Поэма Пушкина, музыка Чайковского и указания месткома ясно дают понять, что Евгений Онегин хотя и чуждого нам происхождения (дворянин и помещик), но все же не забулдыга и не алкоголик.
Правда, Онегин иногда заливал за галстук. Но это бывало на холостых пирушках, ну, какое-нибудь там: «Вошел: и пробка в потолок, вина кометы брызнул ток»; или где-нибудь в ресторане – «Еще бокалов жажда просит залить горячий жир котлет». Но к Лариным он ни разу не являлся в пьяном виде. А когда он пришел на свидание с Татьяной, то был чист, как стеклышко, маковой росинки во рту не было. Он был холоден и рассудителен – «Примитете исповедь мою: себя на суд вам отдаю». Такие слова может произнести только совершенно трезвый человек.
А что касается дуэли с Ленским, то тут никаких сомнений быть не может. Пушкин с Чайковским следили за поведением Онегина с утра. Он встал, «глядит – и видит, что пора давно уж ехать со двора». Оделся, француз Гильо «халат и туфли предлагает». Заметьте, водки никто ему не предлагал.
И тем не менее заслуженный артист Зубарев исполняет партию Онегина в пьяном виде, еле держась на ногах. Как он в таком состоянии на поединке попадает не в дирижера, а в Ленского, понять немыслимо.
Такую сверхметкую, снайперскую стрельбу можно объяснить разве только многолетней привычкой Зубарева выступать под мухой.
Хорошо бы узнать, как заслуженный артист трактует партию Демона? Представляем себе эту мрачную картину: «Печальный демон, дух изгнанья», наступая на собственные крылья и на руки суфлера, бродит по сцене и громко икает, заглушая женский хор, который, дрожа от страха, поет – «День и ночь шумит Арагва».
Женщинам киевской оперы вообще работать жутковато. На сцене при полном свете рампы, на глазах У публики, сидящей в зале, они чувствуют себя как в темном переулке «а Подоле. Каждую минуту они ждут нападения хулиганов. На сцене щиплют до синяков и шепчут им слова, не значащиеся в либретто, – всякие непристойности и мерзости.
Главные щипачи, или щипуны или щипатели (даже подходящего названия не подберешь для этого свинского занятия) – певцы Недин и Волковой.
Нет, нет, Собинов и Баттистини иначе начинали свою карьеру!
«День и ночь шумит Арагва», день и ночь шумит Донец.
Но это не река Донец, а народный артист Донец, общепризнанный батько киевского оперного куреня.
Известно, что нет такого баса, который не хотел бы стать вторым Шаляпиным. Это тоже одна из оперных традиций.
На пути в Шаляпины Донец решил овладеть техникой великого собрата, так сказать, собаса. Первым долгом он побил рабочего сцены Левицкого, Потом отправился домой, попробовал голос.
– Нет, еще не звучит. То есть звучит, но не так, как нужно. Нет этого шаляпинского пианиссимо. Черт возьми, нет и фортиссимо. Надо работать, работать и работать.
Пошел и побил артиста Исакова. О певце начала распространяться слава второго Шаляпина, но с пением все еще продолжалась непонятная заминка. Замашки были шаляпинские, а голос и игра были какие-то донцовские. Явно было видно, что только упорным трудом можно было добиться совершенства.
Пора было покончить с кустарщиной и приступить к систематическому освоению шаляпинских методов.
Последним был избит артист Аз-рикан. Донец вложил в это упражнение всю свою душу. Он рычал, грохотал, наносил удары, бесновался, как только мог.
– Ну, вылитый Шаляпин, – с испугом говорили старые, видавшие виды хористы и компримарио.
Вечером Донец сидел окруженный друзьями и жаловался:
– Кажется, все сделал. И куражился, и с оркестром расправлялся, и морду бил кому попало. Почему же лавры выдают в недостаточном количестве, почему публика не понимает, не награждает? Почему я все-таки не Шаляпин?
Действительно, артист сделал все, чтобы стать похожим на Шаляпина. Вот только на колени перед царем не становился.
Странная в Киеве опера. Баритоны после получки бродят по сцене пьяные, тенора щиплют сопрано, басы хлещут баритонов и теноров, хористы прячутся от солистов за фанерные кусты. Идет большая и кипучая музыкальная жизнь, скоро прорвутся через оркестр и станут кидаться на публику. Хорошо, если успеют вовремя спустить железный занавес. А если не успеют?
2-й и последний концерт
ВАСИЛИЯ ДРОВЯННИКОВА
По желанию публики Василий Дровянников
даст 9-го мая в 4 ч. 30 м. дня в зале Гаво
прощальный концерт по новой и исключительной программе
Первый его концерт прошел при переполненной аудитории.
Дирекцией было продано сверх аншлага еще 500 билетов, но и этого оказалось недостаточно, и многие, не получив билетов, разошлись по домам.
Мы знаем заранее, что скажет Дровянников.
– Я – не я, – скажет он, – и лошадь не моя. Объявление это поместил негодяй-администратор!
Почему же вы не протестовали, уважаемый бас? Почему вы не прогнали в шею такого администратора? Почему вы раскаялись только тогда, когда ваш голос был оценен знатоками в три с минусом, а ваше умение петь – в два с плюсом?
Певец Батурин, выступление которого было гораздо скромнее, получил должный отпор. Он начал новую, честную жизнь советского певца на незначительных ролях в Большом театре. И он делает успехи. После года работы ему уже дали партию Дона Базилио в «Севильском цирюльнике». Может быть, лет через десять он и будет вторым Шаляпиным.
Певец Головин без излишней рекламы достиг в Италии большого совершенства и благополучно обходится без киноуслуг. Он ведет честную жизнь честного советского певца.
Дровянникову придется прекратить сенсационные концерты.
Хватит с нас. Деньги обратно!!!
Рецепт спокойной жизни
Докладчик. Граждане, наше домоуправление предложило мне прочесть жильцам дома небольшую лекцию о том, как организовать спокойную жизнь. По зрелом размышлении, я согласился.
Многие удивляются, как это я сохраняю спокойствие духа и постоянно нахожусь в удовлетворительном настроении, в то время как вокруг идет такая бурная жизнь и происходит бессмысленная трепка нервов. Хорошо. В порядке обмена опытом я расскажу о всех моих достижениях.
Прошу только соблюдать тишину, в противном случае вынужден буду принять соответствующие решительные меры.
Итак, если человек хочет быть спокойным, он постоянно должен иметь при себе следующие предметы: записную книжку, хорошо очиненный карандаш и свисток. Да, я сказал свисток. Никакое спокойствие немыслимо, если у вас в кармане нет свистка.
Скажем, так. Вы входите в магазин с целью приобретения каких-либо продуктов питания, или ширпотреба, или отдельных предметов роскоши, или канцпринадлежностей. Я не спорю, иногда все проходит гладко – вы быстро налаживаете очередь к прилавку, покупаете нужную вам вещь, налаживаете очередь в кассу, платите и уходите. Но обычно посещение магазина не обходится без инцидента. Покупатель может вас толкнуть, продавец грубо ответить, кассирша заявить, что у нее нет сдачи. В таких случаях всегда начинаются крик, пререкания, волнение, – в общем, то, о чем я уже докладывал, – бессмысленная трепка нервов. Вот этого-то и не надо делать. Не надо повышать голоса.
Скажем, вас толкнули. Хорошо. Полное спокойствие. Вы выясняете, кто вас толкнул. Просите предъявить документы. Виновный, конечно, уверяет, что толкнул нечаянно, и документы предъявить отказывается. Еще лучше. Вы приглашаете заведующего магазином и очень тихо, но твердо требуете от него немедленного удаления хулигана с территории торговой точки. Заведующий, конечно, заявляет, что это не его дело и что вообще нечего подымать шум из-за пустяков. Пустяки? Отлично. Без крика, тихо, спокойно берете карандашик и заносите фамилию бюрократа в записную книжечку. Заведующий говорит, что плевал он на мою книжечку. Ах, плевал! Замечательно! Вы мобилизуете покупательский актив, сплачиваете его и подымаете на борьбу с чиновником, потерявшим чувство действительности.
Покупатели не хотят включиться в борьбу? Не хотят сплачиваться? Превосходно! Вынимаете тот же карандашик и, сохраняя полнейшее спокойствие, переписываете поголовно всех граждан, находящихся в магазине. Да, да, поголовно всех, с указанием адресов и места службы. В борьбу с этими антиобщественными элементами вы вовлекаете продавцов.
Если продавцы не оказывают вам законного содействия, то тем лучше. Всех их туда же, в книжечку. Кассиршу тоже. Чтоб не смеялась идиотским смехом в ущерб своим прямым обязанностям. Вы мне, конечно, скажете, что виновные могут убежать из магазина, спасаясь, таким образом, от ответственности. В том-то и дело, что не могут. На скандал с улицы лезут любопытные, и в дверях образуется пробка – ни войти, ни выйти.
Дети плачут, взрослые грозятся, какая-то неустойчивая женщина падает в обморок, слышен, так сказать, стук падения тела. Происходит то, о чем я вам докладывал уже дважды, – трепка нервов. Но вы делаете свое дело, продолжаете перепись.
Если в это время вас будут оскорблять разными словами, – очень хорошо! Отнеситесь к факту словесного оскорбления спокойно, зафиксируйте его в книжечке и поставьте против фамилии негодяя-оскорбителя птичку.
Нетерпеливый голос из зала. А если дадут по морде?
Докладчик. Вот этого мне только и надо. Я получаю по морде. Прекрасно. Теперь вся эта объединенная банда покупателей и продавцов в моих руках. Дела идут блестяще. Надо мной намечается суд Линча со стороны недовольных граждан. Уже хватают за толстовку. И тут я вынимаю свисток и громко, торжественно свищу. Никто не уйдет, все ответят: кто за оскорбление действием, кто за подстрекательство к оскорблению действием, кто за неоказание помощи во время оскорбления действием. Приходит милиционер, и вся компания преступников отправляется в милицию. И, заметьте, опять идет бессмысленная трепка нервов. Все волнуются, не хотят идти в отделение, орут, что им надо на службу, к доктору, домой. Один я спокоен.
Спокойным меня делает сознание собственной правоты. Пульс шестьдесят два, прекрасного наполнения. Температура тела