– У меня бесплатный проезд!
– Разве вы железнодорожник?
– Нет, я не железнодорожник.
Выясняется, что принципиальный неплательщик непричастен также и к водному транспорту и никаких прав на бесплатный проезд не имеет, вообще он ни на что не имеет прав, но все получает бесплатно.
Как видно, у нас уж такая страна. Достаточно только очень захотеть, чтобы получить.
А принципиальные неплательщики упрямы чрезвычайно. И своего добиваются.
Таким образом в зале, где происходит общественный просмотр, представителей общественности почти нет. Их с успехом заменяют молодые шалуны и шалуньи совершенно неизвестных профессий.
Шалуны и шалуньи по части знакомы (в поездах и санаториях знакомства совершаются чрезвычайно легко). Они приветствуют друг друга веселыми криками и занимают места по неизвестно полученным контрамаркам, а то и вовсе без таковых.
Редких представителей общественности оттесняют на галерку. Кроме принципиальных неплательшиков и одиночек-общественников в зале теснятся первачи. Слой первачей образуется так.
Часть билетов (очень незначительная) рассылается по учреждениям. Там их забирает тот, кто увидит первым. Забирает все сразу. Отсюда и слово первач.
Первачи великодушны и охотно распределяют билеты среди знакомых девушек, отдавая предпочтение красивым блондинкам, склонным к полноте. Некрасивым девушкам первачи билетов никогда не дают.
Поэтому в день общественного просмотра в зале есть на что посмотреть, есть чем полюбоваться, есть на чем отдохнуть глазу.
Иногда же просмотры, как видно, для удобства немногочисленных представителей общественности, устраиваются в полночь, когда просыпаются совы, или на рассвете, когда просыпается петух.
Одиночки-общественники, замороченные работой, на такие просмотры попасть, конечно, не могут. А первачам и неплательщикам все равно, в каком часу дня или ночи. Лишь бы бесплатно.
А бывают и такие просмотры.
Перед серебристым экраном сидит чиновник из Совкино с невыразительными чертами лица и смотрит новый заграничный фильм.
– А ведь ничего фильмик? – шепчет он самому себе. – Надо купить.
И вскоре по воле чиновника с невыразительными чертами лица на экранах появляются фильмы:
1. «Лулу».
2. «Мулен-Руж».
3. «Опыт инженера Стронга».
4. И др., и др., и др-р-р, гав-гав!
Такого чиновника действительно хочется укусить за икры.
Несомненно, что человек с таким вкусом, как наш чиновник, хорошие картины бракует, ибо нам доподлинно известно, что есть на Западе не только плохие фильмы.
Итак, на английский манер позволим себе задать вопрос достопочтенным гражданам из Совкино:
– Известно ли вам, что за последние годы вами куплено отвратительное, бездарное, вредное из всего того, что выпущено в области кино за границей?
Ответ согласны услышать в любом месте и в любой день, письменно и устно.
Полупетуховщина
Время от времени, но не реже, однако, чем раз в месяц, раздается истошный вопль театральной общественности:
– Нужно оздоровить советскую эстраду!
– Пора уже покончить!
– Вон!
Всем известно, кого это «вон» и с кем «пора уже покончить».
– Пора, пора! – восклицают директора и режиссеры театров малых форм.
– Ох, давно пора, – вздыхают актеры этих же театров.
– Скорее, скорее вон! – стонет Главискусство.
Решают немедленно, срочно, в ударном порядке приступить к оздоровлению советской эстрады и покончить с полупетуховщиной.
Всем ясно, что такое полупетуховщина.
Исчадие советской эстрады, халтурщик Полупетухов, наводнил рынок пошлыми романсами («Пылали домны в день ненастья, а ты уехала в ландо»), скетчами («Совслужащий под диваном»), сельскими частушками («Мой миленок не дурак, вылез на акацию, я ж пойду в универмаг, куплю облигацию»), обозрениями («Скажите – А!»), опереттами («В волнах самокритики») и др. и пр.
Конечно, написал все это не один Сандро Полупетухов, писали еще Борис Аммиаков, Луврие, Леонид Кегельбан, Леонид Трепетовский и Артур Иванов.
Однако все это была школа Сандро и все деяния поименованных лиц назывались полупетуховщиной.
Действительно, отвратительна и пошла была полупетуховщина. Ужасны были романсы, обозрения, частушки, оперетты и скетчи.
И желание театральной общественности оздоровить эстраду можно только приветствовать.
Оздоровление эстрады обычно начинается с созыва обширного, сверхобщего собрания заинтересованных лиц.
Приглашаются восемьсот шестьдесят два писателя, девяносто поэтов, пятьсот один критик, около полутора тысяч композиторов, администраторов и молодых дарований.
– Не много ли? – озабоченно спрашивает ответственное лицо.
– Ну, где же много? Всего около трех тысяч пригласили. Значит, человек шесть приедет. Да больше нам и не нужно. Создадим мощную драмгруппу, разобьем ее на подгруппы, и пусть работают.
И действительно, в назначенный день и час в здании цирка, где пахнет дрессированными осликами и учеными лошадьми, наверху, в канцелярии, открывается великое заседание.
Первым приходит юный Артур Иванов в пальто с обезьяньим воротником. За ним врываются два Леонида, из коих один Трепетовский, а другой Кегельбан. После Луврие, Бориса Аммиакова является сам Сандро Полупетухов.
Вид у него самый решительный, и можно не сомневаться, что он вполне изготовился к беспощадной борьбе с полупетуховщиной.
– Итак, товарищи, – говорит ответлицо, – к сожалению, далеко не все приглашенные явились, но я думаю, что можно открывать заседание. Вы разрешите?
– Валяй, валяй, – говорит Аммиаков. – Время не терпит. Пора уже наконец оздоровить.
– Так вот я и говорю, – стонет председатель. – До сих пор наша работа протекала не в том плане, в каком следовало бы. Мы отстали, мы погрязли…
В общем, из слов председателя можно понять, что на театре уже произошла дифференциация, а эстрада безбожно отстает. До сих пор Луврие писал обозрения вместе с Артуром Ивановым, Леонид Трепетовский работал с Борисом Аммиаковым, а Сандро Полупетухов – с помощью Леонида Кегельбана.
– Нужно перестроиться! – кричит председатель. – Если Луврие будет писать с Трепетовским, Сандро возьмет себе в помощники Иванова, а Кегельбан Аммиакова, то эстрада несомненно оздоровится.
Все соглашаются с председателем. И через неделю в портфель эстрады поступают оздоровленные произведения.
Романс («Ты из ландо смотрела влево, где высилось строительство гидро»), скетч («Радио в чужой постели»), колхозные частушки («Мой миленок идеот, убоялся факта, он в колхозы не идет, не садится в трактор»), обозрение («Не морочьте голову»), оперетта («Фокс на полюсе») и др. и пр.
И на месяц все успокаиваются.
Считается, что эстрада оздоровлена.
Пьеса в пять минут
В вестибюле некоего московского учреждения висят две таблички. Одна висит на левой двери, другая на правой двери. Других дверей в вестибюле нет.
И тем не менее на табличке, украшающей левую дверь, написано:
ЛЕВАЯ СТОРОНА
Что же касается таблички на правой двери, то и там в свою очередь строго указано:
ПРАВАЯ СТОРОНА
Черт знает что такое! Непостижимая вещь!
Кому эти надписи нужны? Младенцам? Но младенцы в это учреждение не ходят. Может быть, эти надписи должны помочь неграмотным разобраться, где правая – где левая сторона? Но неграмотные не смогут оценить этой заботы. Они не умеют читать. А если бы даже и умели, то свободно ориентировались бы и без этих надписей.
Удивление растет еще и потому, что вышеназванное учреждение является издательством и посещается исключительно титанами и гениями, то есть писателями и критиками.
Если бы эта статья предназначалась для серьезной профсоюзной газеты под названием «Голос Председателя», то нам не осталось бы ничего, как воскликнуть:
– О чем сигнализирует этот жизненный факт?
И хотя эта статья так и не появится в «Голосе Председателя», но факт все же кое о чем сигнализирует. Сигнализирует он о том, что учрежденский администратор в безумном стремлении выделиться из пестрой толпы завхозов дошел до так называемой ручки.
Можно биться об заклад, что он уже объявил себя сверхударзавхозом и в настоящую минуту, трусливо мигая белыми ресницами, сочиняет новую серию табличек, коими собирается оборудовать учрежденскую лестницу.
ПЕРВАЯ СТУПЕНЬКА
ВТОРАЯ СТУПЕНЬКА
ТРЕТЬЯ СТУПЕНЬКА
И так далее, по числу ступенек, всего сто сорок девять табличек.
Деятельность сверхударного завхоза глупа, но особенного вреда не приносит. На каждую хорошую мысль неизбежно находится свой дурак, аккуратно доводящий ее до абсурда.
Не страшен, конечно, какой-нибудь вокальный квартет, объявляющий всем и вся, что отныне он становится ударным квартетом имени «Непрерывки и Пятидневки».
Пусть называется. От пошляков не отобьешься.
Но болезненно пугает суперударничество, охватившее некоторых драматургов.
То и дело в газетах появляются телеграммы-молнии о громовых успехах драмударников:
«Драматург-ударник Константин Ваалов в порядке соцсоревнования написал за последний месяц пять актуальных пьес для клубного театра и вызывает на написание такого же количества пьес драматурга Е. Едокова».
«Ударная бригада писателей при доме «Общества по внедрению культурных навыков в слои бывш. единоличников имени М. В. Коленова» в течение последних трех дней выпустила одиннадцать пьес для деревенской сцены. Пьесы трактуют разные актуальные вопросы и называются:
«Фанька-забойщица» (Деревенский водевиль с танцами).
«С миру по нитке» (Крестьянский лубок).
«Шея» (Народная трагедия в семи актах).
«Голому – рубашку!» (Хороводное действо).
«Овин» (Драма).
«Колесо» (Драма в четырех частях).