Ваза
В прозрачном воздухе звенел мой тяжкий молот.
Я видел реку, сад фруктовый,
До леса дальнего поля,
Под небом, что синело с каждым часом
И лиловело к самому закату.
Тогда лишь только подымался я
И члены расправлял, содеянным счастливый,
Устав сидеть с рассвета до заката
Пред глыбой мрамора, в которой я
Высокой вазы высекал края,
Что под ударом тяжкого металла
В прозрачном воздухе так радостно звучала.
Прекрасная, она уже росла,
Она рождалась из простого камня,
Бесформенная в стройности своей.
И ждал я,
Уже не прикасаясь больше к ней,
С тревожными от праздности руками,
Смотря направо и налево днями,
Пугаясь шума около себя.
Струя,
Не умолкая, плакала в фонтане.
В тишине
Я слышал, как вдали, в саду темневшем,
С деревьев мерно падали плоды;
Я аромат вдыхал цветов истлевших,
Что легкий ветер приносил с собой.
Порой -
Как будто кто-то говорил, казалось.
А как-то раз, когда не спалось,
Услышал я за полем и рекой
Свирели пенье.
В один из дней
Среди осенних, золотых ветвей,
Рыжеволосого и пляшущего плавно,
Я видел фавна.
Его же как-то раз увидел я
Из леса вышедшего и у пня
Нацелившегося рогами
На бабочку, что там кружилась над цветами.
И как-то раз еще увидел я,
Как переплыл кентавр огромный реку.
По шерсти лошади и коже человека
Вода струилась. Стоя в камышах,
Он воздух потянул ноздрями и, заржав,
Уплыл обратно. След копыт с утра
В траве нашел я.
Женщины нагие
Далеко, в глубине пустого поля,
Прошли, неся цветы в руках своих.
И у фонтана встретил раз троих.
Одна из них - она была нагая -
Сказала мне: запечатлей на камне
Мечту о теле трепетном моем
И отразиться в нем улыбкой дай мне.
Смотри на мерный танец, что втроем
С моими сестрами веселыми сплела я,
Вокруг
Тебя кружа его и расплетая…
И я почувствовал прикосновенье губ.
Тогда огромный сад, и спящий лес, и дали
Каким-то трепетом нежданным задрожали.
Фонтан потек живей проснувшейся струей.
Три нимфы медленно кружились предо мной,
И пенье слышалось за садом и рекою,
И фавны рыжие из леса шли толпою,
И, воздух потряся ударом ног своих,
Кентавры пронеслись, и на спине у них,
Хромые от укусов пчел, сидели
Сатиры пьяные, обмотанные хмелем.
И морды жесткие и алых губ пятно
Сливались поцелуями в одно.
И пестрый хоровод в своем разгуле диком -
Сандальи и хвосты, копыта и туники -
Кружился в исступленьи предо мной,
На вазу заносившего рукой
Вселенской жизни мощное биенье.
Дыхание земли созревшей опьяненьем
Прокрадывалось в мозг, и в запахе цветов,
И гроздий давленых, и пляшущих козлов,
Под топанье копыт, повторенное эхом
Сквозь вихрь движенья и сквозь всплески смеха -
Я в мраморе спокойном высекал
Все то, что вкруг себя я видел и слыхал;
И между жарких тел, и острых испарений,
И ржанья дикого, и воплей, и движений -
Все время ощущал на пальцах этих рук
То злобных пастей храп, то поцелуи губ…
Вечерний сумрак пал и ум сковал дремотой.
Мой бред погас во мне с оконченной работой,
И завершенною в вечерней тишине
Вся, снизу доверху, явилась ваза мне,
Почти сливаясь с потускневшей далью.
И вырезанный вкруг нее спиралью
Исчезший хоровод, чей шум издалека
Едва лишь долетал на крыльях ветерка
Кружился…, с фавнами, с кентаврами, с козлами,
С нагими женщинами и Богами,
В то время как, навек теряясь в темноте,
Я проклинал зарю и плакал о мечте.
Прочь, муза! Отойди! Рукой его не тронь!
Зерном и лаврами тобой вскормленный конь
Не хочет больше знать твоих прикосновений,
Ласкающих ему и шею и колени
И в гриву темную вплетающих цветы.
Огромный, он воспрял, горя средь темноты,
Копытом разорвал края твоей одежды
И к медленной заре, едва раскрывшей вежды,
Умчался, навсегда покинув мирный сон,
И руки нежные, которыми вскормлен,
И поле яркое с цветами голубыми,
Где жили девять Муз и где он рядом с ними
С лаврового куста листву щипал не раз.
Умчался! Ясный след твоих копыт, Пегас,
Остался навсегда на тростниках и глине.
В ущельи пастухи и пастыри в долине
Дрожали, увидав прыжки его и бег.
И, не успев закрыть им ослепленных век,
Жнецы и виноградари следили,
Как он вздымал излом своих огромных крылий,
То нежным серебром, то золотом горя.
Ты видела его, рассветная заря!
Ты, небо звездное, видало! - в трепетаньи
Наполнившего лес своим могучим ржаньем,
Кидавшегося ввысь, к лазури голубой,
И к морю шумному, где радостный прибой
Возносит гребни волн, что на него похожи,
Направившего бег стремительный, чтоб в дрожи
И в мыле от своей погони, на бегу
Остановиться вдруг на самом берегу,
Где волны гневными ломаются скалами,
И тихо овевать прозрачными крылами,
Что свежие ветра вздувают пылью пен,
Дитя, рожденное от моря и сирен.
Плата
Я, тень минувшего, и ты, жилец земли,
Мы будем говорить с двух берегов реки,
Что продолжает течь меж нашею судьбою.
Скажи мне, так же ли проснулось все весною?
Как раньше, на лозе алеет виноград,
Павлины так же ли по вечерам кричат
И петухи поют все так же ль в час рассвета?
Белы ли лебеди, жужжат ли пчелы летом?
Звездами яркими горят ли вечера?
В деревьях и кустах играют ли ветра,
То ослепленные, внезапные и злые,
То ласковые, нежные, такие,
Которым рады лишь и лист, и спелый плод.
Скажи, все так же ли вода в фонтанах бьет,
Все так же ли плоды висят в саду фруктовом
И монотонный год сменен таким же новым,
С Апрелем радостным и Августом глухим,
Что спит в густой тени и не разбужен им?
Скажи, поют еще свирели за рекою,
Такие нежные, что песнею такою
Согреты и рассвет, и медленный закат?
О, расскажи же мне про голубей, про сад,
Про сладкую любовь, которой в полдень лета
Смеются женщины, что для нее раздеты,
Про груди круглые, про яркие уста,
Про все, чем жизнь была мне так отрадна та!
Про кудри - день и ночь! - про бедра, что на ложе
С амфорой белою и светлой лирой схожи,
Про все, что Божество, и Жизнь, и Красота!
– Но я боюсь, что ты, которого судьба
На берег той реки, откуда нет возврата,
Лишь с камнем, поднятым в руке заместо злата,
И молчаливого с собою привела,
Не знал того, чем мне та жизнь была мила,
Того, что я любил и не забыл, тоскуя,
Что были для тебя уста без поцелуя,
Без смеха голоса, без запаха цветы,
Без певчих птиц рассвет весенний, - если ты,
Чтоб реку переплыть, что темною волною
Уж ног касается твоих, не взял с собою
Ни ценную монету, где видна
Судьбы таинственной печать и письмена,
Иль, чтоб смягчить Харона взгляд суровый,
Цветок божественный или венок лавровый.
Остров
На мягком берегу все тихо утром рано.
Репейник с берега и волны с океана
Друг другу хлопья шлют цветов своих и пен.
Здесь якорем корабль - там пашней плуг взят в плен,
Волна колышется, как поле на рассвете,
Корзина тяжела - полны уловом сети,
Каштаны на ежа похожи шелухой,
Морские травы чьею-то рукой
Невидимой расчесаны умело,
И из зеленых вод, где ты купаешь тело,
Сирена синяя всплывает и встает,
И в раковине, где весь океан поет,
Я слышу, то прибой, то гул подъятой нови,
Тот голос двойственный, что тайной дан любови.
Пожелания
С тобою мы идем дорогою одною
С тенями встретиться, что тою же тропою
Предупредили нас сегодня поутру.
Ты горлицу несешь, я - черную сову,
Серебряную ты свирель, я - золотую.
И все смеешься ты, хотя уже молчу я,
И шаг за шагом вновь на бархате песка
Мы оставляем след двойного каблука,
И плачется сова, и горлица воркует,
И зеркало твое - фонтан, в котором пью я,
И нежная любовь, в чьих крыльях то закат,
То яркая заря, сменяяся, горят,
Приходит, чтобы сесть навеки между нами,
И наших жарких уст касается губами.
А после, легкою иль тою, что трудна,
Дорогой, нас ведет, вдвоем, во времена,
Где весны старятся и осень сроки множит.
Но та любовь, что нам смеялась раньше, все же
Нам улыбается, нам и свирелям дней.
Твоей серебряной и золотой моей.
И отражать ничто не запретит фонтану,
Когда с тобою я в него смотреться стану,
Среди серебряной листвы и золотой
Во влаге дремлющей, чей тающий покой
Сомнут и взбороздят ветров осенних стоны,
На седине висков - венок всегда зеленый.
Посетительница
Спокойный дом в саду за крепкою оградой,
Созревшие плоды с водой студеной рядом,
Что отражаются на мраморе стола,
Дорогу узкую, что к берегу вела
Морскому по холмам песчанистым и мшистым,
И все, что сделало мой смех простым и чистым,
Которым только тот отмечен, кто в судьбе
Своей иных вещей не пожелал себе,
Как голубой фонтан, цветами окруженный,
Как гроздь янтарную на ветке отягченной,
Как нежных горестей немного и любви,
И дни, похожие на все былые дни…
Все это понял я, Любовь, когда впервые
Явилась ты, плоды вкусила золотые,
Отведала воды, и села, и крылом
Божественным своим мой осенила дом.
Священные фонтаны
В воспоминании сей кубок сохрани
О всех фонтанах тех, каких в былые дни,
Греховны иль чисты, твои уста касались:
О тех, что нежному Нарциссу улыбались,
О тех, что дал удар пегасовых копыт,
Об Аретузе, что к морям бежит
Струями светлыми, сливая воды эти,
Об усыпляющей, во мрак влекущей Лете,
И обо всех других, что меж полей и нив
Поют таинственно свой трепетный призыв
В неумолкающем твоем воспоминаньи.
О, сохрани навек сей кубок, и в сияньи
Сквозного хрусталя, где больше влаги нет,
Увидишь вскоре ты, как расцветет букет,
Который каждый день в таинственном виденьи
Придут вложить в него бегущие мгновенья,
Немые дочери забвенья и времен…
И каждая из них, твой посещая сон,
Касаясь пыльных плит поникшими крылами,
Всю память уберет душистыми цветами.
Время
Когтями времени убита красота.
От пенья своего уставшие уста,
Замолкнув, сохранят еще гримасу смеха.
Созвучья голоса живут и входят в эхо.
Кровь в венах всех камней сгущается в земле,
Дриада мечется в извилистом стволе,
Закаты мрамором становятся, дни - пеплом,
Амфоры - урнами, дворцы - холодным склепом,
А в ветре слышен плач тоскующей души…
И ото всей тебя, - смех, тело, кровь, - в тиши,
От сна, которым жизнь твоя была земная,
Взлетает горлица и роза цвет роняет.
Колыбель
Я в колыбель к тебе мой сын, не подошлю,
Чтоб увидать, как ты их разорвешь петлю,
Двух змей, что от яйца судьбы родились обе:
Ни чтобы испытать тебя в борьбе и злобе,
Ни чтобы наблюдать, как обовьет тебя
Чудовищ гибельных стальная чешуя,
Чью пробуждением опасность уничтожишь.
О нет! Я положу тебе, дитя, на ложе
Тот тирс, к которому их приковал Гермес,
Затем, что не Геракл, что вепря в темный лес
Загонит и убьет Стимфальских птиц, ты будешь,
И я хочу, дитя, чтоб жизнь, что ты разбудишь,
Лишь посланцу богов была посвящена,
Чтоб для тебя меха распухли от вина,
Амфоры от зерна, и чтоб твои дороги
Цветами и травой благословили боги,
И чтобы, в темный лес вступая по ночам,
Приют ты находил себе не в дубе там,
А на ветвях берез иль под листвою клена.
А в час, когда молясь, к земле колено клонишь,
На жертвенник лия наполненный фиал,
Ты не Геракла бы - Гермеса призывал.
Отъезд
И мы отправимся! Рассвет уже горит,
И ветер всколыхнул траву меж тяжких плит,
Что наши два коня, упрямо и сердито,
Давно железным бьют и золотым копытом.
Из наших двух коней мой - грузен, твой - крылат.
Но Боги добрые, смеясь, соединят
Богини жребий с смертного судьбою.
В дорогу! Жертвенник пролитым кубком вспоен
И ароматами еще окурен дом.
Скорей! Сойдем с крыльца и эту дверь запрем.
Собаки провожать нас будут долгим лаем,
Затем, что в мире всем наш путь никем не знаем.
К какому вечеру, скажи мне, он идет?
Близ кладбища, увы! лавровый куст растет,
И той же, что пришли, уходим мы дорогой.
Увидим ли еще и этот двор убогий,
И стены белые, и окна, чье стекло
Дыханье ярких роз и солнца обожгло,
И пепел очага, что в долгий час разлуки
Согрел немного нам протянутые руки?
Увидим ли когда в конце аллеи той
И пруд, и тихий сад, цветами залитой,
Колодец, где скрипит веревка, ключ в беседке,
Плоды созревшие, склоняющие ветки,
И траурный бассейн, бассейн огромный, где,
Чтоб был счастливым путь наш новый, на воде
Сегодня лебедя я заколол кинжалом,
Следя, как струйками на мрамор кровь бежала.
Дом
Обвитый виноградом и плющом,
Чтоб отразиться в ней - к воде склонился дом.
Он хрупкий весь, цветущий весь и белый.
Прозрачно небо. Ласточка так смело,
Ныряя и кружа, сплетает свой полет
И в дремлющей воде внезапно предстает
Летучей мышью сумрака иного
На фоне неба мертвенно-ночного.
И пара лебедей над тенью тел своих,
Что черным призраком не покидает их, -
Два странных двойника на золоте и черни, -
Соединяют час дневной и час вечерний.
Осенний день
Приди! Вот лишний день, что через жизнь проходит
С ленивым голосом, что у ветров находит
Свой смех таинственный, а горечь слез - в ручьях.
В одежде медленной и с пальцем на губах.
Он бродит, весь в лучах сиреневого цвета.
Приди, вот лишний день с приветливым рассветом
И с тихим вечером, который свой покой
Над балюстрадой облокотит той,
Что наклоняется над спящею водою,
Покрытой бронзовой и золотой листвою.
Приди, чтоб этот день был нами проведен
Вдвоем, и к вечеру нагим предстанет он,
В слезах, что он нам был и радость и сиянье,
И принужден теперь уйти в воспоминанье.
И голос смолкнувший и полустертый след,
Сливаясь с тишиной ушедших в вечность лет,
Во влагу памяти опустятся покорно
Меж листьев золотых, что тонут в водах черных.
Призрак
К закату обернись и обернись к рассвету.
То грустью скованный, то радостью согретый,
День двойственный и странный, вновь и вновь,
То смерти молится, то требует любовь.
И вечер и заря одним пожаром красны.
Печаль - как равная пред радостью напрасной,
И кто-то, тишине доверясь иль словам,
Здесь что-то говорит, молчит о том же там.
Фонтан, что нам поет, душа в ее страданьи,
И ветер, воющий по коридорам зданья,
Кого-то за руку держа, в тени бредет.
Дорога, разделясь, уже двумя уйдет.
Река у моря дельтою разъята,
И на ее песке хранится отпечаток
Кентавра дикого раздвоенных копыт,
И скрыт под зверем бог, каким себя он мнит.
Огонь сокрытый спит в холодном сланце камня.
Все двойственно! Ты сам и плоть, и призрак тайный.
Кто знает, кем себя ты в зеркале найдешь!
И, может, голос тот, которым ты поешь,
Когда отведаешь от скорбного фонтана,
Как тень докучная и жалобная станет, -
Навеки на себя прияв твою печать, -
У запертых дверей томиться и кричать.
Эмблемы
То сожаление, что шло с тобою, днями,
С листвой увядшею и снятыми гроздями,
И за которым шли, боясь земных погонь,
Чтоб за пяту кусать или лизать ладонь,
Волчица злобная и верная борзая,
Остановилось вдруг, замолкнув и вздыхая,
Услышав ту свирель, которой смерть поет.
И вот, пока оно и слушает и ждет,
Оно, что некогда твоим же телом было
И чует кровь твою в своих текущей жилах, -
В холодный превращается гранит.
И, стоя, слушает в том эхо, что молчит,
Напев свирели той, что смолкла и которой
Оно сокрыто в плен безмолвный и тяжелый,
В то время как у ног, закованы в металл,
Все, чудится, рычат, друг - эта, недруг - та,
Одна лижа ладонь, другая пядь кусая,
Волчица медная и медная борзая.
Бой
Когда и твой корабль на каменистом бреге,
Измучив в странствии иль в радостном пробеге
Большие паруса - как пару жарких крыл,
Вонзит свой острый клюв в прибрежный мокрый ил
И веслами в траву вопьется, как когтями,
О странник, гневными измученный морями,
Чей ветер пощадить твою Судьбу не мог,
На этом острове, где разных нет дорог,
На камни иль цветы наступишь ты ногою?
Болота ль темные с зеркальной пустотою
Иль быстрые ручьи, что плачут и поют,
К себе твой легкий путь послушно привлекут?
Быть может, к вечеру войдешь ты в дом приветный,
И лампу там зажжешь, и встретишь час рассветный.
Иль, может быть, в иной, трагической судьбе,
Прельщен и разъярен опасностью в борьбе,
Ты будешь, как и он неукротимо воя,
Гнуть черному быку рога в смертельном бое?
Лампа
Я пел тебя, Весна, я в бочке жал, играя,
Твой спелый виноград, о Осень золотая!
Хотя бы сохранил на вечны времена
Свой легкий смех Апрель, а красный от вина
И листьев вянущих, и сладко утомленный
И тирсом поднятым и чашей осушенной,
За кипарисами Сентябрь молчал и спал,
Хотя бы новый сон амфоры наполнял,
Хотя бы черные по той реке, где были
Недавно белые, к нам лебеди приплыли,
Хотя б огромный лес открыл моим шагам
Пути страшнее тех, что я изведал там, -
Не буду ль все же я идти среди приветных
Теней, что посланы мне юностью заветной?
И разве я не к той свирели вновь прильну,
Которую любил я слушать в старину,
И на которой брать мои уста умели
И гаммы звонкие, и трепетные трели?
И я хочу на стол, где все плоды горьки, -
Изделие моей слабеющей руки, -
Поставить лампу глиняную тоже,
Чтоб бледный вечер мой был на рассвет похожим.
Заря
На небе, на воде, на кипарисе тонком
Оставь, не затворив ключами двери звонкой,
Павлина, голубя и спящих лебедей
И слушай, не дыша, как время меж ветвей
Стекает в тишине то медленно, то быстро, -
Песочные часы, душистая клепсидра.
И тихо отойди, чтоб эхо не поднять.
И белых лебедей оставь спокойно спать,
Под крылья головы склонивших, и павлина
На кедре царственном оставь, и на вершинах
Высоких кипарисов - голубей.
И уходи теперь. Все тихо. Лишь свежей
От приближения зари дыханье ночи.
Оставь лопату, серп и посох свой рабочий,
И лишь косу возьми, горящую крылом
Стальным, и затвори на ключ калитку в дом.
И выйди, унося в плаще своем широком,
От дома милого и очага далеко,
К проснувшейся заре, по медленным камням,
Что поступь звонкую дадут твоим шагам,
Навстречу новым дням и блеску солнц опасных,
Стального, с клювом злым и гребнем красным,
Что клохчет, хохлится, но спит еще пока,
Со злато-медным криком петуха.