В ауле (стихотворение)
На серых ладонях
Аул Бурай…
Бурай (роман)
Бурай – большое село. Тысяча дворов мигает на серых ладонях… ветром с той стороны Таныба доносились песни салчелар – рабочих-сплавщиков: «Барадганай тургач бер утыр-дым. Лякларым бегряк талганга…»
Таныб (поэма)
Старый Давли,
сплавщик Давли
Нищую песню поет:
«Барадагнай тургач
бер утырдым.
Лякларым бегряк
талганга.
Лутфей не баловал читателя разнообразием. Сноска к стихотворению «В ауле» сообщает: «Бурай – село, где я родился. Автор», сноска к поэме «Таныб»: «Таныб – река, идущая мимо моего аула, в котором я батрачил… Автор».
Но, чтобы потребитель совсем уж не затосковал, Гумиров вводил в свои произведения оптимистическую ноту:
«Пятилетки боится седой капитал. Смерть свою чует седой капитал. Интервентов, вредителей шлет капитал. Готовит войну капитал».
Стихи казались странными, но успокаивали политическая выдержанность автора и то обстоятельство, что произведение переведено с татарского языка.
Тут начинается самое главное.
Лутфей Гумиров не пишет стихов ни по-татарски, ни по-русски. Он сочиняет подстрочный перевод со своих несуществующих произведений и поручает русским поэтам привести его в стихотворный вид.
Так как в подстрочнике есть экзотические слова – Гюльсюм, аллах, муэдзин, то переводчику ничего не стоит слепить восточный стих. В покупателях недостатка тоже нет. Их удовлетворяет обилие идеологии (капитал, капитал, капитал, капитал).
А если кто и подымал голову, то всесильное удостоверение живо сбивало с него спесь.
Так наскреб себе славу в Москве (в культурные татарские центры он показываться боялся) крупный писатель-национал Лутфей Гумиров.
А что, если по такому рецепту станет жить Холодный философ? Довольно легкая у него получится жизнь, у Холодного. Тут и Литфонд, тут и южные берега, и сикоморы, и пальмы, и мертвый час, и горячий песок. А по дороге из Алушты в Гурзуф можно написать поэму из китайской жизни, сделаться, так сказать, кит-поэтом.
Известно, как китайцы живут.
Сперва подстрочный перевод:
«Маленькая Ху-Ху, у которой тростниковая талия, одиноко шла по иностранному сеттльменту, злой белый человек отобрал у нее два таэля, которые дал маленькой Ху-Ху старый изможденный кули Ли Хунчанг. И на все это злой капиталист дал ей две горсти риса, две маленькие, как сердце шанхайского голубя, горсточки риса».
Из жадности кит-поэт никому не дает обработать свой перевод. Сам обработает:
У маленькой Ху-Ху
Талия, что бамбук.
Такая у нее талия.
Не ходи, Ху-Ху, по сеттльменту,
Нехорошие люди в сеттльменте,
Такой это сеттльмент,
Но пошла Ху-Ху по сеттльменту.
И грубо взял у нее два таэля
Злой и белый джентльмент.
И заплакал шанхайский голубь
Из-за одной горстки риса.
Из-за полгорстки риса.
Стихи получились страшные. Но если их подкрепить удостоверением, напечатать их нетрудно.
В таких случаях главное – это удостоверение. «Дано сие тому-сему в том, что он является тем-сем и пишет стихи о том, о сем».
Разве, когда печатали литературные плутни Лутфея Гумирова, в редакциях не знали, что все это – галиматья? Даже если бы стихи были действительно переведены с татарского?
Но там читали не стихи. Там больше интересовались удостоверениями.
А если так, то нужно было печатать в журнале самое удостоверение.
И короче. И яснее. И читателю не так противно.
Я, в общем, не писатель
Позвольте омрачить праздник.
Позвольте явиться на чудные именины советской сатиры не в парадной толстовке, ниспадающей на визиточные брюки, и не с благополучным приветствием, выведенным пером «рондо» на куске рисовальной бумаги. Разрешите прибыть в деловых тапочках, выцветшей голубой майке и замечательных полутеннисных брюках, переделанных из кальсон.
Конечно, легче всего было бы ограничиться шумными аплодисментами, переходящими в овацию, но все же разрешите в гром похвал внести любимую сатирическую ноту.
Дело в следующем. Не очень давно в редакцию явился довольно обыкновенный человек и предложил свое сотрудничество.
– Я, – сказал он, – в общем, не писатель. В общем, я интеллигент умственного труда, бывший гимназист, ныне служащий. Но я, видите, женился, и теперь, вы сами понимаете, мне нужна квартира. А чтобы купить квартиру, мне нужно укрепить свою материальную базу. Вот я и решился взять на себя литературную нагрузку: сочинять что-нибудь.
– Это бывает, – заметил редактор, – как раз Гете так и начинал свою литературную деятельность. Ему нужно было внести пай в РЖСКТ «Веймарский квартирник-жилищник», а денег не было. Пришлось ему написать «Фауста».
Посетитель не понял горечи этой реплики. Он даже обрадовался.
– Тем лучше, – сказал он. – Вот и я сочинил несколько юморесок, афоризмов и анекдотов для укрепления своей материальной базы.
Редактор прочел сочинения бывшего гимназиста и сказал, что все это очень плохо. Но бедовый гимназист и тут не смутился.
– Я и сам знаю, что плохо.
– Зачем же вы принесли свой товар?
– А почему же не принести? Ведь у вас в журнале известный процент плохих вещей есть?
– Есть.
– Так вот я решил поставлять вам этот процент.
После такого откровенного заявления отставного гимназиста прогнали. А случай с процентами забылся, и о нем никто не упоминал.
Между тем хорошо было бы о нем вспомнить сейчас, в юбилейную декаду, потому что это не маленький, видно, процент плохих произведений, если человек собирался построить на него квартиру.
Неизвестно, как это произошло, но в сатирико-юмористическом хозяйстве слишком рано появились традиции. Лучше бы их вовсе не было. Кто-то уже слишком проворно разложил по полочкам все явления жизни и выработал краткие стандарты, при помощи коих эти явления нужно бичевать.
Как-то незаметно проник в веселую сатирико-юмористическую семью злодей-халтуртрегер. Он все знает и все умеет. Он может написать что угодно. У него есть полный набор литературных отмычек.
Когда-то на железных дорогах существовал трогательный обычай. На вокзалах вывешивались портреты (анфас и в профиль) особо знаменитых поездных воров. Таким образом, пассажир вперед знал, с кем ему придется столкнуться на тернистом железнодорожном пути. И всю дорогу пассажир не выпускал из рук чемодана, тревожно изучал профили и фасы своих соседей. Он был предупрежден.
О читателе нужно заботиться не меньше, чем о пассажире. Его нужно предостеречь.
Именно с этой целью здесь дается литературная фотография (анфас и в профиль) поставщика юмористической трухи и сатирического мусора.
Работа у него несложная. У него есть верный станок-автомат, который бесперебойно выбрасывает фельетоны, стихи и мелочишки, все одной формы и одного качества.
А. СТИХОТВОРНЫЙ ФЕЛЬЕТОН
НА ВНУТРЕННЮЮ ТЕМУ
Басенка о коопголовотяпах и метрической системе
Сплошь и рядом наблюдается, что в единичных случаях отдельные заведующие кооплавками, невзирая на указания районных планирующих организаций и неоднократные выступления общественности и лавочных комиссий, частенько делают попытки плохого обращения с отдельными потребителями, что выражается в невывешивании прейскурантов розничных цен на видном месте и нанесении ряда ударов метрическими гирями по голове единичных членов-пайщиков, внесших полностью до срока новый дифпай. Пора ударить по таким настроениям, имеющим место среди отдельных коопголовотяпов.
ИЗ ГАЗЕТ
Нет места в кооперативном мире
Головотяпским сим делам.
Не для того создали гири,
Чтоб ими бить по головам.
Б. МЕЛОЧИ (ШУТКИ)
– Солнце село.
– На сколько лет?
– Вечер наступил.
– На кого?
– Отчего у тебя пиджак порван? За гвоздь зацепился?
– Нет. В кооперативе купил.
В. АФОРИЗМЫ И МЫСЛИ
Если римский папа сказал «а», то Лига Наций говорит «б».
Не всякий заведующий имеет казенный автомобиль.
Жить с личной секретаршей – это еще не значит жить в мире с подчиненными.
Какая разница между казенной лошадью и казенным автомобилем? Никакой. И та и другой частенько в единичных случаях привозят отдельных заведующих на скамью подсудимых.
Вот все, что есть у владельца литературных отмычек. Вот все его мысли, его шутки, его сатира на кооперативные дела, его представление о международных проблемах.
Больше почти ничего у него и нет. Разве только так называемые юмористические фамилии. Их штук шесть. Дудочкин (совслужащий), Обиралкин (подкулачник), Добывалкин (плохой кооператор), Помадочкина (несчастная, затравленная машинистка), Канцеляркин (бюрократ и головотяп), Никишин (положительный тип, появляется в конце фельетона).
Кажется, профиль обозначился полностью. Да и фас виден довольно отчетливо. Читатель предупрежден.
А теперь, когда в гром похвал внесена родимая сатирическая нота, можно уже надеть визиточные брюки, нарядиться в парадную толстовку и бархатным голосом зачитать теплое приветствие, написанное пером «рондо» на куске рисовальной бумаги.
Хотелось болтать
Внезапно заговорили о пробке. Пробка!
На время это обыкновенное и, так сказать, второстепенное слово стало главным. Его склоняли во всех шести падежах, произносили всюду, где только возможно, и весьма часто ни к селу ни к городу.
Как же такое в общем мизерное слово выскочило вперед и сделало головокружительную карьеру?
О, это началось просто. Появилась в газете заметка: