В могилу за святую Русь.
Но поэт Одоевского — не обличитель, не трибун. Это, прежде всего, певец-утешитель, чья «страдательная и сладкая» поэзия подымает дух, обещает «земное воскресение». Он может это обещать, потому что постиг «красу и стройность мира». Не случайно образ певца народного раскрывается в строках:
Срывает он душой свободной
Небес бессмертные цветы.
В «Венере небесной» поэт говорит о себе; и эти слова могут послужить эпиграфом ко всему творчеству Одоевского:
Взор лучезарный мне в душу запал,
С ним — и мученье, и сладость.
Поэзия, по Одоевскому, это «божий глагол»,
И пеньем птиц, и бурями воспетый,
То в радугу, то в молнию одетый,
И в цвет полей, и в звездный хоровод,
В порывы туч, и в глубь бездонных вод,
Единый ввек и вечно разнозвучный!
Этот лирический, вернее — лирико-философский образ поэта очень близок к аналогичному образу у Д. В. Веневитинова.
Сопоставление декабриста Одоевского с «любомудром» Веневитиновым может показаться случайным. Но близость к декабристской поэзии в стихах Веневитинова и в его критических выступлениях очевидна. Сам он, как известно, будучи арестован в 1826 году, заявил, что если он и не принадлежал к обществу декабристов, то «мог бы легко принадлежать ему». И в его образ поэта, в котором, конечно, воплощены шеллингианские мотивы, врывается иной пафос — мы можем с полным правом назвать его гражданским:
Да! Смерть мила, когда цвет жизни
Приносишь в дань своей отчизне.
Когда пророк свободы смелый,
Тоской измученный поэт...
Строки из стихотворения Веневитинова «Утешение» уже сопоставлялись с ответом Одоевского на послание Пушкина. Но еще больше эти строки напоминают «Последнюю надежду» Одоевского.
Сохранился отзыв Одоевского о Веневитинове: «...мне дали прочесть его стихи, в которых были не поэтические ощущения, не порывы души юной и впечатлительной, как у Бенедиктова, но глубокое чувство, которое так редко можно встретить в русских стихах» (из письма к В. И. Ланской от 17 июля 1836 г.). Отметим, что именно в поэзии Веневитинова, содержательной, подчеркнуто смысловой, Одоевский видит «глубокие чувства». И в посвященном памяти Веневитинова стихотворении «Умирающий художник» он, используя фразеологию Веневитинова, даже просто его повторяя, оттеняет то, что было свойственно и ему самому, — эмоциональное восприятие мира, его единства:
Все впечатленья в звук и цвет
И слово стройное теснились;
И музы юношей гордились
И говорили: «Он поэт!..»
Характерно, что стихотворение «Умирающий художник» воспринималось друзьями Одоевского как написанное им о самом себе.
Но то, что сближает Одоевского с Веневитиновым, — только один аспект его образа поэта. «Краса и стройность мира», постигаемые поэтом, приводят к вере в конечное торжество правды на земле:
Пройдут князья, пройдет и суд князей,
Но истина на небе и в потомстве
Как солнце просияет.
Нет возможности установить, сложился ли этот образ поэта у Одоевского еще до четырнадцатого декабря 1825 года. Но, во всяком случае, после поражения декабристов этот образ певца-утешителя не только не был отступлением от революционных традиций — наоборот, в новой, последекабрьской обстановке он помогал сохранению революционной перспективы.
В подавляющем большинстве дошедших до нас произведений Одоевского воплощена героическая тема «вольности святой».
Борьба за самобытность и народность русской литературы, которая так характерна для писателей гражданского романтизма, вела, естественно, к исторической тематике. В выборе тем из русской истории, в их трактовке сказывался истинный патриотизм Одоевского, любовь к родине и желание видеть ее свободной. В соответствии с настроениями декабризма, выросшего на почве национального подъема эпохи войны 1812 года и воспринявшего впечатления от общеевропейской революционной ситуации 20-х годов, от освободительной борьбы испанских и португальских колоний в Южной Америке, Одоевский органически сливает в своих стихах вольнолюбивые и патриотические мотивы.
Историческая концепция «Девы 1610 года» (отрывка из незаконченной поэмы о Василии Шуйском) в точности соответствует раннему пропагандистскому документу декабристов — «Любопытному разговору» H. М. Муравьева. «Вопрос. Что было причиной побед и торжества татар? — Ответ. Размножение князей дома Рюрикова, их честолюбие и распри, пагубные для отечества. — Вопрос. Почему же зло сие не кончилось с владычеством татар? — Ответ. Предания рабства и понятия восточные покорили их оружию и причинили еще более зла России. Народ, сносивший терпеливо иго Батыя и Сортана, сносил таким же образом и власть князей московских, подражавших во всем сим тиранам» У Одоевского:
Моголов бич нагрянул: искаженный
Стенал во прах поверженный народ,
И цепь свою, к неволе приученный,
Передавал из рода в род.
Татарин пал; но рабские уставы
Народ почел святою стариной.
У ног князей, своей не помня славы,
Забыл он даже образ мой.
Абстрактное вольнолюбие, представление о «божественной вольности», боготворимой в «западном мире», воплощенное в.«Деве 1610 года», далеко, конечно, от того критического отношения к буржуазной демократии, которое мы находим после 1825 года у Н. А. Бестужева, у М. С. Лунина. Стилистически в этом отрызке Одоевский, пожалуй, наиболее близок к Рылееву. Иначе звучат другие его произведения.
Очевидно, в 1829— 1830 годы Одоевским были написаны четыре песни поэмы «Василько» из времен княжеских междоусобиц. В поэме скрещиваются две тематические линии: одна — национально-освободительная (Василько ведет народ на врагов Руси); другая — национально-объединительная (Василько — жертва княжеских раздоров). Примечательно, что имя Василька находилось в словнике «Словаря знаменитым людям Российского государства», задуманного членами «Зеленой лампы». Н. И. Гнедич собирался писать о Васильке поэму; сохранился набросок ее начальных строк:
Беда висит над землею русскою,
Беда грозит Киеву престольному.
Раздоры князей накликают беду на землю.
Есть предположение, что с этим списком был знаком Рылеев. Рылеев мог с ним познакомить и Одоевского.
Если это и простое совпадение, оно, во всяком случае, также свидетельствует о верности Одоевского гражданской тематике периода подъема революционного движения. Однако, убедившись, что «30 или 40 человек, по большей части ребят, и пять или шесть мечтателей не могут произвести перемены» (из показания на следствии), Одоевский вносит в поэму то, чего не было ни у кого из декабристских поэтов до 1825 года, — мотив поддержки народа, опоры на народ. Василько — любимец народа; именно этим прежде всего — как показал в своем подробном анализе поэмы В. Г. Базанов — противопоставлен Василько его врагам.
Нет сомнений, что раздумья о причинах поражения декабристов повлияли на замысел поэмы «Василько». Ослепление Василька в поэме ставится в связь с тем, что в решительную минуту его не поддержала «чернь». Четвертая песня кончается у Одоевского ослеплением Василька и победой темных сил — между тем в летописи, послужившей основой для поэмы, история о Васильке на этом не кончается, и враги его терпят поражение. Однако поэма Одоевского не была закончена — об этом мы знаем из письма А. Е. Розена к М. А. Назимову от 24 октября 1881 года: «Одоевский сам был недоволен своею поэмою, отмахивался рукою, когда я просил его продолжить и окончить. Он отговаривался скудостью исторических документов и недостатком топографических указаний». Если не учитывать этого и воспринимать поэму как завершенную, неизбежным будет одностороннее ее понимание. Сводить замысел поэмы только к вопросу о роли народа нет достаточных оснований.
В другом отрывке из поэмы о Василии Шуйском — та же тема единства и независимости России вопреки боярским козням:
Предав царя на заточенье,
Бояре сеют злой развет.
. . . . . . . . . . . . . . .
Без Думы — Русская земля,
И лях, разрушив град престольный,
Смеется нам со стен Кремля!
Василий развенчан, но царь нам — Россия!
Одной из традиционных тем декабристской и околодекабристской поэзии была борьба Новгорода и Пскова с Москвой. Исторический смысл этой борьбы, объективная прогрессивность политики московских князей были недоступны декабристам, видевшим в новгородцах и псковитянах лишь борцов за вольность. Продолжая традицию, Одоевский создает целый цикл стихотворений, посвященных различным эпизодам падения Новгорода и Пскова. Но это не просто продолжение традиции. Идейная концепция в стихах Одоевского та же, и это совершенно естественно, ибо так же продолжали думать, так же продолжали воспринимать новгородскую вольность и H. М. Муравьев, и М. А. Фонвизин, и М. С. Лунин и другие. Стилистически же «новгородский» цикл Одоевского резко отличается от вольнолюбивой лирики Раевского, Рылеева, Языкова на новгородскую тему. Это вообще не лирика, это, если можно так выразиться, историческая живопись. В основе каждого из этих стихотворений лежат летописные или житийные повествования. В стихи вплетаются фольклорные обороты, текстуальные выписки из источников. Конкретизация образов, попытки воссоздания исторического колорита характеризуют эти картины. В особенности это относится к стихотворениям «Старица-пророчица», «Зосима», «Кутья».