инте: это худо, весьма худо, признаюсь в том откровенно, но ум может ли быть в вечном согласии с сердцем?» Далее следует четверостишие, посвященное той же мысли. Вспомним слова Чацкого: «Ум с сердцем не в ладу». Александр Одоевский был одним из тех, о ком говорил Грибоедов устами Чацкого:
Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется — враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным, —
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!!
Зимой 1824— 1825 годов Одоевский был принят в Тайное общество.
Облик Александра Одоевского был искажен дореволюционным литературоведением. О понимании им декабризма как якобы «противозаконного насилия» писал монархический историк А. И. Сиротинин. Некоторые литературоведы (Н. А. Котляревский, Ю. И. Айхенвальд и другие), признавая верность поэта гуманным убеждениям, изображали, однако, эти убеждения крайне расплывчато, лишали их какого-либо конкретного содержания. Более того, иногда Одоевский изображался верившим в торжество правды лишь в потустороннем мире и считавшим день 14 декабря преступным. П. Н. Сакулин писал о «случайном декабристе». Даже впоследствии, в советский период, когда были опубликованы новые, ранее неизвестные стихи Одоевского, П. Н. Сакулин продолжал характеризовать его как человека и поэта, чуждого революционному пафосу.
Всем этим утверждениям противостоят факты, противостоит и то, что говорили об Одоевском другие декабристы. Так, например, знавший его хорошо Н. И. Лорер писал, что Одоевским руководили «не ребячество, а любовь к отечеству и стремление на развалинах деспотизма, самого самодурного, самого пагубного для общества, <построить> благо России».
Советские исследователи декабристской литературы доказали искренность и глубину убеждений Одоевского. При этом, однако, об участии его в Северном обществе нередко говорится не вполне справедливо: зная о революционных планах, являясь сторонником вооруженного восстания, Одоевский будто бы был захвачен лишь романтической стороной предстоящего подвига и даже не разбирался как следует в целях и задачах Общества. Между тем нельзя не видеть значительно большей роли Одоевского в Обществе. Он находился в самом центре событий, причем вовсе не только перед самым восстанием. Его квартиру на Почтамтской улице М. В. Нечкина совершенно справедливо называет «революционным гнездом»; это был один из трех центров заговора (квартиры Рылеева, Оболенского, Одоевского). Одоевский организовал коллективную переписку «Горя от ума», а, как известно, распространение списков «Горя от ума» было существенным моментом пропагандистской деятельности декабристов. Одоевский получил от H. М. Муравьева последний вариант его конституции, видимо для той же цели. Мы знаем, что Одоевский принял в Общество двух членов — А. Е. Рымкевича и А. А. Плещеева, вел беседы о «деспотическом правлении» с В. М. Голицыным, А. К. Ливеном, А. А. Суворовым, пытался вовлечь в Общество двоюродного брата; влиянием Одоевского объяснял Кюхельбекер свое, как он выразился, возвращение «на путь самоотвержения и добродетели». Участвовал Одоевский и в обсуждении проектов конституции. В показании Рылеева об известном эпизоде с Якубовичем, которого он отговаривал от убийства Александра I, мы находим неоднократные упоминания об активном вмешательстве Одоевского. «Восторженный и увлекающийся» — постоянные эпитеты, применяемые к Одоевскому, безусловно справедливы, но тот оттенок снисхождения, который им обычно сопутствует (в политике, мол, Одоевский разбирался мало, но увлекся все же всерьез), явно не оправдан.
В ноябре — декабре 1825 года Одоевский вполне в курсе предстоящих событий. По словам декабриста Оржицкого, будучи в Москве, Одоевский дает понять московским членам, «что что-то у них приуготовляется». Д. И. Завалишин вспоминал, что именно Одоевский срочно выехал в Петербург из Москвы, чтобы «узнать, что намерены там делать». Утверждая, будто вернувшийся в Петербург Одоевский был болен «и мало кого видел, так как тотчас по возвращении вступил в исполнение своих обязанностей по полку», И. А. Кубасов повторяет нарочитые показания Одоевского». Между тем имя Одоевского встречается во многих показаниях, связанных с активными действиями в течение декабря. На совещаниях у Рылеева, предшествовавших восстанию, принимали участие далеко не все петербургские декабристы, а, как следует из показаний Е. П. Оболенского, не более десяти — и в том числе Одоевский; в то же время он участвовал и в совещаниях у Оболенского. Накануне восстания и в самый его день Одоевский вел себя как один из наиболее активных заговорщиков; он принял участие в решающем совещании у Рылеева 13 декабря, одним из первых явился на площадь и командовал там заградительной цепью. Кстати сказать, обычно даже это командование стрелковой цепью трактовалось в литературе таким образом, будто Одоевский только и делал, что «удалял чернь» и «унимал солдат, стрелявших без спросу». Но все это ведь основано на показаниях Кюхельбекера и Одоевского, выгораживавших и себя, и друг друга. В действительности же заградительная цепь, которой командовал Одоевский на площади, активно выполняла возложенные на нее задачи. Одоевский пытался воздействовать на прибывших для подавления восстания однополчан — есть сведения, что и самая медлительность в выходе Конногвардейского полка из казарм объясняется агитацией Одоевского (до того, как он сам отправился на Сенатскую площадь); он ездил поднимать лейб-гренадерский полк, и в результате этой поездки часть полка под командой Сутгофа и Панова прибыла на площадь.
По-видимому, Одоевский принимал непосредственное участие в литературно-пропагандистской деятельности рылеевской группы. По крайней мере, в кармане С. П. Трубецкого, после его ареста, было найдено не дошедшее до нас стихотворение «Безжизненный град», подписанное именем умершего к тому времени М. П. Загорского, но написанное, по словам Трубецкого, Одоевским. Стихотворение, без всяких сомнений, предназначалось для революционной пропаганды, ибо, как сказано было Трубецкому Рылеевым, имя Загорского было поставлено «для скрытия настоящего имени.
Одоевский был принят в Северное общество А. А. Бестужевым, представителем постепенно формировавшегося и крепнувшего радикального течения. Как выражался А. А. Бестужев, Одоевский «по пылкости своей сошелся более с Рылеевым», вождем этого течения. Конечно, и входившие в группу Рылеева оставались дворянскими революционерами, далекими от народа; конечно, и рылеевской группе тактика военной революции представлялась предотвращением новой пугачевщины. Но все же большая демократичность идеологии этой группы, ее революционной тактики, ее эстетических позиций несомненна. И нельзя не согласиться с М. В. Нечкиной, что «дворянская ограниченность мировоззрения членов тайного общества — участников рылеевского течения — выражена менее сильно, нежели у основателей Северного общества». Отсюда — и иное отношение к народу. В частности, созданные Рылеевым и Бестужевым замечательные агитационные песни, рассчитанные на распространение среди солдат, в особенности заставляют нас понять колебания этого радикального течения даже по вопросу о возможности участия народа в военной революции. И в то время, как революционные настроения аристократов-гвардейцев все больше выдыхались, вокруг Рылеева сплачивалась решительная группа дворянских революционеров, подымавшая вопросы о близком вооруженном восстании и цареубийстве.
Одоевский сам показывал на следствии, что именно вместе с Рылеевым он «мечтал» «о будущем усовершенствовании рода человеческого» Ч Подавляющее большинство декабристов-аристократов непосредственного участия в событиях 14 декабря не приняло; некоторые оказались даже в войсках, прикрывавших артиллерию Николая (что, впрочем, не спасло их от каторги). Нельзя не отметить, что Одоевский был единственным из аристократов-гвардейцев, примкнувших к рылеевскому течению. Пойдя за Рылеевым, Одоевский остался верен идеалам «благородного поприща».
Примкнув к этому революционному течению, он оказался втянут и в размышления о роли народа, подготовившие его произведения тюремного и каторжного периодов.
После разгрома восстания Одоевский при содействии его друзей, H. Н. Чебышева, А. А. Жандра и В. С. Миклашевич, переодевшись, пытался бежать, но, проблуждав день по окрестностям Петербурга, вернулся 16 декабря в город, к родным. Как рассказывал Е. Е. Комаровский, «усталый, с отмороженными конечностями, весь распухший и с потрескавшеюся от холода кожею, он решился... искать защиты у < Д. С.> Ланского, женатого на кн. Одоевской, родной сестре его матери. Около 10 часов вечера он пришел в дом Ланского (на площади около Конногвардейских казарм) и, узнав, что дядя дома, велел лакею доложить о себе. Ланской вышел к нему. «Моя судьба и жизнь в Ваших руках», — сказал ему Одоевский. «Принимаю тебя под свою защиту, — ответил ему Ланской, — но ты так грязен и устал и обезображен морозом, что я прежде всего считаю необходимым вычистить тебя. Хочешь в баню? Поедем туда вместе». Одоевский согласился на предложение. Ланской велел запречь экипаж, сел в него с племянником и поехал — прямо к тогдашнему Санктпетербургскому ген<ерал>-губернатору графу П. В. Кутузову, которому и передал декабриста. В обществе поступок Ланского возбудил множество толков. Одни защищали его, другие обвиняли. Сам Ланской оправдывал себя следующими доводами: раз как племянник явился к нему и был узнан его прислугою, то появление его не могло остаться тайной. Спасти его, укрыть не было никакой возможности. Но произвольное предание себя в руки правительства могло, по мнению Ланского, послужить к уменьшению вины Одоевского». Таким образом, можно думать, что, вернувшись в город, Одоевский не собирался сдаваться властям. В таком же освещении этот эпизод дошел и до деревни Одоевских через вернувшегося туда старого слугу: «Одоевский сам явился к своему дяде... и просил его совета, что делать дальше? Но дядюшка... предал племянника-декабриста... арестовал его и отвез в шпионскую канцелярию во дворец его царского величества».