* * *
И слабость – как сила, а сила – как снег
на теплой, на слабой ладони,
как бедного сердца бессмысленный бег
в международном вагоне.
И слабость – как бледный подснежник сквозь наст,
а сила – как скользкая насыпь,
как мокрая осыпь, как осень без нас,
без памяти слабости нашей.
* * *
…Так облака съезжаются на сером
и разлетаются на голубом.
Так радость – вечный возглас расставанья,
зиянья век в морозное окно,
и тем нежнее шепчешь До свиданья,
чем свидеться верней не суждено.
* * *
Не браните меня
за счастливый и голос и вид,
как вы там без меня,
без моих неразумных обид,
полуночных звонков
и не к месту забот и хлопот,
как вы там без меня,
без моих, слава Богу, невзгод…
* * *
Эту жизнь, эту жажду жизни,
этот жалкий глоток торжества…
То ли выживи, то ли исчезни,
как в канун Рождества.
Этот час, это краткое подвечер,
эту частую дробь у запястья…
Значит, некому не о чем незачем,
ни несчастья, ни счастья.
* * *
Ну и язык, поехал что пошел,
а как же «ну пошел, ямщик, нет мочи»!
Наш беспорядок слов тяжел, тяжел,
как произвол, да нам оно привычней.
«Возьми метро»? – нет, выскочи в окно,
как Подколесин из окна ОВИРа,
и на лету бряцающая лира
пожарное пропорет полотно.
* * *
Зачем на слишком шумный Сен-Жермен,
останемся на этом перекрестке,
на тлеющей асфальтовой полоске
послеполунощных ленивых перемен,
где я сама себя не узнаю
и близоруко щурюсь на витрину,
и в темных стеклах стыну, стыну, стыну,
и в светлых облаках, встречающих зарю,
горю, и горько слезы лью, и стыну, и горю.
* * *
Недогово́ренность всего, что не сбылось,
и недосказанность всего, что приключилось,
того, что еле полуизлучилось,
полураспалось и оборвалось.
А потому что сразу повелось,
что говорим не впрямь и не насквозь
и сквозь любовь проглядывает милость,
и в тех непромокаемых глазах,
хоть я утопни в собственных слезах,
одно пустое небо отразилось.
* * *
Как джинсы начинают выгорать,
так и апрель припахивает осенью,
лишь пережди жару, и тут же озимью
гусиной кожи покрывается тетрадь.
И нас прихватывает легоньким ледком,
то ли недавним, то ли на полгода
вперед, и смотрит в сторону погода,
как если бы ты с нею незнаком,
как если бы она не знак, но звяк
посуды грязной в запертой кофейне,
как если бы она не ветра веянье,
а просто так, прихлопнутый сквозняк.
* * *
Как струна напряжена
в ожиданьи дирижера!
Как ты дышишь напряженно,
еле вставши в стремена.
Как раскачана волна
под веслом, и как под глазом
жилкой дергается разум,
досыхающий до дна.
Что же ты невесела
в этом тихом дребезжаньи,
в нарастающем дрожаньи
дирижерского весла…
* * *
А ты вообрази,
что там, на тех высотах,
прислушаются, кто так
расплакался в грязи.
Вообрази, что там,
на тех высотах звездных
тот плач – и хлеб и воздух
бесслезным существам.
Но не воображай,
что все снято́ и свято,
что тут и вся расплата
под смертный урожай.
* * *
Дрожит перо дешевой авторучки
и, ляпая, царапает крючки -
почти стенографические штучки,
почти конспиративные значки.
Созвучий лиловеющие тучки,
разорванные строчек ручейки,
и, окунувшись в каждой закорючке,
промокли замутненные зрачки.
И верх небес, рифмующийся с низом
речного дна, подернутого сизым
туманом оттекающего дня…
И ветер, обрывающий колючки
репейников, как пьяница с получки
гуляет, сочлененьями звеня.
* * *
И за что мне все это досталось -
эта слабость на Новом мосту,
эта горькая поздняя сладость
серых набережных в цвету,
и ни шатко ни валкого мая
ожидаемая маета,
и любовь моя, полунемая,
не внимая, но все понимая,
заглядевшаяся с моста…
* * *
Как ленинградский расхлябанный лабух,
как лопухи и лебеда,
не разменяйся в чужих силлабах
на никогда и никуда,
не просыпайся, покуда скрыто
имя, впотьмах позабыто лицо,
не прозвенело по камню копыто,
шпора не звякнула о крыльцо
и не звонит телефон над ухом -
– «Ne quittez pas!» – Не покидай…
…к мокрой подушке с вылазящим пухом
словно щекою к щеке припадай.
* * *
Дождь похож на дождь, но не
здешний дождь на Подмосковье.
Что оторвано, и с кровью -
то оторвано вполне.
Дождь похож на все дожди,
как прощанье на прощанье,
хоть бы резкое «С вещами!»,
хоть бы так щемит в груди.
Дождь похож на летний дождь
и проходит так же быстро,
как проскакивает искра
между Нет и Ну и что ж...
* * *
Улыбка скулы терпчей лимона
забудь задумайся перемолчи
ты только долька из миллиона
одно поленышко общей печи
одна струна безголосой боли
сажи выпорхнувший лепесток
кто выжал сладость из горькой доли
тому задумайся до того ли
солить слезами между строк
* * *
Не оставь о не оставь
лишь тебе о город внемлю
сквозь подошвы сквозь асфальт
вся печаль уходит в землю
О вздыхай не затихай
подопри мне слабый локоть
дай хоть давешним стихам
за полночь торцами цокать
О всполохнутое О
на смычке твоем усталом
не оставь о не оставь о
во и боле ничего
* * *
Хотела только вымолвить: «Пари
пушинкой в теплых сумерках эфира,
счастливым светлячком в ладони мира,
горящим перышком угаснувшей зари…»
Но краткий дождь меня охолодил,
и плакала я, обнимая стенку,
прислушиваясь мокрому оттенку
на розе ветра веемых ветрил.
Куда меня ты занесла, метель
дождя, и солнца, и волны воздушной,
удар грозы среди долины душной,
и ливень, как лунатик непослушный,
в разгар луны вцепившийся в постель.
Я обломаю ногти о камней
классическую четкую рустовку
и смертный час возьму наизготовку,
как тот солдатик милую винтовку,
скуластым глазом прислоняясь к ней.
* * *
Я изменяю вам всем с этим городом
и все равно только вам я верна,
но не скажу: «О, придут времена,
зной этот адский заменится холодом
сумерек белых над серой Невой,
серой Невою заменится серая Сена…»
Нет, никогда… Неизменна измена,
вспорота городу верности вена,
что ты кружи́шь над моей головой,
черный ворон, я не твой…
* * *
Авось, переменится ветер,
и печка запышет с утра,
и телефон ответит,
когда ничего уж не светит,
и скажет: – Будь добра…
Сквозят неплотные рамы,
и трубы едва теплы,
и телефонограммы
вымеряны на миллиграммы,
ноль запятая ноль десять,
как бы не перевесить,
как бы не пере… Пилы
скрежет, вонзающий в кабель
бром-валерьяновых капель
зубья, и тишина
в трубке, ложащейся мимо
уха, дым из камина
сквозней тополиного пуха,
дым от чинариков, кашель,
погода равно безветренна
и неизменно ясна.
* * *
Смешно сморкаться, ног не промочив.
Не будем плакать. Ни поодиночке.
Отбарабанивай речитатив
до точки
в нависший небосклон.
Бумажные платки чем лучше
для чёрканых черновиков,
чем зеркало воды текучей?
Ничем. А впрочем… Тем, что в них
хоть захлебнешься – не утонешь.
Хоть шелестенье губ одних
– без голоса – на дно проронишь.
* * *
Непоправимо холодно
в сумеречных переулках,
жар позапрошлого полудня
инеем сел в простенках,
на календаре – позавчера,
то же – на пухлых прелых булках,
вылеживающих вечера,
меняясь в оттенках.
Подсветивши фасады площади,
уместившейся на ладони,
пробредаешь по стенкам ощупью,
потому что ладонь зажата,
потому что скрученного кулачка
не отпустишь и на кордоне,
полузадохлого светлячка
не выдашь в рукавицы солдата.
А что там значится в календаре,
какое, милые, на дворе
тысячелетье и день недели,
– это выдохни и забудь,
мы живем не когда- и не где-нибудь,
но где-то, хоть в гетто, но в самом деле.