[65]
Дудочка и серебряная труба
По преданию, уже много столетий в горе Кифхойзер на Гарце дремлет со своей свитой славный император Фридрих Барбаросса[66]. Он ждет, когда наступит его час снова явиться своему народу.
В давние времена на склоне горы Кифхойзер пас стадо один пастух, хорошо игравший на пастушьей дудке. Как-то раз в полдень, наигрывая разные мелодии, он подумал: «Может быть, сейчас император как раз обедает под мою музыку».
Когда он заиграл в четвертый раз, из горы вышел служитель с серебряной трубой в руках. Он подошел к пастуху и сказал: «Любезный пастух, император посылает тебе серебряную трубу. Он велел передать, что за все то время, что он тут в заточении обедает за каменным столом, до сегодняшнего дня еще ни разу его слух не услаждала музыка».
– Спасибо, – сказал пастух. – Но ведь я умею играть только на дудке. Играть на трубе я не умею.
– Скоро ты научишься играть и на трубе, – ответил ему служитель.
– Я бы тотчас начал учиться, – начал уверять обрадованный пастух, – да мои овцы слишком разбрелись. Но завтра в обед я попытаюсь что-нибудь сыграть для императора, чтобы отблагодарить за подарок.
Пастух попробовал играть на новом инструменте, и дело пошло так успешно, словно его обучал какой-то дух. Он упражнялся возле стада всю ночь и все утро. В полдень он уже играл для императора на трубе. После четвертого наигрыша из горы опять вышел служитель и передал пожелание императора, чтобы эта труба принесла пастуху счастье.
Вскоре после этого пастух бросил пасти скот и прославился как замечательный музыкант.
Музыканты из Олдислебена
Два музыканта из Олдислебена, старый и молодой, шли однажды через Кифхойзер. В одном месте старик остановился, начертил мелом на земле круг и ударил в середине волшебной лозой. Вдруг они очутились на великолепном дворе. Отворилась дверь, и они вошли в большой зал. На троне возле стола сидел кайзер Фридрих.
– Летают ли еще вороны вокруг замка? – спросил он.
– Летают, как не летать, – ответил старик.
– Значит, еще сто лет я должен тут сидеть! – вздохнул кайзер.
Старый музыкант получил в подарок кучу золота, а молодой – золотой инструмент. Когда об этом проведали другие музыканты, им тоже захотелось золота, и они один за другим отправились на Кифхойзер. Но никому не удалось попасть внутрь горы.
Свинья в Кифхойзере
В Кифхойзере держат свинью с дюжиной поросят. Как-то раз один охотник ловил на склоне барсука. Его собака выгнала из норы в подставленный мешок какого-то зверя. Охотник подумал, что это барсук, крепко завязал мешок, взвалил его на плечи и пошел вниз.
Он шел в Тилледу и намеревался, по тогдашнему охотничьему обычаю, устроить там барсучью травлю: на одном из дворов выпустить барсука из мешка и натравить на него деревенских собак. Он заранее радовался развлечению, которое устроит для охотников Тилледы. Вдруг голос наверху позвал: «Матцхен, Матцхен, сюда, сюда!» Это звала горная служанка из Кифхойзера, которая недосчиталась одного поросенка. Тотчас другой голос ответил: «Он внизу, в мешке!» Охотник заглянул в мешок и увидел поросенка. В испуге он вытряхнул его из мешка, и поросенок припустил наверх в гору.
А еще рассказывали: один свинопас среди дня оставлял на Кифхойзере стадо под присмотром подпаска, а сам уходил обедать. В самый полдень одна из свиней куда-то исчезала. Пастух, возвратившись, бранил мальчика и грозил побить его. Подпаску это надоело, и тогда он запасся клубком бечевки, обвязал ею свинью и в полдень, держа бечевку в кулаке, пошел за свиньей между кустами. Свинья привела его к отверстию в горе, и вслед за ней он протиснулся внутрь. Там он увидел длинные ряды вороных коней и перед ними ясли с овсом. Внизу под яслями его свинья подъедала просыпанный овес. К мальчику подошла горная служанка, приветливо обратилась к нему, повела к столу и пригласила пообедать.
Он сел за стол и досыта наелся. Потом прежним ходом вышел из горы. Его стада не было видно. Он спустился в Тилледу, удивляясь, как все кругом переменилось. Он спросил про своего хозяина, свинопаса, но о нем никто ничего не знал. Его окружили ребятишки и потешались над ним. Тут он заметил, что у него выросла длинная седая борода. Наконец, в церковной книге нашли запись, что ровно сто лет назад в Кифхойзере пропал подпасок. Так как никого родных у него не осталось, он охотно вернулся бы к сокровищам Кифхойзера, но не мог отыскать вход. Он пожалел, что не оставил у входа в пещеру куртку, как хотел было сделать.
Жених и невеста из Беннунгена
Свинопас из Беннунгена собрался жениться. Свадьбу решили устроить самую скромную, а вино и посуду попросить взаймы у горной девушки Утхен из Кифхойзера.
Перед женихом и невестой растворилась дверь в гору, и они услышали красивую музыку. Утхен уложила им в корзинку тарелки, ножи, кубки и старинную бутыль с редкостным вином. Потом она показала им красоты подземного дворца, и они увидели кайзера Фридриха. Наконец они вышли из горы и, хотя чувствовали, что сильно задержались, им казалось, что они пробыли в Кифхойзере всего одну ночь.
Было чудесное утро. Жених и невеста направились вниз в Беннунген. Все вокруг казалось им незнакомым, а встречные посматривали на них с удивлением. Один человек подошел и спросил: «Вы из Беннунгена?»
– Конечно, оттуда, – сказала невеста, – мы хотим сыграть свадьбу, в церкви уже два раза было оглашение, а сейчас мы несем вино и посуду от кайзера Фридриха и Утхен.
Услышав такие слова, все вокруг рассмеялись, так как жених и невеста были дряхлыми стариками в допотопных нарядах. Жених рассердился и закричал: «Я пастух из Беннунгена!» При этом он так тряс седой бородой, что все рассмеялись еще пуще. Жених с невестой направились к священнику, чтобы он их обвенчал. Священник разыскал в церковной книге запись, что эта пара двести лет назад ушла в Кифхойзер и исчезла. Он согласился в третий раз объявить помолвку и обвенчать их. Люди помогли им устроить маленькую свадьбу. Пригодились и вино, и посуда из Кифхойзера. Потом молодожены понесли посуду обратно, но на этот раз Утхен встретила их неприветливо, потому что они не принесли ей свадебного пирога.
Вино из Кифхойзера
К одному небогатому человеку из Зиттендорфа нагрянула компания гостей. Около восьми часов вечера он спохватился, что больше нет вина. Денег в доме не было. Тогда он послал свою простоватую дочь раздобыть где-нибудь вина.
– Где же его взять? – спросила она.
– Где хочешь, хоть у рыжебородого кайзера! – с досадой ответил отец.
Девочка приняла это всерьез и пошла на гору. Ей навстречу вышла девушка, видимо, дочь кайзера. На ней была накидка, по плечам рассыпались длинные рыжие волосы. Она взяла у девочки посудину и прикрыла за собой дверь, затем вынесла наполненный кувшин и сказала: «Вот тебе вино, но больше не приходи». Дверь захлопнулась, и снаружи защемились два рыжих волоска. Девочка сунула их в карман и пошла вниз. Гости попробовали вино и сказали, что никогда не пили ничего более вкусного. А рыжие волоски в кармане девочки превратились в две золотые нити.
Чертово побоище в Госларском соборе
Император Генрих IV[67] очень любил свой родной город – Гослар на Гарце. Он подолгу жил в нем и много сделал для его расширения и украшения. Главные праздники, особенно Рождество, он обычно встречал в Госларе, и всегда с большой пышностью.
Прибыл он сюда на Рождество и в 1063 году. Празднества должны были состояться в соборе. Уже были сделаны необходимые приготовления, даже внесены стулья для высоких гостей.
На праздник съехались много церковных владык, в том числе епископ Гильдесгеймский и настоятель Фульдского аббатства. И тут разгорелся спор между людьми настоятеля и епископа о том, чей господин главнее. Дело в том, что по сложившемуся обычаю на собраниях князей церкви аббаты Фульды всегда сидели после архиепископов Майнцских и на этом основании и сейчас требовали себе место возле майнцев. Но епископ Гильдесгеймский считал иначе: по своему сану он мог пропустить вперед себя только архиепископа и никого иного. Так как слуги горой стояли за честь своих господ и никто не хотел уступить добровольно, то в церкви уже начали переходить от слов к кулакам, но тут вмешался могущественный герцог Отто Байернский, и спор был решен в пользу аббата Фульды, к которому благоволил герцог.
В следующий раз император прибыл в Гослар на Троицу. Праздник обещал быть великолепным, снова были приглашены соперничающие духовные владыки. И снова разгорелась свара, на этот раз пуще прежнего.
Гильдесгеймец, которого жгла обида за поражение в Рождественскую ночь, теперь решил пойти на все, лишь бы оказаться рангом выше фульдца. Он подговорил маркграфа Экберта Саксонского, и тот с воинским отрядом спрятался в соборе за алтарем, чтобы в нужный момент прийти на помощь.
Когда император с епископами и со всей свитой вступил в храм, мгновенно вспыхнула перебранка из-за первенства. Страсти накалились, притаившиеся воины ринулись из своей засады и, действуя кулаками и дубинками, вытолкали фульдскую партию вон из церкви.
Те, не на шутку разъяренные, быстро собрали в городе своих приверженцев, вооружились и толпой ворвались в собор, где своим чередом шла литургия. И не с кулаками, а с обнаженными мечами набросились они на гильдесгеймцев. Резня была ужасная. Алтарь был покрыт трупами, и кровь по каменным ступеням текла на улицу.
Епископ Гильдесгеймский взобрался на церковную кафедру и оттуда ободрял своих, взывая к их мужеству и обещая лично ответить перед папой за пролитую в храме кровь. Это подействовало. Гильдесгеймцы сражались, как львы.
Кайзер изо всех сил старался прекратить кровопролитие, но все было напрасно. Его призывов никто не слушал, и он был рад, когда ему удалось целым и невредимым выбраться из толпы и укрыться во дворце.
Победа осталась за гильдесгеймцами. Они вытеснили фульдцев из храма и забаррикадировали двери.
Легенда гласит, что в соборе в самой гуще схватки находился черт. Он подзуживал дерущихся, а когда резня пошла на убыль, на глазах у всех взвился к своду храма и крикнул с глумливым смехом: «Это все моя работа!»
Погибших было много и внутри храма, и вокруг него, и даже среди тех, кто попрятались по укромным местам собора, так как резня продолжалась трое суток, и все это время несчастные терпели голод и жажду, не имея возможности спуститься вниз. Когда в начале XVIII века сняли свинцовую крышу собора, между стропил нашли три скрюченных человеческих скелета, вероятно, останки тех, кто пытался найти здесь спасение во время резни.
Раммельсберг
В давние времена, когда кайзер Оттон I[68] владел Гарцбургом, он держал в горах Гарца большую охоту. Однажды Рамм, его лучший охотник, в предгорьях преследовал дичь. Скоро склон горы стал слишком крутым, охотник слез с коня, привязал его к дереву и полез в гору пешком. Его конь, оставшись позади, нетерпеливо бил копытами по камню.
Когда Рамм после охоты возвратился, он увидел, что его конь копытами отрыл богатую рудную жилу. Он поднял несколько камней и отнес их кайзеру, который приказал в этом месте бить шурф. Скоро наткнулись на большие запасы руды, и гору в честь охотника назвали Раммельсберг.
Жену охотника звали Гоза, от ее имени произошло название города, выросшего возле горы Гослар. Речка, бегущая через город, тоже зовется Гоза, как и тамошнее светлое пиво. Охотник Раммель был погребен в Августинской капелле собора, на надгробии высечены фигуры его и жены в натуральную величину, Раммель правой рукой держит меч, а Гоза изображена с короной на голове.
Позднее шахта обрушилась, погибли так много рабочих, что больше четырехсот вдов приходили к горе оплакивать своих мужей. Поэтому рудник сотни лет стоял заброшенным, и Гослар так опустел, что на его улицах росла высокая трава.
Горный монах
Двое рудокопов всегда работали вместе. Однажды они пришли на рабочее место, заглянули в светильник и обнаружили, что масла в нем почти нет. «Что делать? – заволновались они. – Кончится у нас масло, станем мы в темноте пробираться наружу и наверняка попадем в беду, ведь по шахте в темноте не пройдешь. А если вернуться домой за маслом, то придирчивый штейгер оштрафует за опоздание».
Пока они так ломали головы, вдалеке в штреке показался свет, словно кто-то шел в их сторону. Сначала горняки обрадовались, но когда идущий подошел ближе, очень испугались, потому что по штреку, сгорбившись под низким потолком, шел незнакомый человек огромного роста. Одет он был в монашескую рясу с капюшоном на голове, а в руке нес яркую рудничную лампу. Он вошел к ним в забой, рудокопы оцепенели от страха, но незнакомец сказал: «Не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого». Он взял их светильник и подлил в него масла из своей лампы. Потом он схватил кайло и начал работать, и за час сделал больше, чем они, при всем старании, сделали бы вдвоем за неделю. На прощанье горный монах сказал: «Пусть ни одна душа не знает, что вы меня видели», – и ударил кулаком в левую стену. Стена расступилась, и рудокопы увидели подземный коридор, сверкавший золотом и серебром. Их ослепил неожиданный блеск, они отвернулись, а когда через мгновение взглянули снова, все исчезло. Если бы они вовремя бросили туда кайло или другой инструмент, проход не закрылся бы и рудокопы нагребли бы себе сокровищ. Но как только они отвели глаза, все исчезло.
И все-таки рудокопам очень повезло: у них осталось масло горного духа, которое никогда не кончалось. Прошло несколько лет, как-то субботним вечером они сидели с приятелями в кабачке и, слово за слово, рассказали им всю историю. Утром в понедельник, придя на работу, рудокопы обнаружили, что масло в лампе иссякло. И пришлось им, как прежде, снова постоянно заботиться о масле.
Венецианцы на Гарце
По всему Гарцу сохранились легенды о венецианцах, в старину приходивших в эти края. Местных жителей удивляло, что пришлые сразу же направлялись в определенные места, словно все тут знали заранее. Перед ними раскрывались горы, они входили внутрь и возвращались с несметными сокровищами. Своих проводников они обычно щедро награждали и говорили им не раз, что жители здешних мест даже представления не имеют о том, какие богатства таятся в этих горах, и что иной раз камень, брошенный в корову, стоит больше, чем сама корова.
Как-то раз венецианцы пришли к одному человеку из долины и попросили проводить их в некое место. Он согласился. Придя на это место, венецианцы потянули за один из кустов орешника, под ним открылся просторный ход. Они вошли внутрь, и проводник вслед за ними, и пришли в большой зал, посреди которого стоял огромный лоток, полный с верхом золотыми слитками. Венецианцы раскрыли свои мешки и стали их наполнять. А проводник, как бы нечаянно, уронил свой платок на кучу золота, нагнулся, чтобы его поднять, и вместе с платком незаметно прихватил слиток. Тотчас вскочила огромная собака, лежавшая подле, набросилась на него и чуть не разорвала, но венецианцы успокоили ее. Когда все вышли наружу, проводнику сказали, что он может быть свободен, потому что свое вознаграждение он уже получил. После отъезда венецианцев проводник снова пришел на это место, повыдергал весь орешник, но так и не смог попасть внутрь горы.
У одного человека из предгорья каждый год останавливались люди из Венеции, и он водил их в горы. У них имелось особое зеркало: если посмотреть в него, становилось видно, что таят в себе горы. Хозяин дома разузнал об этом и однажды ночью потихоньку унес зеркало. Он поглядел в него и увидел, что у горы Иберг вершина железная, середина серебряная, а подножье золотое, и стоит она на воде.
Рано утром, едва венецианцы поднялись, они уже знали, что зеркало у них украдено, и заставили хозяина его вернуть. Они ушли и больше не вернулись. Пришлось этому человеку снова браться за первую попавшуюся работу и получать жалкие гроши, в то время как венецианцы щедро ему платили, и он при них жил припеваючи.
Ганс в Венеции
Были времена, когда в горах Гарца повсюду бродили венецианцы. Так местные жители называли всех итальянцев и были уверены, что они повсюду ищут золотой песок. Для вида пришлые торговали мышеловками или чесалками для льна и возвращались домой, наполнив мешки так называемым золотым песком. Они много раз возвращались на одни и те же места, искали хороший песок и увозили его с собой. Для чего они его использовали, неизвестно. В горах Фихтельберга тоже появлялись венецианцы и подолгу жили среди местных жителей.
Один из них, по имени Габриэль, много лет жил у крестьянина из деревни Вюльфертсройт, что по старой эгерской дороге. Он чувствовал тут себя как дома, и все относились к нему как к члену семьи. Целыми днями он странствовал в окрестных горах, а ночью спал за печью на кабаньей, или волчьей, или медвежьей шкуре, – эти звери тогда еще во множестве водились в окрестных лесах.
Лет десять прожил тут Габриэль в неизменном мире и дружбе с крестьянином. Ни один из них не вмешивался в дела другого. Крестьянин не спрашивал, где чужеземец бродит, что ищет и скоро ли отправится домой, а тот каждую неделю аккуратно платил деньги, и не было похоже, что он собирается уезжать. Шли годы, крестьянин привык к присутствию гостя и не помышлял, что друг когда-нибудь его покинет. Тем большей неожиданностью было для него, когда Габриэль сказал ему без всяких предисловий: «Завтра я ухожу, навсегда возвращаюсь домой в Венецию».
При этом известии все в доме опечалились, жена и дети заплакали, как если бы уходил сам хозяин. Но Габриэль не стал медлить. На прощанье он сердечно пожал руку своему добродушному хозяину и сказал: «Прощай, Ганс. Позволь мне напоследок вот о чем тебя предупредить. Тебе предстоят трудные дни. Ты попадешь в беду и будешь нуждаться и в деньгах, и в друзьях. Вспомни тогда про своего друга Габриэля и приходи ко мне в Венецию. Прощай!»
Габриэль ушел. Крестьянин долго смотрел ему вслед, потом молча вернулся домой и все размышлял о его непонятных словах. «Хорошенькое прощанье, – говорил он себе, – десять лет я дружил с ним и заботился о нем, и вместо благодарности он мне накаркал, что я попаду в беду! Не мог, что ли, сказать хотя бы «если ты попадешь в беду», – нет, он уверенно сказал: «Ты попадешь в беду!»
Жена посоветовала ему выбросить из головы эти бредни, но лишь со временем его тревога и обида ослабли. Прошел год, за ним другой, все было благополучно, и никто в доме уже не вспоминал о пророчестве венецианца.
Года через четыре, в одно из воскресений, Ганс сидел в кабачке. Он подливал себе да подливал, и незаметно выпил больше обычного. Тут в дверях завязалась ссора между парнями. Сначала пошла крепкая перебранка, потом они схватили друг друга за волосы, началась настоящая драка. Ганс выскочил наружу, прихватив выломанную ножку стула. В потасовке он кого-то ударил, спьяну плохо разбираясь в происходящем, а рука у него была тяжелая, и он убил наповал молодого парня.
Бедный Ганс сразу протрезвел и бросился бежать. Родственники убитого гнались за ним, но наступила ночь, и он скрылся в лесу. Шесть часов бежал он, не останавливаясь, потом в изнеможении упал и заснул. Проснувшись поздним утром, он по-настоящему понял всю бедственность своего положения. «Что мне делать, куда податься?» – думал он в отчаянии. И тут ему вспомнились слова Габриэля. «Да, Габриэль, я пойду к тебе!» Он вскочил на ноги и с новыми силами двинулся вперед.
Но где же эта самая Венеция? Слева, справа, впереди, сзади? Кто мог указать ему дорогу? Он пошел куда глаза глядят и у всех спрашивал, как пройти в Венецию. Многие смеялись над ним, но кое-кто указывал направление. Он блуждал десять недель и все-таки добрался до сказочного города.
Не успел он слезть с повозки и сделать пару шагов по улице, как спросил первого же встречного, где живет Габриэль. Человек прошел мимо, ничего не ответив. Ганс пошел дальше, озираясь в поисках Габриэля, но того нигде не было видно. Он еще раз десять спросил о нем, но люди только улыбались и пожимали плечами.
Так прошел день, другой, третий. Ганс, усталый, голодный, метался по улицам, спрашивал и спрашивал, но Габриэля найти не мог. «Что я за несчастный человек! – воскликнул он. – Я пришел в город, где живет мой друг Габриэль, и никак его не найду. Домой вернуться я не могу, денег у меня нет. Что мне делать?»
В отчаянии присел он на ограду канала, и слезы побежали по его щекам. «Если я сегодня его не найду, – решил он, – то брошусь в море».
И тут ему показалось, будто кто-то зовет его по имени. Он оглянулся и прислушался, боясь ошибиться. Голос позвал погромче: «Ганс, Ганс из Фихтельберга!» Ганс вскочил, поглядел вокруг, но не увидел никого, кто бы мог его звать. Он машинально сделал несколько шагов, еще не зная, куда ему идти. Голос крикнул еще раз: «Ганс из Вюльфертсройта, ты ищешь своего друга Габриэля? Я здесь, наверху!»
Ганс поглядел вверх и увидел, что ему машет Габриэль из окна большого прекрасного дворца. Ганс не поверил своим глазам. Голос был Габриэля, лицо Габриэля, но как нарядно и богато одет был этот человек и как великолепен был дворец! Сбитый с толку, смущенный, Ганс застыл на месте, не зная, что делать.
Раскрылись двери дворца, и оттуда вышел богато одетый господин с лицом Габриэля. «Ганс, ты что, не желаешь больше узнавать старого друга?» Ганс оглядел его с головы до ног и остался стоять, словно окаменев. Габриэль схватил его за руку, затянул в дом и привел в красивую комнату. «Ты все еще не узнаешь, Ганс? Это я, Габриэль, который десять лет жил у тебя в доме!»
Ганс покачал головой и не сказал ни слова. Тогда Габриэль вышел из комнаты, оставив оцепеневшего крестьянина одного. «Что теперь будет?» – думал Ганс и рассматривал комнату, не трогаясь с места. Раскрылась дверь, и вошел Габриэль, одетый в ту же самую неказистую одежку, которую он носил в Вюльфертсройте.
«Габриэль, так это ты!» – воскликнул Ганс, и друзья бросились в объятья друг другу.
Теперь Ганс держался с Габриэлем, как прежде, говорил ему «ты» и все подробно ему рассказал про свою судьбу, про свое несчастье, про свои странствия в поисках Венеции. Вечером Габриэль сказал: «Ну, старый мой Ганс, на ком ты хочешь сегодня спать? Хочешь, на медведе, хочешь, на волке, хочешь, на диком кабане».
Крестьянин не знал, что означают эти вопросы, и испуганно молчал. Габриэль, засмеявшись, взял его за руку и повел через ряд комнат, одна красивее другой, потом по длинной галерее в отдаленную часть дома. Ганс шел за ним, все еще не зная, что его ожидает.
В спальне стояли три золотые кровати искусной работы. Одна с изображением медведя, другая – волка, третья – кабана. «Гляди, Ганс! – сказал Габриэль. – Эти кровати и остальные сокровища, которые ты увидел в моем дворце, – плоды моего пребывания в ваших горах. Там я добыл золотой песок, о котором вы не знаете и которым не дорожите, и стал богатым. В твоем доме я спал на шкурах диких зверей, теперь ты выбирай, на какой кровати будешь спать. Спокойной ночи!»
Габриэль ушел, а Ганс, подивившись, выбрал медвежью кровать и впервые за много дней спокойно уснул.
Венецианец и горный дух
В Дебанттале под горой Айгеркефеле хранятся громадные сокровища. Их усердно сторожит горный дух. Все горные стражи верят, что умрут с голоду, если лишатся хотя бы части своих богатств.
Однажды в долину пришел венецианец. Он обратился к одному пастуху с просьбой проводить его до Айгеркефеле и за это предложил ему на выбор либо шесть талеров, либо половину золота, которое он должен там добыть.
Пастух рассудил, что о золоте еще ничего не известно, а шесть талеров – большие деньги за такую короткую дорогу, и выбрал шесть талеров.
Пришли они на место. Венецианец подошел к скале, достал какую-то книгу и начал громко читать. Вскоре из скалы появился горный дух и спросил: «Что нужно?»
– Для тебя ничего, а для меня тридцать тысяч золотых гульденов, – сказал венецианец. – Принеси немедленно!
Горный дух помрачнел, покачал головой, ушел, вынес десять тысяч гульденов в свертке и мгновенно скрылся в скале.
– Так не годится, дух! – крикнул венецианец, раскрыл книгу и снова начал читать, то ли по-гречески, то ли по-латыни, а может, по-древнееврейски, пастух не знал. Опять показался горный дух, с недовольным видом вынес десять тысяч и скрылся.
Но венецианец не сдавался, снова раскрыл книгу и вынудил духа в третий раз принести деньги.
После этого он погрузил золото на повозку, а пораженному пастуху дал шесть талеров и сказал: «Эх, ты, простофиля! Ты и мне-то не дал развернуться как следует. Если бы ты вместо этих нищенских монет пожелал половину золота, я бы велел духу принести шестьдесят тысяч, и ты смог бы у любого рыцаря в округе купить замок со всем его содержимым!»
Старичок и разбойники
Неподалеку от замка Ванген, в угрюмом и безлюдном месте, находился уединенный хутор.
Был сочельник, и обитатели хутора не хотели пропустить рождественскую мессу в вангенском храме. Прежде чем уйти, они попрятали все ценное, что было в доме: часть убрали в погреб, часть в дрова, а самое дорогое взяли с собой.
Эти хлопоты наблюдал один дряхлый, бедный старичок. Он попросился переночевать, идти дальше у него не было сил. Хозяева сказали ему: «Дедушка! Здесь нельзя оставаться. Каждый год в рождественскую ночь сюда приходят разбойники и хозяйничают до утра. Один человек вызвался посторожить дом, и они его убили. Тебя тоже могут убить».
«Нет, со мной они ничего не сделают, уж вы позвольте мне остаться!» – ответил старичок. Ему дали еды и питья, оставили свет, приготовили постель на печке и пожелали спокойной ночи, после чего все ушли, освещая дорогу факелами. Старик наелся, напился и улегся спать. Около полуночи в дверь и в окна забарабанили кулаки, и грубые голоса потребовали: «Отворяй!»
«Подождите», – отозвался старичок, сполз с печи, взял свечку и отворил им дверь. В дом ворвалась буйная орава вооруженных людей. Старик молча, не сводя с них глаз, поднял указательный палец и шагнул назад в комнату, и грабители, словно оцепеневшие под взглядом старика, послушно последовали за ним. Когда все оказались в комнате, старичок снова поднял палец, начертил в воздухе таинственный знак и скомандовал: «Внимание! Равняйсь! Глядеть вперед! Смирно!» – словно командир солдатам. И они выполнили команду, безвольно, беззвучно, точно механизмы.
«Спокойной ночи!» – насмешливо сказал старичок, вскарабкался на свою печку, улегся, повозился и захрапел. А разбойники стояли в полном сознании, но словно оцепеневшие.
Наутро воротились хозяева дома и сначала испугались при виде толпы грабителей. Но старичок-венецианец слез с печи, пожелал им доброго утра и сказал: «Вот вам ваши разбойники. Делайте с ними, что хотите. Хотите – свяжите и отдайте на суд и расправу, хотите – отпустите. Сюда они больше никогда не придут».
Хозяева посовещались и решили посчитать разбойников за крупных воров и, стало быть, отпустить, следуя поговорке: «Мелкий вор на виселице, крупный на свободе». Те были рады-радехоньки и никогда больше не появлялись в долине. Они натерпелись такого страху, что дрожали при одном упоминании об этих местах. А старичка-венецианца хозяева упросили погостить и на прощанье от души благодарили и благословляли.