголял в паре прорезных штанов на дворцовой площади перед собором и был замечен курфюрстом, дело кончилось еще хуже. Курфюрст прислал к нему соборных сторожей, чтобы они в нескольких местах перерезали пояс его штанов. Вся огромная масса ткани шурша упала на землю, и молодой щеголь оказался посреди улицы в одной рубашке, окруженный насмешливыми зеваками. Он старался снова натянуть штаны и придерживать их руками, но это удалось ему лишь частично, при попытке идти его ноги путались в бесчисленных складках спадающего шелка, поэтому он, окруженный пляшущими и ликующими мальчишками, добрался до дома очень не скоро.
Девичий прыжок на Ойбине
На скалистом, изрезанном ущельями и пропастями Ойбине[64] и теперь еще показывают путешественнику теснину под названием Девичий прыжок. Об этом существует легенда:
В 1601 году на Иванов день большая толпа людей из Циттау и окрестных деревень по обычаю отправилась на Ойбин. Среди них была одна бойкая девушка, захотевшая вместе с подружками тоже посмотреть на гору.
Люди веселились, шутили, и девица на спор отважилась прыгнуть через глубокую трещину.
В те времена многие женщины, даже из состоятельных, носили домашние туфли. В прыжке ноги девушки выскользнули из гладких туфель, и она упала вниз. Но на ней было, по тогдашней моде, платье с кринолином, широкий подол замедлил падение, так что девица словно спланировала в пропасть и не получила никаких повреждений.
Гигантский корабль
Во Фризских землях рассказывают чудесную историю о необыкновенном корабле.
Тысячу и еще сколько-то лет тому назад, когда Шотландия еще примыкала к Норвегии, а море только-только прорыло себе канал между Дувром и Кале, из Атлантического океана приплыл очень-очень большой корабль. Он был такой огромный, что если капитан со шканцев отдавал приказ в носовую часть корабля, то специальный курьер скакал туда бешеным галопом четырнадцать суток. Если нужно было передать на бак матросам срочный приказ, его передавали несколько сотен трубачей, расставленных по кораблю цепочкой.
Матросы, работавшие в носовой части корабля, за всю жизнь не видели кормы, а те, что находились у руля, никогда не бывали на баке. Большая толпа матросов постоянно жила на мачтах, таких высоких, что целая жизнь уходила на то, чтобы залезть туда и спуститься. Мачт было больше, чем деревьев в лесу, и в каждой мачтовой корзине были выстроены обширные дома вроде казарм, в которых жили матросы. Каждую постройку окружал широкий луг, на нем паслось стадо из нескольких сотен голов скота, служившего для пропитания матросов. В огромном котле варился питательный эликсир под названием «бульон». По котлу от одного края до другого можно было плыть восемь дней.
Однажды повар хватился уже ошпаренного быка, из которого намеревался приготовить особенно вкусный обед. Пустились на поиски, снарядили лодку и, обыскав напрасно добрую половину котла, нашли тушу быка за одной из многочисленных заклепок, возвышавшихся, как холмы, над железной равниной дна.
Огромный корабль при попутном ветре вошел в узкий конец моря возле Кале. Поскольку он мчался под всеми парусами, его нос с разгону благополучно достиг Северного моря, но средняя часть прочно застряла, потому что была шире канала. Однако капитан нашел выход из положения. Он приказал намылить борта, матросам вооружиться шестами и отталкиваться от берегов, а паруса туго натянуть. И – ура! – пошло! Мыльная пена взметнулась высоко вверх и осела, загустев, на английском берегу, отчего и образовались знаменитые меловые утесы.
Однако корабль вместо Северного попал в Балтийское море. В один прекрасный день старший офицер заметил, что киль задевает за грунт. Коку было приказано выбросить за борт скопившиеся в камбузе уголь и золу, чтобы облегчить нос корабля. Уголь и шлак выбросили, и из моря поднялся остров Борнгольм. Но принятых мер оказалось недостаточно, снова стали выбрасывать балласт за борт, но так неудачно, что подступы к берегу оказались завалены, речные устья закупорены, а земля так засыпана пылью, что и поныне весь Бранденбург покрыт холмами.
Много чего можно порассказать об этом корабле. Были там, например, матросские кабачки, запрятанные среди снастей, и другие диковинки. Но точных сведений у нас нет, потому что корабль уплыл в Утопию и больше не возвращался.