Сиянья зорь, медлительны и строги,
Прикосновение моей руки.
598
О пристани на острове забвенья,
Где легче ждать вечернюю зарю,
О нежных днях, легко кующих звенья,
Я не мечтаю и не говорю.
Смотри: вдали, за кряжами предгорий,
Встает и ждет огромная страна,
Где черен злак, где чахлый корень горек
И неживая влага солона.
Туда мой путь. Не потому, что сладок
Великим самоуниженьем он,
Иль жадный ум последней из загадок -
Загадкой страшной гибели - пленен.
Но потому, что вот и мне, отныне,
Дана судьба, светла и высока,
Пройти свой путь по ледяной пустыне
И причаститься ветра и песка.
Чтоб в сердце все сожглось и отшумело
Ко дню тому, когда на гранях гор
Качнется твердь, взметнется пламень белый
И голубой заговорит простор.
599
Я, может быть, дарю народам и векам
Твое, моим резцом отточенное имя,
А ты, безумная, мой забываешь храм,
На шумных площадях встречаешься с другими.
И нет награды мне за мой священный бред,
За ночи темные и песни золотые.
И алых губ твоих неповторимый цвет
Сберут ослепшие и назовут немые.
Анри де Ренье. Сельские и божественные игры (1922)
Аретуза[4]
Флейты Апреля и Сентября. I
Коня среди болот провел я под уздцы -
Сказал он. Осени увядшие листы
Дороги замели и занесли фонтаны.
Копыта щелкали по сорванным каштанам.
Деревьев в темноте я различить не мог,
И путь казался мне и труден и далек,
И было страшно мне, что я вошел в ворота
Жилища Вечера, и я бродил с заботой
Скорее отыскать простор дорог иных.
И вдруг заметил я, как пальцы рук моих
Во тьме таинственной внезапно побелели,
И, будто бы заря в его проснулась теле,
Крылатый конь светлел, и крыльев двух излом,
Как лира яркая, бросал лучи кругом.
Везде, где он ступал, земля ключи дарила,
Как радость от него сиянье исходило,
И, власть его зари не смея превозмочь,
Лес пастями пещер проглатывает ночь.
Деянира
Я выпил из мехов кровавое вино
Той осенью, и мне казалося равно
И время ласковым, и небо - цвета рая.
Но радость от меня, как в танце исчезая,
Уходит и с собой Апрель уводит мой.
И тень моя ушла за ними, и порой
Я слышу, как они, втроем, смеются где-то,
И этот смех похож на мой, когда я летом
С тобою розы рвал и ты старалась быть
Усталой, чтобы путь до вечера продлить.
Утраченные сны! Ведь осень уж успела
Козлов озлобленных и черных к овцам белым
Наивных наших грез незримо примешать.
Сатиры пьяные успели осмеять
Сплетенные в такой хорошей ласке руки.
Ветра - любимых слов перехватили звуки.
И вместе, но уже чужие навсегда,
Мы шли, не говоря, куда-то вдаль, туда,
Где лес окончился и где сверкнуло море.
На шумном берегу, где волны плещут, споря,
Касаясь ног моих мольбой напрасных пен,
Я вслушивался в песнь таинственных сирен.
А ты, безмолвная, а ты, о Деянира,
Через плечо мое с улыбкою следила
За тем, как на пустом песчаном берегу,
На грудь морских валов бросаясь на бегу,
Омытые волной, оттенка мокрой стали,
Кентавры дикие брыкалися и ржали.
Намек о Нарцисс
Фонтан! К тебе пришел ребенок и в томленьи
Он умер, своему поверив отраженью,
Когда губами он твоих коснулся вод.
В вечернем воздухе еще свирель поет…
Там, где-то, девушка, одна, срывала розы
И вдруг заплакала… Идти устал прохожий…
Темнеет… Крылья птиц махают тяжелей…
В покинутом саду плоды с густых ветвей
Неслышно падают… И я в воде бездонной
Себе явился вдруг так странно отраженный…
Не потому ль, фонтан, что в этот самый час,
Быть может, навсегда в тебе самом угас,
Дерзнув до губ своих дотронуться губами,
Волшебный юноша, любимый зеркалами?
Траурная эпитафия
У мраморной плиты склонясь в немой мольбе,
Скажи, сестра, какие осени тебе
Прибавили к кудрям оттенок золотистый?
Какие вечера в глазах твоих лучистых
Своих далеких звезд оставили огни?
От тех венков, что ты плела в былые дни,
Ты сохранила ритм красивого движенья.
И это жизнь твоя былая в отдаленьи
На флейтах золотой и черной, - слышишь ты? -
Смеется меж цветов и плачет у воды.
Ведь каждой радости, что в памяти рыдает,
Наверное, печаль улыбкой отвечает:
Скажи мне, были ли душисты или нет
Плоды, которые ты столько долгих лет
К губам своим, на них похожим, подносила,
И стоило бы быть всему тому, что было?
О ты, которая, не смея превозмочь
Желанья тенью быть, уже познала ночь,
Скажи мне, пред какой склонилась ты судьбою
У мраморной плиты, где ты стоишь с мольбою?
Надгробный камень
Надгробный камень мой судьбе я посвящаю.
Ни тихие поля, ни серп, что мы меняем
На якорь странствия и злобный шум валов,
Ни сказочная сень душистых островов -
Мне не дали того, что я еще желаю.
Простой судьбе моей его я посвящаю.
Не вырежу на нем искусством рук моих
Ни тирсов, ни плодов, ни раковин морских,
Ни фавнов, что шутя бодаются с козлами:
Мой лес пустынен был, и, странствуя морями,
На вырезном носу родного корабля
Я бога не имел, чтоб защитить меня.
Улыбкой мне никто не отвечал в фонтанах,
Замолкли все ветра, что плакали в каштанах,
И никогда еще я не встречал судьбу
Ребенком обнаженным, что в саду
Играет розами, которых, ими пьяны,
Жуют козлы и обрывают фавны.
Бык
Ты медленно ведешь в полях широких Крита
Волов, чьей силою упорною разрыта
Земля, покорная под блещущей сохой.
Их упряжь пеною покрыта, и порой
Другую пену та напоминает пена…
Холмистые поля - как волн застывших смена,
И птицы, медленно спускаясь с высоты,
Над дальнею межой проносятся…, - а ты,
Ты грезишь, как на руль, на посох опираясь.
Дыханье вечера, щеки твоей касаясь,
Проносится, и у сохи, что пред тобой
Горит, как корабля морского нос стальной,
Ты грезишь, и волы мычат в нестройном хоре
О сказочном Быке, переплывавшем море…
Возвращенье
Слышнее, чем любовь, и тише, чем досада,
Был слышен разговор весь день в аллеях сада.
То Прошлое с своей Печалью говорит.
Она, склонивши голову, стоит,
В руках ее цветок темнеет черный,
Цветок, что сорван был в пыли дороги торной,
Которой Прошлое вчера ее вело:
Там время быстрое следы с песком слило,
И словно эхо утомленным душам
Воспоминание о медленном минувшем…
И осенью, в тот час, когда погас закат,
Они вернулись навсегда, и черный сад
Затрепетал, в своей услышав сени, -
Судьбу перед своим изображеньем, -
Кого-то, кто вещал, и ждал, и вторил вновь,
Досады - тише, громче - чем любовь.
Фонтан с кипарисами
Фонтан рыдал весь день в лесу моей мечты.
О, знал ли я, душа, что будешь плакать ты?
Но вот вернулся я, и скоро вечер. Розы
Не обвивают кипарисов, что как слезы
Ночные - отражаются в воде.
... Та нимфа, что ловила в темноте
Оленя стройного с рогами золотыми,
От фавна скрылась здесь под ветками густыми,
И раненый олень пришел попить к воде,
В которой я порой кажусь себе
Чужим, и я в твоих свои рыданья слышу,
Фонтан, и этот лес, где ветер лист колышет,
Был жизнью, где я дал охотиться Мечтам
По трижды окровавленным шипам
За нимфой, гнавшейся за сказочным оленем.
И ты, фонтан, сквозь плач смеялся нашим пеням,
Меж кипарисов, на которых нет
Тех роз, что посвятить могли бы свой букет
Воде, где кровь свою таинственно смешали
И нимфа, и олень, и пилигрим печали.
Посетительницы
Я прославляю здесь, дорогой сновиденья
Ко мне пришедшую, с моей неясной тенью
Ту, что смеется мне и что в руке своей
Приносит урну скорбную и в ней
Золу и славы и любви далекой.
Счастливая своей победою жестокой,
Из глуби прошлого она идет ко мне,
Пройдя его всего, от медленных камней
До рек извилистых, бегущих на просторе,
И радостных лесов, зеленых словно море.
Из цветника души ко мне идет она:
Там около плода сладчайшего видна
Плода кровавого алеющая рана.
Смеясь, она пила, склонившись у фонтана
Моих былых часов, и ни опасный фавн,
Ни ядовитые цветы болотных трав,
Ни поцелуи, ни укусы, ни со смехом
Вода бегущая, ни ласковое эхо,
Зовущее ее в свою пещеру, ни
Кентавра ржание в густой лесной тени
Не потревожили - путям ее на благо! -
Ее спокойных рук и медленного шага…
Подруга странная, дорогою одной
Она уводит тень мою же за собой
И входят медленно они во мрак из света,
Та - с урной скорбною, и с горлицею - эта.
Прием
Чтоб этим вечером тебя я принял дома -
Брось вянущий цветок, чья милая истома
Еще удвоит скорбь сознанья моего,
И не смотри назад, в былое, оттого
Что я тебя хочу забывшей лес, и море,
И ветер медленный, и эхо - все, что вторит,
Как голос или плач, безмолвью твоему,
Но с тению своей прошедшей через тьму,
И бледной на пороге и смущенной,
Как если б был я мертв иль ты бы - обнаженной.
Фавн перед зеркалом
Я выстроил твой дом, Печаль. Деревья в парке
С узором мрамора сплели узор свой яркий.
Я выстроил твой дом, Печаль, где между плит
Кротегус траурный с веселым миртом свит,
Где отражаются в окне, как в четкой раме,
Сады с террасами и тихими прудами
На фоне дали ярко-голубой.
Здесь эхо говорит с вечерней тишиной,
Что самую себя меж кипарисов ищет.
Там, дальше, - спящий лес, где злобный ветер свищет,
И жизнь ненастная, и мурава лугов,
Где виден след копыт неведомых богов,
А дальше - дикие сатиры и сильваны,
И нимфа, что живет в густой тени фонтана,
Одна и обнаженная, близь вод,
Где радостный Кентавр, брыкаясь, камни бьет.
А дальше - страшный край чудовищ зла и горя,
Чудовищ похоти, а дальше, - дальше море,
Сменяющее грусть бесплодных берегов.
Я выстроил твой дом, Печаль. Узор кустов
Дал жилки мрамора бассейнам онемелым,
В воде их черным зрит свой облик лебедь белый:
Так Радость бледная в пруду былого зрит,
Как крыльев блеск ее вечерний час чернит.
И как ее лицо, в туманной влаге тая,
Дает себе самой понять, что умирает.
И я, что за собой, войдя, не запер дверь,
Я так мучительно к ключу боюсь теперь
Услышать чьей-нибудь руки прикосновенье.
И покрываю я забвеньем сновиденья,
Чтоб самого себя в них снова не найти,
Но все же чувствую, как сзади, по пути
Идут еще за мной таинственные тени.
Шум звонов медленных и всех прикосновений
Испугу моему забыться не дает.
И слышу ясно я в спокойном плеске вод
Смех струй серебряных меж лилий золотистых
И медленную смерть иных фонтанов чистых,
Чью влагу пил Нарцисс, касаясь губ своих,
Которыми фонтан смеялся страху их.
И проклял я тогда свои глаза и губы.
И если я теперь коснусь материй грубых,
То прошлое мое болтливое опять
Дает мне леса шум и шелест услыхать.
И я иду один сквозь комнаты пустые,
В которых голоса мне слышатся чужие,
Что не хотят услышанными быть.
И я боюсь, когда я должен дверь открыть,
Увидеть некого таинственного фавна,
Который дальними лесами пах бы славно,
Который бы занес копытами в мой дом
И листья, и траву, и грязный чернозем,
И в комнате пустой, где мне ответа нету,
Смеялся б зеркалам и прыгал по паркету.
Эпилог
Я бросил, озеро, в струи спокойных вод
Мою свирель. Пускай ее другой найдет
В побегах от нее поднявшегося всхода,
Вспоенною весной прекраснейшего года!
Пускай над водами, что вздох ее таят,
Наклонит спящий лес осенний свой наряд.
Над ним проносятся, со встречным ветром споря,
И птицы и листы по направленью к морю.
И я хочу, волна, чтоб горечь пен седых
Посеребрила бы изгиб волос моих,
И я хочу, один, стоять в лучах рассвета,
Хочу схватить ту песнь, что быстрым вихрем спета
На тонких струнах лиры золотой,
И наблюдать, - корабль спасающего мой
От тех сирен, что бег его влекут к затонам, -
Дельфина, верного спокойным Арионам.
В винограднике
Сегодня, Осень, я про грусть твою спою.
В корзинах из ветвей я жатву зрю твою
И грозди на руке ценю прикосновенье
Тяжелое, как жизнь и как судьбы довленье.
Фонтаны долгий дождь слезами напоил…
Звук флейты замирающей уныл
Уже, и медленен, и весь - воспоминанье.
И первый признак старости - сознанье,
Что за полями, за рекой и за холмом
Есть отражающий былое водоем,
И тени скорбные, что нашей тенью стали,
И годы, что, рука в руке, в немой печали
По скошенным часам проходят, и пути,
Которыми легко умели мы идти…
А вечер, между тем, прекрасен, - словно Боги
Проходят, медленно танцуя, по дороге
Неясных наших снов… Лежат плоды, цветы
В корзинах из ветвей… И только плачешь ты
О лете золотом, чей луч твой жребий бросил,
О, Ариадна вечная, о, Осень…
Эпиграмма
Как лебедей в реке иль цапель средь болот,
Я стрелами пронзил часов моих полет,
Весна ль цвела кругом иль осень догорала.
И время властное их перья разбросало
По влаге радостных или печальных вод.
Раскрыты крылья - новый час встает,
Закрыты - прежний вычеркнут из счета.
И переменно, против спуска или взлета
Моих блестящих стрел я направляю бег
И - плачущий стрелок! - я нахожу в воде,
Куда глядит вопрос моих надежд неспелых,
Меж перьев черных трепет перьев белых.
Cautus incautae
Подруга, берегись фессалиянки той,
Что с флейтой звонкою вечернею порой
Склоняется, одна, над сонными струями.
Ты золото вплела небрежными перстами
В узор моих часов, но прежде, чем любить
Тебя, я должен был так долго проходить
Лесами темными и страшными, не зная,
Что встречу, яркая и нежная, тебя я.
Я, мнивший, что навек всех роз узор поблек,
Я слушал голос тот, что быть твоим не мог…
Подруга, берегись волшебницы чудесной,
Ей злые колдовства и таинства известны,
И я видал в лесу однажды, как она
Плясала с флейтою в зубах, обнажена,
И как она в хлеву, где козы спят устало,
Доила молоко тайком и украшала
Крапивой терпкой черного козла,
Который и тогда, когда она ушла,
Вдыхал ее еще нетерпеливо, словно
Любовь моя, ее вдыхавшая греховно.
Пробуждение
Со всеми птицами поющая весна,
Прохладный ветер, неба глубина
Еще неяркая, ручьев попутных пенье,
И этот шаг зимы, чей след прикосновеньем
Своих волшебных ног, Весна, стираешь ты,
Печаль, дарящая последний взгляд мечты
Любви, в объятьи с жизнию сплетенной,
Которая то плачет восхищенно,
То улыбается неясным снам своим;
Все, что из грозного рождается иным:
Ручей из диких скал, весна из зимней бури;
Надежда юная, следящая в лазури,
Как часа светлого сверкающий полет
Час в перьях ворона настигнет и убьет;
Все это: солнце, травы, воды, зори,
Прохладный ветер с легким лесом в споре -
Все это кто-то, кто проснулся жить:
Чудесный юноша, нагим смущенный быть
И на губах своих почувствовавший внятно
Природы всей как роза ароматный,
Проснувшийся с зарей, с ветрами, с пеньем струй,
Нетерпеливо-нежный поцелуй.
К Дафнису
В вечерние часы ветра свистят в дубах,
Пастух. Твой темен путь и навевает страх
На робкую овцу, барана и ягненка.
Свистящий вихрь проник в отверстья флейты тонкой.
И, некогда тобой целованный, тростник
Теперь кусаешь ты. Искривленный, поник
Корявый ствол лозы с засохшими листами.
Твой путь расходится теперь двумя путями.
И вот уж мысль твоя колеблется опять,
Как если б ты хотел свой голос услыхать
В том эхе, что его звало и воскресило
Таким испуганным, далеким и унылым,
И защищающим от двух волчиц седых
Раскаянья - овец былых часов своих…
И это - вместо тех дорог, куда с собою
Мечты твои, скользя веселой чередою,
Зовут тебя в лучах заката, уходя
К весне, сверкающей от первого дождя,
К надежде и заре, цветущей в небе звонком, -
С бараном медленным и ласковым ягненком.
Надпись на закрытой двери
Врата широкие с победным изваяньем,
Через которые мое воспоминанье
Проходит тихо в пурпурном плаще,
Гроздь, льющая свой сок в сжимающей руке,
Блеск гордости моей на бронзовой медали,
Высокая скала, с которой ясны дали,
Корабль, омытый пеною в морях,
Бег колесниц, с конями на дыбах,
Кусающими удила тугие,
Костер горящий, женщины нагие,
Меж кипарисов - стадо лебедей,
Сон золотых дворцов в конце аллей,
В воде озер - небес лазурных отраженье,
И тирсов, и мечей, и факелов сплетенье,
Шаги, водившие на берег иль в луга.
Рука с оружьем, в стремени нога,
Лаврового венка вокруг чела извивы,
И в медленных рассветов час ленивый
Крик бронзовой трубы - не стоят в жизни сей
Одной твоей улыбки прошлых дней.
Вступление
Пусть волосы твои, о странница, сомнут
Морские вихри, я на берегу
Таинственно со сном сплету воспоминанье.
О, тень любимая, тебе в моем сознаньи
Твое отсутствие - бессмертие дало.
Ты в прошлом улыбаешься светло.
И я тебя воспеть хочу пред морем шумным
В воспоминании об ожерельи чудном
Из всех каменьев блещущих твоих,
И, звук за звуком, ты увидишь их:
Рубин, топазом пламенным зажженный,
Иль, терпкий, изумруд в его волшбе зеленой,
Бриллиант и, жирный, близ него опал.
Затем, что в звуках тех, что к ним я подыскал,
Я посвящаю тайным этим пеньем
Отверстий флейты семь - семи твоим каменьям.
Неумелые подарки
Ни яркие цветы, ни тихий зов свирели,
Которой говорить мои уста умели,
Ни пряники медовые в тени
Корзины круглой, ни голубка, ни
Заманчивый венок, что для нее плету я,
Не привлекли ко мне фавнессу молодую,
Что пляшет на опушке, при луне.
Она обнажена. В волос ее волне
Оттенок рыжеватый. И мне ясно,
Что сладость пряников ей кажется опасна,
И мщенье диких пчел за мед - ее страшит.
А в памяти ее голубка воскресит
Какой-то прежний час, во мраке бывший белым,
А пенье флейты той, которая несмело
Рассказывает ей желания мои,
Напоминает ей о брошенной в пыли,
Обветренной, отеческой и славной
Сатира коже или шкуре фавна.
Мудрость любви
Пока ты не ушел навстречу ночи вечной,
О ты, что юностью покинут был беспечной
И к старческой скамье усталостью склонен,
До резких флейт зимы прислушайся сквозь сон,
Как в осени еще поют свирели лета.
И только вдалеке замолкнет песня эта,
Как больше от тебя ничто не утаит,
Что Август Сентябрю с улыбкой говорит
И радость прежняя твоя - твоей печали.
Плоды на ветках дозревать устали.
Начало бурь, увы! в себе ветра таят.
Но ветер с бурею сегодня в дружбе спят,
И зелен лес еще, и вечер гасит светы.
Губами осени еще смеется лето
И флейты в тишине сзывают голубей.
Чем радостней заря, тем долгий день теплей,
И чем нежней душа - тем мягче вечер сонный.
Улыбка - свежесть роз дает устам влюбленным.
Вода, фонтаном бывшая, чиста.
Люби! - чтоб над тобой на небе без числа
Зажглись вечерних звезд внимательные очи,
Когда придет твой час уйти навстречу ночи.
Флейты Апреля и Сентября. II
Отдохновение
Я долго оживлял свирелями моими
Веселый пеизаж кустов и влаги синей.
Мое дыхание, послушное перстам,
И водам подражало, и листам,
И перешептыванью ветерков лукавых.
Но цвет акаций горек мне, и травы
Горьки, и терпкие часы и дни,
И то, что было призраком любви;
И зреет в медленных закатах и рассветах
Жизнь золотых плодов, дающих тот же пепел.
И лица одинаково бледны,
В воде ль они в слезах отражены,
Иль в зеркалах высоких в смехе ярком.
Эмалью ламп, как медью рукояток,
И точно факелом - стеблем цветка
Утомлена и ранена рука.
И, не изведавшие труд дороги,
Уже в крови измученные ноги…
Все вечера всем душам грусть дают.
Закаты небо, точно город, жгут,
В холодных статуях еще живут богини,
Свирель из тростника тяжеле шпаги длинной,
И не венец ли тех же самых грез -
Сорвать ли ветку пальмы или роз?
Охранительница
Сон белых лебедей на дремлющей воде,
Дыханье ветерка на тростниках в пруде,
Аллея - к вечеру с опавшими листами,
Фонтан из мрамора с певучими струями,
Ступени лестницы, дверь с маленьким ключом,
Сквозящий меж больших деревьев дом,
И ты, склоненная над пряжею своею, -
Все это: сад, деревья, глубь аллеи,
Что было радостью, что было нашим днем, -
Смех ветра, сон воды, густых ветвей излом,
И золотыми ножницами, мерно,
Тобой отрезанные нити верных
Часов, - они в твоих ведь умерли руках! -
Ничто не изменилось…; ключ в дверях
Ржавеет; ветви ив застыли в ожиданьи,
Спят лебеди, фонтан медлительней в журчаньи,
И в мраморе листвой заметена вода…
Но меж деревьев дом светлеет, как тогда,
Затем, что прежде чем покинуть для скитанья
Крыльцо, которое ведет в Воспоминанье,
И навсегда уйти во мрак лесных дорог -
Я лампу близ тебя вечернюю зажег.
Пасторальный медальон
Усталый ветер дал свою свирель фонтанам,
Что медленно поют в густой тени каштанов
Сегодня вечером. Под ними лето спит.
Его блестящий серп о жатве говорит,
Им не оконченной, и о созревшем хлебе.
Безмолвная луна взошла на ясном небе,
И, тенью белою склонясь у тихих вод,
Тростинки тонкие неслышно Нимфа рвет.
И я видал Тебя, одну из них, которой
Известно, как сомкнуть навстречу ночи скорой,
Чтоб тенью мирною рожденный день был тих,
Свирели серебро с зарею уст своих.
Верные тени
С тобой, любимая, вошедшей в сновиденья
Неясным обликом, что мог назваться б тенью,
Когда б уже во мне не умер голос твой,
Неразлучимые, всегда, везде со мной,
Родные, близкие, друг перед другом стоя,
Одно - с улыбкою, в слезах еще - другое,
И говорящие друг с другом в тишине, -
В сплетеньи дружных рук еще живут во мне
Желанье Смерти и желанье Счастья…
Свидетели, чью не избегну власть я,
Во сне и наяву они всегда за мной
Крадутся… И один из них стучит клюкой
По плитам сумрачным, что кроются цветами,
Как только лишь другой коснется их ногами.
Осенний час
Мой дом недалеко, за небольшим холмом.
Тростинки смотрятся в мой тихий водоем,
В час утра - голубой, и желтый - в час заката.
Задета заступом, светло звенит лопата.
День кончен трудовой, и заступ между плеч
Горит, как добрый и прохладный меч.
И капли светлые стекают с лейки мшистой.
Моя дремота - тот цветок душистый,
Которым в тишине сама собой она
За горечь или сладость названа.
Ложится тень. Тропа белеет меж кустами.
Деревья клонятся, тяжелые плодами.
Под гроздьями - лозы сгибается излом.
А осень уж вблизи, за небольшим холмом.
Она идет, и с ней придется над куртиной
Лопату с лейкою сменить серпом с корзиной,
И грозди срезывать, и стряхивать плоды,
И видеть в зеркале чернеющей воды
Спор ветра гневного с листами золотыми
И ласточки отлет, бегущей вслед за ними.
Ярмо
Я гнев твой догоню и гордость побежу:
В фонтан, поющий мне, в который я гляжу,
Улыбку глаз моих во встречном видя взоре,
Я руки опускал, а ноги вымыл в море,
И ветер мне лицо овеял, и я так
Спокоен, как заря, что победила мрак,
И чист ветрами, морем и фонтаном.
Я догоню тебя и гнев сломлю упрямый.
И, несмотря на медь твоих волос, на глаз
Надменность, пламя уст и грудь, что быть могла б
Достойным образцом для статуи Победы,
Все древние труды у ног моих изведав,
Певучей прялкою своей утомлена,
Рукой, узнавшею укол веретена,
Ты будешь на полу играть смиренно, днями,
Из яшмы разноцветными камнями.
Призыв прошлого
Рука, коснувшись вас, как судорогой сжата,
О, вазы из оникса и агата,
В которых пепел свой таит любовь моя!
О, урны скорбные, что взвешиваю я,
Орнамент и узор улыбкой не встречая,
О, прошлое мое, с которым я вдыхаю
Все яды старые, чей сладостный бальзам
Воспоминание вливает в вены нам,
За каплей каплю медленно считая…
И только их одних с ним вместе ощущая,
Гляжу и вижу, там, в высоких окнах,
Тень кипариса черного на розах.
Аллегория
Я в круглом зеркале, лицом к лицу с собой,
Встречала, бронзовой гирляндой обвитой,
Смех радости моей и смех моей печали,
И так же я нашла ту, что мечты искали
В словах моих, в шагах по вянущим листам -
Во всем, что память повторяет нам
И тишина внушает нашей тени.
И вот уже опять меж бронзовых плетений
Моими же глядит в мои глаза она.
О, тайна странная - быть двое и одна,
Испуганная я с испуганною тою!
О, одиночество, где каждая одною
Была, и чтоб себя увидеть подошла,
И чтобы ближе быть одежды все сняла.
И знаю я теперь, Сестра фонтанов чистых
Улыбку навсегда моих очей лучистых,
Вокруг которых слава уж сплела
Гирлянду, что венком замкнется вкруг чела,
И стоя пред собой, познавшею другую,
Все дни мои судьбе как жертву приношу я.
После леса и моря
Мой дом - он так же тих, как в те былые дни,
Когда желания и молодость мои
Его покинули, но вот и возвращенье
Мое уже зажгло сегодня лампу, тенью
Обрисовавшую мой образ близ меня,
Склоненный у камина без огня,
В раздумьи тягостном и без привета старым
Богам. Неверящий - я не взываю к ларам,
Во мне уж умерли улыбки ваших уст,
Богини, и очаг мой омертвелый пуст.
И знаю я, видав все страны в мире целом,
Что нимфа - женщина своим холодным телом,
Что фавны - маски лишь, которыми смешат
Нас карлики с копытами ослят,
А в день, когда в ладье я плыл навстречу пенью
Наяд, чья тихая судьба среди смятенья
Казалась мне такой желанною судьбой,
Я видел, как они кусались меж собой.
Реликвии
От жизни всей моей, от всей судьбы бездонной, -
Душистой связки трав, судьбою расплетенной,
Чья пыль и семена в годов грядущих тьму
Развеяны уже ветрами, - ничему
Не сохраниться здесь; и будущее лето
Не будет даже знать, кто был на ниве этой
Жнецом, которого сменяет жнец другой.
Другой! Которому уж осень под лозой
Тяжелый виноград румянит равнодушно,
Который, вечеру своей судьбы послушный.
Найдет среди травы, где лишь фонтан звенит,
Ту урну скорбную, где серый пепел спит,
Рукой, рассыпавшей его, не ощущенный,
Да флейты две, лежащие скрещенно
На маске восковой, чей взор угасший пуст
Со стершейся почти улыбкой тонких уст.
Метаморфоза
Жизнь розой алою до губ твоих дошла.
О, будь движеньем тем, чьей статуей была!
Цветы сплетаются на плитах пьедестала,
Заря улыбкою зажгла порыв металла,
И бронза, что твоим желает телом быть,
Светлеет. О, сойдем, восставшая, испить
К реке таинственной со светлыми струями!
Весна душистая воркует голубями
Вокруг того изображенья, в ком,
Съедаемом и ржавчиной и мхом,
Утомлена печалью жизни целой,
Судьба твоя себя запечатлела.
Но вот разрушено немое колдовство.
В движеньи трепетном порыва своего
Ты в упоении касаешься губами
Тех роз, что до тебя поднялись, с лепестками,
Которым жизнь сама свой алый цвет дает.
И вот ты просыпаешься, и вот
Встаешь и голубей к себе сзываешь скорых
Под звуки золотых свирелей, на которых
В тени душистой жизнь поет вдали
Губами цвета розовой зари.
Сожаленья
В лиловом сумраке, за изгородью мшистой,
Где колкие шипы сменили цвет душистый,
Надменный, с факелом горящим и мечом,
Сегодня Гнев прошел, и вслед за ним, вдвоем,
Шли Гордость с Ненавистью, и, тропой одною,
Любовь, мне сделавшая знак рукою:
Я видел и я мог последовать за ней.
Звон медленных часов из комнаты моей
Сквозь дверь открытую мне слышен. Все чернее
Тень кипариса на песке аллеи;
И вся прохлада тихих вечеров
Пришла ко мне опять с благоуханьем мхов;
И думал я в тиши душистой и покорной
О флейте золотой моей и флейте черной
И о хрустальном кубке, чьи края
Фонтана серебрит студеная струя,
И видел вкруг себя все то, что так знакомо:
Аллею узкую, дверь маленького дома,
Однообразность жизни…, - и о том,
Что лишь любовь одна в мой не входила дом,
Я плакал, потому что даже флейты сами
Печальны иногда тому, кто вечерами
Идет в безмолвьи тех покинутых садов,
Где смолк фонтана плеск меж вянущих кустов.
Героида
Когда, сорвав цветок на золотом стебле,
Что должен тот вдыхать, кто, все вернув земле,
Спуститься поклялся в Эреб за Эвридикой,
Не устрашась опять меж скал пещеры дикой
Увидеть женщиной ту тень, что он любил, -
Я реку переплыл и голубей вскормил,
К надежде звавших и к любви летевших,
Остановился я в лесу, уже темневшем,
И ждал, чтоб встала ночь перед судьбой моей,
Не давшей ни цветов, ни белых голубей
Желанью рук моих, ни даже этой тени,
Что, не ответив мне, спустилась по ступеням,
Надежду и любовь с собою уведя.
Уже настала ночь, когда сквозь ветви я
Увидел кузницы мигающее пламя,
Где в искрах и дыму, взвивавшемся клубами,
Ковали на огне певучие мечи.
И я схватил один, и ветвь, что им в ночи
Отсек я, золотом вспоенная и снами,
Уж больше никогда не расцветет цветами.
И белых голубей убил я и потом
Все тем же, в темноте сверкающим, мечом
Таинственную тень пронзил я, сам не зная
За что, и с этих пор душа моя немая -
Та одержимая, что здесь по берегам
Блуждает, пагубна цветам и голубям.
Странник
В мой дом покинутый, чья дверь закрыта мною,
Где лампа умерла и спит камин с золою,
Когда устану я бродить среди равнин,
Вернусь я, чтоб зажечь и лампу и камин.
Леса вокруг него так дики и огромны,
Что время к осени клониться будет темной,
Когда мои шаги разбудят у ворот
То эхо легкое, что им ответ дает.
Но я боюсь узнать, что, растоптав куртины,
Сатиры выпили хранившиеся вина,
Что фавны пьяные в саду, где Май отцвел,
Украли сладкий мед и разогнали пчел,
И, вместе с розами увядшими, в фонтаны
Каменья побросали и каштаны.
Метафорическая эклога
Уж осень в глубине лиловых вечеров
От плуга отпрягла своих немых волов.
Спят воды и поля, дымящиеся мерно…
О, первые костры дают и пепел первый.
И если яркий тирс в руке сломаешь ты,
То догорят на нем и грозди и цветы,
Которыми он был овит в часы безумий,
И осень в глубине твоих ночных раздумий
Тех медленных волов от плуга отпряжет,
Которых твой порыв в него запряг… Но вот
И тень спускается, и на душе впервые
И пепел тающий, и воды золотые,
Зовущие тебя с усталых рук отмыть
Минувшее и тирс забытый превратить,
Лишенный навсегда цветов и гроздий алых,
В дорожный посох, нужный для усталых.
Ожидание
Как много было роз в саду моем в Апреле!
Но вот уже ручьи набухшие запели
Дождями первыми и первою грозой.
На балюстраду, красною лозой
Овитую, облокотясь руками,
Я вижу длинную дорогу с колеями
И слышу, Осень, близкий твой приход.
Ты молодым вином пьяна, твой шаг нетверд.
Тростинкою свирель растет у водоема
И в легком ветре ждет, напрасной и зеленой,
И пальцы, что ее отрежут, и уста,
Ей вдохновленные, чья песнь войдет, чиста,
В дворец твоих вечерних меланхолий,
О, Осень, и сплетет в звено одной неволи
Свой юношеский бред со старостью твоей,
И легкий смех своих апрельских дней
С измученного сентября рыданьем,
И нас вздохнуть заставит от сознанья,
Что все блаженное и горькое слилось,
Как этот шум дождя и этот запах роз.
Подруга
Я приношу тебе сегодня в грезах скромных
Жест медленный больших корзин, сплетенных
Из яблок золотых, из гроздий и из роз.
Заря прекраснее до полной смерти звезд.
И меж цветов прекрасней плод медовый.
Вот холст тончайший, пурпурно-лиловый,
Терпеньем сотканный и зорь и вечеров,
И теми прялками, которыми без слов
Трудолюбивые и скромные разумны.
Вот длинное весло, что в битве с морем шумным
Омыто пеною - земле вернулось вновь.
Вот в чаше молоко, горячее как кровь,
Прекрасные для тех, кто их имеет право
Вкусить от уст любви, иль на груди у славы.
Я в гордости моей еще несу тебе
Мой гнев, кусающий себя в слепой борьбе.
О, светлое дитя. Иного не имея,
Одни лишь помыслы мои дарю тебе я:
Созревшие плоды, корзин изгиб витой,
Весло покорное, немного славы той,
Которой пенится в час гнева сердце это, -
И ясную любовь, что в пурпур мной одета.
Отпечаток
Те дети далеко, какими от весны
Почти до летних дней с тобою были мы.
Ты - в памяти моей и я - в воспоминаньи
Твоем - мы вместе оба, и сознанье
Былого между нами - как вода.
Я наклоняюсь и смотрю туда,
И вижу облака, и неба отблеск нежный,
И листья, и тебя в тунике белоснежной,
Смеющейся тому, что образ легкий твой
Водою опрокинут, и такой
Далекой, маленькой, какими лишь бывали
Черты богини на ее медали,
Как будто б и твои далекие черты
Запечатлелись в яхонте, о ты,
Живущая во мне все ближе, все яснее,
Богиня памятью очерченной камеи!
Твой образ навсегда со мною, оттого,
Что мне была дана дрожь тела твоего,
А губ твоих едва заметные улыбки
Дарили мне часы и гордости и пытки
Под неба звездного иль мрачного шатром.
С цепями тяжкими любовь вошла в мой дом.
И так же, как и жизнь, душа моя страдала
Тем, что она всегда смеялась иль рыдала,
Послушная уму, которым правит страх.
И если образ твой порой в моих глазах
Еще является, он выточен едва ли
В иной, чем бронзовой иль мраморной, медали,
Где все, что так еще неясно было в нем,
Едва намечено гадающим резцом
И где случайность лишь удара при ваяньи
Дает губам изгиб улыбки иль рыданья.
Барельеф для гробницы
Надежда и Любовь шли вместе вдоль реки.
Надежда! и у ног ее цветут цветки,
И яркие лучи смеются в складках светлых
Одежды, сотканной из помыслов заветных,
Прозрачной до того, что сквозь нее видна
И стана женственность, и кожи белизна.
Улыбка на губах играет, но порою
Земля скользит уже под слабою ногою,
И хоть любовь ее поддерживает, но
Пройти им до конца вдвоем не суждено.
То море, где река теряется, далеко.
И прежде чем заря подымется с востока,
В одежде все еще сверкающей своей
Надежда, догорев, погаснет вместе с ней.
И ты сожжешь ее своими же руками,
Любовь! сберешь золу, когда потухнет пламя,
И в урне глиняной и миртом обвитой
С собою унесешь, сливаясь с темнотой.
Послушную свирель брала моя рука.
Мое дыхание в отверстья тростника
Входило смехом, чтоб уйти рыданьем.
Я наблюдал в воде фонтана умиранье
Осенних листьев, забывая тот
Лавровый куст, что ввек не отцветет.
И в стаде у меня, расхищенном богами,
Священный пасся конь с поникшими крылами.
Но как-то, за узду его схватив рукой,
Обломки бросил я в фонтан свирели той
И посох отломил с куста у влаги сонной,
Тяжелый - будущим, надеждою - зеленый,
И вместе мы сквозь лес темнеющий прошли
К долине и к реке, сверкающим вдали.
И там увидел я, как зажженный лучами
И алый весь от них, как радостное пламя,
Священный конь раскрыл огромных крыльев взмах
И, посох нюхая, что я держал в руках,
Кидаясь в долгий путь к неведомому морю,
Поднялся на дыбы навстречу новым зорям.