Такие и еще другие разговоры ведутся в литературном трамвае. Кто-то упрямо сидит, делая вид, что любуется асфальтированной мостовой, а сам только и думает о том, как бы не уступить место женщине с ребенком (лобовой перенос понятия – здесь, конечно, имеется в виду писательница, робко держащая на руках свое первое произведение).
Кто-то роется в своем кармане, выгребая оттуда вместе с крошками хлеба завалявшиеся запятые. Кто-то в свете решений требует к себе неслыханного внимания. О ком-то, конечно, опять забыли.
Жара.
Но хорошо, что трамвай движется, что идет обмен впечатлениями и что походная трамвайная дифференциация, с обычной для нас перебранкой и толкотней, готова перейти в большой и нужный спор о методах ведения советского литературного хозяйства.
Победитель
Все говорили, что это мистика.
И что же это, в самом деле? Стоит квартира о трех комнатах со всеми удобствами (как пишется в объявлениях; «Ц. о.19, солн. стор., 2-й эт., возможен вариант»), и никто ее не занимает. И не стремится занять. Голая мистика! Не что иное!
Может, квартира недостаточно роскошная?
Да нет же, повторяем: «Ц. о., все уд., изол., собств. тел.»
Может быть, из окон открывается непривлекательный вид, например, голая стена или выжженная солнцем пустыня? Нет! И вид хорош. Окна на Петровку. Потоки автобусов, потоки пешеходов, воздушные потоки, наконец.
Может быть, квартира запечатана, может быть, из-за нее идет судебный процесс и закон в задумчивости: кому бы ее присудить – отдельному лицу или какой-нибудь организации?
И это не то. Просто пустует квартира и, удивительное дело, никто не рискует туда въехать. По московским квартирным условиям событие, конечно, мистическое, что бы там Главлит ни говорил.
А если кто и въезжал, то больше двух дней в квартире не удерживался, живо сматывался на периферию и долго еще отдыхал где-нибудь на птицезаготовках, с дрожью вспоминая о страшной квартире.
Нужно прямо сказать, в квартире, на 42 метрах полезной площади обитало привидение.
Мы знаем, со стороны как организаций, так и отдельных лиц поступят звуки протеста. Откуда привидение? Не подло ли пичкать потребителя изящной словесности такими баснями?
Но вы спросите дворника того дома. Дворник все знает и всему свидетель. Вся история пошла от дворника.
– Въехал тут один. Не обрадовался. В первую же ночь с него привидение толстовку сорвало. Жилец – в домоуправление. Просит принять меры против такого хулиганства. А какие могут быть меры? Нет мер насчет привидения! Что там во вторую ночь вышло, не знаю, только наутро смельчак выбыл отдыхать в неизвестном направлении. Даже фикус любимый бросил. Сейчас фикус в домовом клубе стоит, согласно постановлению соцбыткомиссии. А квартира опять пустая.
Особенно любил дворник рассказывать про какого-то отчаянного жильца, который польстился на кубатуру.
– С такими удобствами, говорит, можно потерпеть. Еще, говорит, неизвестно, что ужаснее – призрак или вредные соседи. На худой конец подружусь, говорит, с этим внематериальным телом, постараюсь найти ним общий язык, модус, говорит, вивенди. Был там модус или не было, однако ж, чуть стемнело, подошло к нему привидение и стало его членские книжки читать. Восемнадцать книжек. Всю ночь шуршало книжками и хохотало. Что оно там нашло смешного – неизвестно. В общем, приходит жилец в домоуправление и тихо умоляет: «У меня, говорит, небольшой нервный шок случился, так что покорнейше прошу выписать меня из домовой книги. Теперь, говорит, мне всю жизнь надо лечиться электризацией и слабыми токами». Вот тебе и вивенди!
Прав был дворник или неправ, но в квартире, действительно, никто не мог удержаться. Мешали потусторонние силы. Но все же этому безобразному явлению был положен конец.
Появился новый кандидат на квартиру – некто Борджиев. На него дворник даже смотреть не хотел.
– Этот и до рассвета не продержится. И не таких привидение обламывало.
Дворник до сих пор неспокоен, когда вспоминает про Борджиева.
– Такой с виду отрицательный тип, а смотрите, что наделал. Главное, мягкой мебели у него было много, всяких пуфиков и козеток. Целый день возил. Вот дурак, думаю, завтра же все назад повезет. Утром – жду. Нет, не везет. И еще сам стоит в окне, прихорашивается, Подтяжки подстегивает. «Как, спрашиваю, спали? Не собираетесь ли куда на периферию отдохнуть?» Отвечает, что спал, спасибо, хорошо. «Явлений, спрашиваю, никаких не было?» Не, говорит, спасибо, не наблюдалось.
В этом месте дворник обязательно начинает волноваться.
– И чем взял, главное! Мягкой мебелью!
Потом все стало известно. Борджиев впоследствии похвалялся на общем собрании членов жакта. От меня, говорит, не то что призраки, от меня вся семья ушла. Я хоть кого могу выжить.
Выяснилось, что едва привидение присело на пуфик, чтобы начать свои хамские манипуляции, как вдруг что-то его укусило. Так укусило, что привидение чуть не заплакало. Так, во всяком случае, уверял дворник.
– В общем, дело известное – клопы! Терзали они привидение всю ночь. А Борджиев спит, сны смотрит, человек привычный, не призрак какой-нибудь.
По сообщению дворника, вторая ночь для привидения была решающей. События приняли такой стремительный характер, что привидение выскочило на площадку и стало биться в соседские двери, вымаливая скипидар. Ему еще в прежней, материальной жизни говорили, что скипидар помогает.
И такое оно стало жалкое, что никто его не испугался, даже приняли его за нищего и бессердечно отказали.
В словах дворника слышалось некое сочувствие к бедному внематериальному телу.
– Так и погибло привидение. Назад к Борджиеву – не рискнуло. Никаких нервов не хватило бы против борджиевских клопов. Надо полагать, сгинуло наше привидение где-нибудь под забором. Так что санитария и гигиена – это одно, а без клопов по-настоящему все-таки спокойно не проживешь.
Бронированное место
Рассказ будет о горьком факте из жизни Посиделкина.
Беда произошла не оттого, что Посиделкин был глуп. Нет, скорее он был умен.
В общем, произошло то, что уже бывало в истории народов и отдельных личностей, – горе от ума. Дело касается поездки по железной дороге.
Конечная цель усилий Посиделкина сводилась вот к чему: 13 сентября покинуть Москву, чтобы через два дня прибыть в Ейск на целительные купанья в Азовском море. Все устроилось хорошо: путевка, отпуск, семейные дела. Но вот – железная дорога. До отъезда оставалось только два месяца, а билета еще не было.
«Пора принимать экстренные меры, – решил Посиделкин. – На городскую станцию я не пойду. И на вокзал я не пойду. Ходить туда нечего, там билета не достанешь. Там, говорят, в кассах торгуют уже не билетами, а желчным порошком и игральными картами. Нет, нет, билет надо доставать иначе».
Это самое «иначе» отняло указанные уже два месяца.
– Если вы меня любите, – говорил Посиделкин каждому своему знакомому, – достаньте мне билет в Ейск. Жесткое место. Для лежания.
– А для стояния не хотите? – легкомысленно отвечали знакомые.
– Бросьте эти шутки, – огорчался Посиделкин, – человеку надо ехать в Ейск поправляться, а вы… Так не забудьте. На тринадцатое сентября. Наверное же у вас есть знакомые, которые все могут. Да нет! Вы не просто обещайте – запишите в книжечку. Если вы меня любите!
Но все эти действия не успокаивали, – так сказать, не давали полной гарантии. Посиделкин опасался конкурентов. Во всех прохожих он подозревал будущих пассажиров. И действительно, почти все прохожие как-то нервно посматривали по сторонам, словно только на минуту отлучились из очереди за железнодорожными билетами.
«Худо, худо, – думал Посиделкин, – надо действовать решительнее. Нужна система».
Целый вечер Посиделкин занимался составлением схемы. Если бы его сейчас поймали, то, несомненно, решили бы, что Посиделкин – глава большой подпольной организации, занятой подготовкой не то взрыва железнодорожного моста, не то крупных хищений в кооперативах открытого типа.
На бумажке были изображены кружочки, квадратики, пунктирные линии, литеры, цифры и фамилии. По схеме можно было проследить жизнь и деятельность по крайней мере сотни людей: кто они такие, где живут, где работают, какой имеют характер, какие слабости, с кем дружат, кого недолюбливают. Против фамилий партийных стояли крестики. Беспартийные были снабжены нуликами. Кроме того, значились в документе довольно-таки странные характеристики:
«Брунелевский. Безусловно может».
«Никифоров. Может, но вряд ли захочет».
«Мальцев-Пальцев. Захочет, но вряд ли сможет».
«Бумагин. Не хочет и не может».
«Кошковладельцев. Может, но сволочь».
И все это сводилось к одному – достать жесткое место для лежания.
«Где-нибудь да клюнет, – мечтал Посиделкин, – главное, не давать им ни минуты отдыха. Ведь это все ренегаты, предатели. Обещают, а потом ничего не сделают».
Чем ближе подходил день отъезда, тем отчаяннее становилась деятельность Посиделкина. Она уже начинала угрожать спокойствию города. Люди прятались от него. Но он преследовал их неутомимо. Он гнался за ними на быстроходных лифтах. Он перегрузил ручную и автоматические станции бесчисленными вызовами.
– Можно товарища Мальцева? Да, Пальцева, Да, да, Мальцева-Пальцева. Кто спрашивает? Скажите – Леля. Товарищ Мальцев? Здравствуйте, товарищ Пальцев. Нет, это не Леля. Это я, Посиделкин. Товарищ Мальцев, вы же мне обещали. Ну да, в Ейск, для лежанья. Почему некогда? Тогда я за вами заеду на такси. Не нужно? А вы действительно меня не обманете? Ну, простите великодушно.
Завидев нужного ему человека, Посиделкин, презирая опасность, бросался в самую гущу уличного движения. Скрежетали автомобильные тормоза, и бледнели шоферы.