вом, вы видите в герое существо общественное, а не уединенное».[44]
Вернувшись из ссылки в Москву, Плещеев целиком отдается литературе. Однако впоследствии нужда заставляет его вновь поступить на службу. С 1865 по 1875 год он находится на службе в Государственном контроле. Жизнь Плещеева в Москве и Петербурге – это жизнь литературного чернорабочего, вынужденного тянуть невыносимую и унизительную лямку чиновничьей службы. 20 июля 1868 года он писал Некрасову: «Совсем меня исколотила жизнь. В мои лета биться как рыба о лед и носить вицмундир, к которому никогда не готовился, куда как тяжко».[45]
1856–1858-е годы ознаменовались большими переменами и в журналистике, и в общественно-политической, и в литературной жизни. Созревание после Крымской войны революционной ситуации привело к обострению классовой борьбы и идейному размежеванию. В эту пору, в 1856 году, после десятилетнего перерыва, в либеральном «Русском вестнике» появляются стихотворения Плещеева. Одновременно он печатается в «Русском слове» (1859–1864), «Современнике» (1858–1866), «Времени» (1861–1862), газетах «Век» (1861) и «День» (18611862), в «Московском вестнике» (1859–1860). Кроме того, появляются его повести и большое количество критических статей и рецензий.[46] В 1858, 1861 и 1863 годах выходят сборники его стихотворений.
Но главным журнальным пристанищем Плещеева с 1858 года стал «Современник». В нем он печатает повести, статьи, переводы и стихотворения. Характерно, что цензура не раз обращала внимание именно на повести и стихи Плещеева.[47] В «Современнике» поэт участвует до самого его закрытия в 1866 году. В своих письмах он заявляет о своем безоговорочном сочувствии программе журнала Некрасова, статьям Чернышевского и Добролюбова. В письме к последнему от 15 апреля 1860 года он пишет, что хочет печататься в «Современнике», «направлению которого принадлежат все мои симпатии». В письмах к великому критику Плещеев говорит о своем желании энергично участвовать в борьбе: «Хотелось бы по мере сил своих и способностей служить литературному, и следовательно общественному делу…»[48]
Близость Плещеева к Чернышевскому и «Современнику» способствовала преодолению либеральных иллюзий и заблуждений, отходу от расплывчатых политических программ.
«Никогда я не работал, – писал поэт, – так много и с такой любовью, как в ту пору, когда вся моя литературная деятельность отдана была исключительно тому журналу, которым руководил Николай Гаврилович и идеалы которого были и навсегда остались моими идеалами».[49] То же глубокое чувство идейного единства связывало Плещеева с Добролюбовым и Некрасовым.
В 1859 году он сообщал из Петербурга Достоевскому, что из всех литераторов он предпочитает Некрасова и Чернышевского.[50] Некрасов посещает его в Москве, переписывается с ним, поддерживает поэта. «Некрасова я люблю, – писал он Жемчужникову в 1875 году. – В нем есть стороны, влекущие к нему невольно, и за них прощаешь ему многое. В эти три-четыре года, что я здесь <в Петербурге. – М. Я.>, мне довелось провести с ним два-три вечера – таких, которые надолго оставляют след в душе. Наконец, скажу, что я лично ему многим обязан…».[51]
В замечательном некрологе Плещеев писал, что весть о смерти Некрасова «не может не произвести глубокого потрясающего впечатления на всех, кому дороги судьбы русской литературы, теряющей в покойном поэте одного из великих своих представителей…».[52]
В письмах поэта к Добролюбову звучит нота искреннего доверия, душевной открытости и идейной близости. С ним он делится своими планами, с нетерпением ждет отклика на свои работы, размышляет над политическими вопросами. «Из всех журнальных отзывов, – обращается он к критику 25 февраля 1860 года, – я только вашим и дорожу… Как бы строг ни был ваш суд – я всегда готов сказать вам за него спасибо…»[53] Добролюбов для него самое яркое и значительное явление в русской критике. Позднее, вспоминая о Белинском и Добролюбове, Плещеев говорил: «Какие люди-то… не скоро еще дождется таких русское общество…»[54]
Добролюбов видел в поэте соратника и надежного человека, с которым «можно сойтись».[55]
Ко времени переезда Плещеева в Москву круг Чернышевского ведет усиленную подготовку к созданию всероссийской тайной революционной организации. В ее создании приняли активное участие все друзья поэта; из них прежде всего следует назвать С. Сераковского, М. Михайлова, Я. Станевича, Н. Серно-Соловьевича, Н. Шелгунова. В круг знакомых поэта в конце 1850 – начале 1860 х годов входят основные деятели подпольной организации «Земля я воля». Недаром в глазах полиции и современников он являлся несомненным участником подпольной организации. В доносе В. Д. Костомарова Плещеев вместе с Михайловым назван «заговорщиком». Ему приписывалось даже создание «Письма к крестьянам».[56]
У нас нет точных данных об участии Плещеева в «Земле и воле» (как, впрочем, и некоторых других ее членов). Но сохранились интересные свидетельства современников. Так, 3 июля 1863 года в III Отделении была составлена записка, сообщавшая, что поэт-переводчик Ф. Н. Берг посетил Плещеева на даче и видел у него листовки и типографский шрифт. «Федор Берг отозвался, что Плещеев… положительно один из деятелей общества „Земля и воля“». 11 июля 1863 года у Плещеева был произведен ничего не давший обыск. В письме к управляющему 1-й экспедицией III Отделения Ф. Ф. Кранцу Плещеев негодовал по поводу необоснованного обыска, а наличие портретов Герцена и Огарева и нескольких запрещенных книг объяснял литературными интересами. Отвечая жандармам, Плещеев, разумеется, хотел их убедить в том, что «непричастен ни к каким агитациям, ознаменовавшим последнее время». Знакомство же с «лицами, замешанными в них», «ограничивалось лишь отношениями чисто литературными».[57] Однако показательно, что современники упорно считали, что Плещеев не только принадлежал к тайному обществу, но и содержал тайную типографию. Об этом вспоминает П. Д. Боборыкин. М. Н. Слепцова в своих воспоминаниях «Штурманы грядущей бури» утверждала, что в числе лиц, входивших в «Землю и волю» и лично ей знакомых, был и Плещеев: «В 60-х годах он заведовал типографией в Москве, где печаталась „Молодая Россия“, и, кроме того, участвовал в только что начавшихся тогда в Москве же „Русских ведомостях“, кажется, в качестве обозревателя иностранной литературы. Он был членом „Земли и воли“, что с давних пор связывало его со Слепцовым».[58] В воспоминаниях Слепцовой много неточностей и ошибок, но характерно, что она помнила о сотрудничестве Плещеева в «Московских ведомостях», которые спутала с «Русскими ведомостями». Серьезнее, впрочем, то обстоятельство, что ее сообщение о типографии сейчас документально подтверждается письмом Плещеева к Ф. В. Чижову от 16 сентября 1860 года, в котором он просит Чижова быть посредником между ним и Н. А. Основским, не вернувшим ему денег, данных на покупку типографии на имя некоего Рыжкова. Основский передал Плещееву только половину шрифтов.[59]
Обращает на себя внимание широта журнально-издательских замыслов Плещеева. С ноября 1859 года он становится основным пайщиком и идейным руководителем газеты «Московский вестник». В годы редакторства Плещеева (1859–1860) в ней участвуют Тургенев, Островский, Шевченко, Чернышевский, Щедрин и др. Плещеев энергично приглашает к участию Некрасова и Добролюбова. Поэт повел борьбу за демократическое направление газеты. В 1860 году он выступает против либералов, подхватывая выпады «Свистка». И вот как определяет он задачу газеты: «Всякое кумовство в сторону. Надо бить крепостников под маской либералов».[60]
Подобно В. Курочкину, М. Л. Михайлову, В. Слепцову, Н. А. Серно-Соловьевичу, Плещееву приходилось мучительно переосмысливать груз либеральных заблуждений. Близость к Чернышевскому и Добролюбову помогла ему преодолеть либеральные колебания и иллюзии, которые появились у него в начале борьбы вокруг крестьянской реформы 1861 года (см., напр., «Трудились бедные вы, отдыха не зная…»). Уже в письмах 1860 года сказывается его трезвое понимание своекорыстных и хищных интересов крепостников и либералов. В письмах к Барановскому молодой издатель ясно видел, что «банда своекорыстных помещиков» вместе с царской бюрократией готовит чудовищный обман народа. Он ядовито замечает, что «бюрократическая и плантаторская» партии готовы отдать «бедного мужика на жертву чиновничьему грабежу», Он далек от мысли, что мужик освободится «от тяжелой помещичьей лапы». «Где же новая эра, где рассвет?» – спрашивает писатель, горько смеясь над собственными иллюзиями 1858 года. «Манифест» также вызывает его раздражение.[61] Демонстративна в этом отношении публикация в «Московском вестнике» переведенного Плещеевым «Сна» Шевченко («Жница») и особенно автобиографии украинского Кобзаря. Эта публикация – чисто политический акт. Чернышевский и Добролюбов придавали исключительное значение опубликованию этой автобиографии.[62]