[14]. Десятилетия спустя он признался: «с любовью вспоминаю это голодное, но насыщенное до отказа искусством время»[15].
В 1921 году Кленовского переводят в Харьков, где после демобилизации в 1922 г. он и остался. Работал журналистом, печатал в газетах фельетоны, очерки, рецензии, переводил на русский язык украинских поэтов, позже перешел работать в Радио-Телеграфное Агентство Украины, где оставался до 1941 года. О печатании стихов не могло быть речи (с 1925 по 1942 г. собственных стихов не писал). «Это молчание длилось без малого 20 лет. Я замкнулся в чтении классиков» - говорит Кленовский в своей автобиографии[16]. В 1942 году Кленовский эмигрировал вместе с женой, немкой по происхождению, Маргаритой Денисовной (на которой он женился в 1928 году) и два года провел в лагерях для беженцев-немцев в Австрии. Здесь, казалось бы, в совсем неподходящих для творчества условиях в нем вновь вспыхнула искра поэзии. 28 июля 1954 года он пишет В.Ф.Маркову: «Возвращение к стихам явилось совершенно непроизвольным - они просто внезапно зазвучали в душе»[17]. Здесь он создает цикл стихов «Болдинская Осень». Осенью 1944 года с лагерной жизнью было покончено, Кленовский до весны 1945 был служащим на лесопилке в Эбензее, в Зальцкаммергуте, а по окончании войны перебрался с женой в Баварию, в деревушку Зурберг, возле города Траунштейна. Природа благоприятствовала творчеству. За 1944–1946 гг. написал около ста стихотворений и вновь начал печататься - в «Гранях», «Новом журнале», «Новом русском слове», позже в «Русской мысли», «Мостах» и другой эмигрантской периодике.
Чем больше стихов печатал Кленовский, тем больше приобретал друзей своих и своей поэзии. Живя в отдалении от литературных «столиц» русской эмиграции, Кленовский общался с собратьями по перу преимущественно в эпистолярном жанре. Зато переписывался едва ли не со всеми известными и не очень известными эмигрантскими литераторами того времени: с Ириной Одоевцевой и Романом Гулем, Ниной Берберовой и Игорем Чинновым, Леонидом Ржевским и Сергеем Маковским, Геннадием Паниным и Нонной Белавиной, всех и не перечислить.
Одним из многочисленных корреспондентов Кленовского был архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Дмитрий Шаховской), публиковавший свои стихи под псевдонимом Странник. Он вспоминает: «Вскоре, после войны, меня с ним познакомило его одно из лучших религиозных стихотворений “Свет горит во мне и надо мною”. В конце 40-х годов мы с ним встретились в баварской деревушке и стали переписываться; и не раз встречались во время моих приездов в Европу. Все эти три десятилетия нашего общения Кленовский болел, как человек, и рос, как поэт… Друзья Кленовского были друзьями его поэзии, с их незаметной помощью начали выходить сборники Кленовского»[18].
У Кленовского действительно появилось много почитателей, ценителей его стихов, помогавших ему в меру сил и возможностей: Владимир Марков, Родион Березов, Глеб Струве и многие другие. Из переписки Кленовского с Шаховским видно, с каким тактом оказывал «незаметную» помощь сам Владыко. Кроме материальной помощи (он чуть ли не в каждое письмо вкладывал, по его деликатному выражению, «кленовый листик»), бескорыстный друг всегда поддерживал Кленовского морально, проявляя живейшее участие, заботу и даже нежность! Когда Кленовскому нечем было расплатиться с типографией за печатание книги «Разрозненная тайна», Шаховской незамедлительно откликнулся: «…?при сем письме пересылаю чек - символ моего духовного участия в издании новой книги Вашей…»[19]. Благодарный Кленовский 31 марта 1965 года отвечал Шаховскому: «Дорогой и глубокочтимый Владыка! До глубины души тронут и ласковым Вашим письмом и щедрой Вашей поддержкой издания моего нового сборника! Ваш чек внезапно, к великой моей радости, в корне разрешил еще весьма сомнительный вопрос об окончательной расплате с типографией»[20].
Эта удивительная эпистолярная дружба продолжалась три десятка лет. Сам поэт, Шаховской часто писал письма в стихотворной форме, и Кленовский отвечал ему тем же. Оба делились творческими успехами и неудачами, успокаивали и подбадривали друг друга, очень деликатно, хотя и твердо, критиковали стихи и не стеснялись признать свое поражение в споре. В ответ на критику своих стихов Кленовским Шаховской писал: «Милый Дмитрий Иосифович, признаю себя побежденным Вашей поэтической эрудицией, подкрепленной вашей интуицией (и - почти - полицией!)»[21].
Без такой бескорыстной помощи пожилому поэту пришлось бы очень трудно. О том, в каких условиях ему приходилось существовать, видно из письма Д.Шаховскому от 30 января 1954 года: «…в хибарке нашей утром не более 3-х градусов тепла. Окна все заросли льдом…»[22]. Лишь в ноябре 1954 года Кленовские переехали из деревни в Траунштейн, где бытовые условия были получше. Этот переезд оказался в судьбе Кленовского последним, здесь, в баварском городке, он и провел остаток жизни.
Несмотря на хронические болезни, постоянно преследовавшие самого поэта и его жену, тяжелые хирургические операции, которые им делали в Мюнхене, бедность и неустроенный быт, Кленовский все отпущенные ему 30 лет эмиграции продолжал плодотворно работать и опубликовал одиннадцать поэтических книг: «След жизни» (1950), «Навстречу небу» (1952), «Неуловимый спутник» (1956), «Прикосновенье» (1959), «Уходящие паруса» (1962), «Разрозненная тайна» (1965), «Стихи. Избранное из шести книг и новые стихи» (1967), «Певучая ноша» (1969), «Почерком поэта» (1971), «Теплый вечер» (1975), «Последнее» (1977; вышла уже после смерти поэта).
Критики в подавляющем большинстве отзывались о его новых книгах доброжелательно и даже с восхищением.
Странник (Шаховской) писал: «Творчество Кленовского свободно от словесных перегрузок. Его поэзия безупречно соразмерна, у него нет столпотворения ни вещей, ни звуков… Слова точны и прозрачны. Поэту достаточно малого, чтобы явилась поэзия!..»[23]. Ему вторил Михаил Каратеев: «Люблю и высоко ценю этого замечательного поэта, который за всю свою долгую творческую жизнь ни разу не изменил: ни тонкому художественному вкусу, ни принципам классической поэзии. Кленовский явно шел против современных течений в искусстве, но едва ли кто-нибудь осмелится обвинить его в литературной отсталости или банальности. Всем своим творчеством он доказал, что можно быть нисколько не старомодным и поэтически свежим, не сбиваясь на сомнительный путь модернистских “исканий”, которые уводят нашу современную поэзию в дебри заумной безвкусицы»[24]. Г.Месняев в статье «Последний царскосельский лебедь» говорил: «Поэзия Д.Кленовского отличается не только совершенной и чеканной формой, ясностью и прозрачностью, но и своей глубиной, серьезностью, благородством и пытливым стремлением разгадать те великие тайны жизни, которые издавна волновали человеческие сердца. Поэзия Кленовского, если можно так сказать - поэзия высокого и чистого тона»[25].
С каждой новой книгой поэтическая репутация Кленовского все крепла, все больше читателей и критиков отводили ему одно из самых почетных мест на тогдашнем эмигрантском Олимпе. Борис Зайцев писал Кленовскому: «Лира у Вас знатная! Я давно это знал, давно считал Вас в самом первом ряду, а сейчас и вовсе первым! Дорогой поэт, приветствую Вас! Дай Вам Бог сил для долгого еще творчества»[26].
Не сложились отношения только с Юрием Терапиано, который принял целиком на свой счет затеянное Кленовским и Марковым в пятидесятые годы восстание против литературного засилья «парижан». После того как Кленовский в «Новом русском слове» выступил в защиту новоэмигрантских поэтов, упрекнув в их замалчивании парижскую критику[27], в частности Терапиано, отношения окончательно испортились, и 10 июля 1959 года Кленовский написал Маркову: «Терапиано не пропускает теперь ни одного случая меня лягнуть»[28].
С В.Ф.Марковым Кленовский вел оживленную переписку на протяжении десяти лет, пока оба не разошлись во взглядах на поэзию. О стихах сборника «Уходящие паруса» Марков отозвался в письме весьма критично, и Кленовский, обидевшись, корректно, но жестко ответил: «Замечания Ваши показались мне на этот раз как-то особенно неубедительными. Мне представляется, что Вы лишь наскоро пробежали книгу, в стихи не вникли и во многом не разобрались. По-видимому, все из области эзотерики Вам глубоко чуждо и такие стихи до Вас не доходят…»[29].
Почти все остальные критики, в том числе и парижские, относились к стихам Кленовского доброжелательно. После выхода сборника «Прикосновенье» Кленовский не без тайной гордости писал Маркову: «Получил много хороших откликов на мою книгу, в том числе и от “парижан”, среди этих откликов - от Адамовича, Бориса Зайцева, Берберовой, Чиннова, Присмановой, Прегель, С.Маковского, Вейдле, Биска и др.»[30].
Уже по одному этому далеко не полному перечню можно судить, насколько популярен был в то время Кленовский у критиков, и как многих интересовала его поэзия. В одном из писем Шаховскому он сообщает: «На книгу мою продолжаю получать теплые отзывы, как от малых, так и от великих мира сего»[31]. Что касается «малых», то есть рядовых читателей, то их у поэзии Кленовского было гораздо больше, чем у многих его эмигрантских поэтов-современников. Книги Кленовского - случай для эмиграции крайне нетипичный - довольно быстро расходились и даже окупались, несмотря на то, что он выпускал их несколько большими тиражами, чем это было принято для поэтических сборников того времени. 18 февраля 1955 года Кленовский написал С. Маковскому: «Обе мои книги (“След жизни” и “Навстречу небу”), изданные в 1950 и 1952 г., разошлись каждая в двухгодичный срок»