Неутолимый говор мирозданья.
1947
139
Дороги вьются по холмам,
Белеют дали снежные,
И ветерки навстречу нам
Летят, такие нежные.
Сухая горечь прошлых лет
Как снегом припорошена.
И здесь услышим мы ответ
На все, что было спрошено.
1950
140. Из прошлого
Иль должен был я отогнать тебя
От маленьких овец моих, чтоб ты
В дремучий лес свой их не заманила,
Иль должен был назвать тебя богиней
Соседнего ручья и рощ окрестных
И приносить тебе их в жертву сам,
В час утренней зари, на плоском камне,
Что был бы с каждым днем темней от крови.
Как хорошо, что ты сама решила
И пастухов ушла ласкать других,
Что маленьких овец своих не любят!
О, как спокойно стало мне! Смотри!
Вот догорает солнце за холмами
И по тускнеющей уже траве
Рассыпалось пасущееся стадо.
А милая свирель к устам прильнула
Нежней, чем ты, и мой окрепший голос
Так явственно о Мире говорит.
141
Тончайшей кистью - песнею моей
Я золочу скорлупки жестких дней
И вешаю лучистые орехи
На елочку земного бытия.
Я знаю: кисть истреплется моя,
Окончатся высокие утехи,
И елочку из комнат унесут.
Но, может быть, заботливые руки
Нехитрые игрушки соберут
И сохранят от тленья и разлуки,
Чтоб будущим, прекрасным Рождеством
Повесить их на деревце своем,
И нетускнеющая позолота
Еще на миг порадует кого-то.
1950
Неуловимый спутник
Моей жене
142
Моя душа, как ты бедна,
Когда в мои рядишься строки!
Они, как волны ото дна,
От тайников твоих далеки.
В них мимолетное живет,
В них не ответы, лишь вопросы,
Короткий всплеск дробимых вод,
Глубинных таинств отголосок.
А там, где мрак и тишина,
Там дремлют редкостные клады,
Там навсегда погребена
Немая мощь моей армады.
Лишь иногда ночной прибой
В своем скитаньи нелюдимом
Швырнет на камни золотой, -
Дукат-другой казны незримой.
В ладони, завистью томим,
Иной их взвесит со злорадством,
Но разве можно счесть по ним
Мое несметное богатство!
1953
143-144. Родине
1
Между нами - двери и засовы.
Но в моей скитальческой судьбе
Я служу тебе высоким словом,
На чужбине я служу - тебе.
Я сейчас не мил тебе, не нужен,
И пускай бездомные года
Все петлю затягивают туже -
Ты со мной везде и навсегда.
Как бы ты меня ни оскорбила,
Ни замучила, ни прокляла,
Напоследок пулей ни добила -
Ты себя навек мне отдала.
Пусть тебя еще неволит ворог,
И еще не скоро ты поймешь,
Как тебе желанен я и дорог,
Как меня жалеешь ты и ждешь.
Душное минует лихолетье,
Милая протянется рука...
Я через моря, через столетья
Возвращусь к тебе издалека.
Не спрошу тебя и не отвечу,
Лишь прильну к любимому плечу
И за этот миг, за эту встречу,
Задыхаясь, все тебе прощу.
1952
2
Странно, в ненависти иной
Больше близости, чем в любови...
Ненавидя тебя, я твой
Всем горячим биеньем крови.
Ненавидя тебя, я весь,
Без остатка, тебе обещан,
И всегда ты со мною, здесь,
Безответной моею вещью.
Эта ненависть солона
Раскаленной и едкой солью,
Выедает глаза она,
Жалит горло щемящей болью.
И не смотришь и не поешь,
Только, шаря рукой в кармане,
Режешь пальцы о ржавый нож,
Не тебя, а себя им раня.
Если все-таки в трудный час
Суждена мне с тобою встреча -
Только бельмами мертвых глаз
На твой пристальный взгляд отвечу.
Проведешь ты по ним рукой
И поймешь, что не мог иначе,
Что пред ненавистью такой
И любовь ничего не значит.
И впервой приоткрыв уста,
Молвишь, тем же, чем я, томима:
– Чтоб меня ненавидеть так,
Как ты любишь меня!.. - любимый!
1952
145. Когда вернусь
Мачеха в дом мой родной вошла,
Свела наговором отца в могилу,
С жабьей начинкой пирог испекла,
Лампадку задула и котят утопила.
С ней мне не жить! И подался прочь
Нищим мальчонком, босым и рваным,
В черную, злую, глухую ночь,
В черные, злые, чужие страны.
Жизнь моя с виду не так плоха:
Днем - с земляками играю в прятки,
Ночью... - кто ночью меня слыхал?
Зубы в подушку - и все в порядке.
Дома, известно, беда и стыд,
Чахнут меньшие, что лен в бурьяне.
Мачеха косится и сопит,
Ножик поточит и в щелку глянет.
Верится только - не век страдать,
Правды хоть мало, но есть на свете.
Как не живуча карга, а, глядь,
Переживут ее все же дети!
День подойдет - и вернусь назад.
Знаю, найду лишь забор да стены.
Взглянут меньшие с тоской в глаза...
Чем накормлю их, во что одену?
Нету для милых мошны тугой,
Пряников сладких, цветных нарядов...
Перекрестясь на угол пустой,
С ними за стол их убогий сяду.
Корку предложат - и той я рад,
Сам же, коль нет ничего другого,
Тем поделюсь, чем одним богат:
Светлой улыбкой и чистым словом.
1952
146-148. Царскосельские стихи
1
Когда я мальчиком с тобой дружил,
Прекрасный город одиноких статуй,
Густой сирени и пустых дворцов,
Тебя еще не посетили беды:
Твой Гумилев был юношей веселым,
Ахматова - влюбленной гимназисткой,
А Иннокентий Анненский еще
Не задохнулся на твоем вокзале,
И даже Пушкин твой казался мне
Еще не мертвым и не взрослым даже,
А шумным одноклассником моим.
Прошли десятилетия. Не счесть
Твоих утрат. Твои дворцы во прахе
Лежат. Твои поэты казнены
Презреньем, пулею или молчаньем.
И только имя Пушкина одно
Еще, как встарь, сияет над тобою
Прекрасным обещанием, залогом
Грядущей правды.
1954
2
Казненных муз умолкший городок!
Ты сам отрекся от своей же славы,
Ты грязной тряпкой вытер след кровавый
И притаился... Или изнемог?
И странно: в нашей нищенской судьбе,
Не чающей ни милости, ни срока,
В чужой ночлежке нашего далека
К тебе мы ближе, чем ты сам к себе.
Для нас одних звучат твои сады,
И шевелятся статуи, и зданья
Хранят неизгладимые названья
И даты несмываемой беды.
И обезглавленных тобою муз
Еще садятся тени рядом с нами
И говорят стихами и слезами,
И знаем мы: «Прекрасен наш союз!»
...Ты значишься на карте? Это ложь!
Тебя там нет, - мы тоже знаем это!
Ты вместе с нами странствуешь по свету
И вместе с нами - скоро! - ты умрешь.
1953
3
Наверно, там еще и ныне
Цветет сирень, журчит вода
И дева бронзовая стынет
У лебединого пруда.
Но что-то стало там иначе,
Как если бы в иной предел
Какой-то гений отлетел...
Но кто заметит? Кто заплачет?
1955
149. Не забытое, не прощенное
Когда весной - чужой весной! -
Опять цветет сирень,
Тогда встает передо мной
Мой царскосельский день.
Он тронут ранней сединой,
Ему - под пятьдесят,
Но молодой голубизной
Его глаза горят.
Он пахнет морем и руном
Гомеровской строки,
И гимназическим сукном,
И мелом у доски;
Филипповским (вкуснее нет!)
Горячим пирожком,
Девическим, в пятнадцать лет
Подаренным платком...
Стучит капель, оторопев
На мартовском ветру,
Звенит серебряный припев
Кавалерийских труб,
И голуби, набив зобы,
Воркуют на снегу.
...Я всех забыл, я все забыл,
А это - не могу!
За годы зла, за годы бед,
Со мной друживших там,
Привык терять я даже след
К покинутым крестам.
Я схоронил отца и мать,