Бродя весной по солнечным дорогам,
Что паутинкой по холмам легли,
Так хорошо беседуется с Богом
В скупых просторах неба и земли.
Позднее и о потустороннем мире, и о Боге Кленовский мучился сомнениями, и все эти сомнения отразились в его поэзии:
Ты дал мне непосильную задачу:
Быть человеком и познать Тебя.
И вот я пробиваюсь наудачу,
На тьму догадок истину дробя.
Но не пробиться, знаю это точно.
Так для чего ж на звезды я гляжу,
Молюсь Тебе, не засыпаю ночью
И темными стихами ворожу?
«Уходящие паруса» (1962).
Кленовский мучился сомнениями, нередко делится ими со своими друзьями, например, в письме В.Ф.Маркову 17 июля 1954 года он пишет: «Не все и во мне гладко, есть колебания и сомнения - я вообще отнюдь не почивший на тюфяке некоего духовного благополучия, самоуспокоения и равновесия человек»[49].
И не в одном стихотворении он говорит об этом:
Простых путей не знаю я
К неутомительному раю,
На перекрестках бытия
Я сторонюсь и озираюсь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сомненье! Твой суровый срок,
Твой страшный путь, твой след кровавый -
Не человеческий порок,
А человеческое право.
«Уходящие паруса» (1962).
А на критику Терапиано по поводу сомнений и ангелов отреагировал болезненно: «Должен с прискорбием сообщить Вам, Владыка, что влиятельным критиком Ю.Терапиано, подвизающимся в парижской “Русской мысли”, мне запрещено писать об ангелах! Уже в рецензии о № 10 “Мостов”, где было опубликовано мое стихотворение (впоследствии по Вашему совету несколько видоизмененное) “Мы ангелам не молимся совсем” - сей Терапиано писал: “уж какие теперь ангелы!”. В рецензии же о моей новой книге он возражает против “обилия (в ней) ангелов”, (хотя их там, кстати, совсем мало! Д.К.), “приходящих на помощь”. “Без ангелов - добавляет он - поэтам обойтись невозможно!” Как же быть, Владыка? Вообще, за “метафизическую часть” (как он выразился) моей книги получил я от него порицание и осуждение. “Перед загадкой бытия (пишет Т.), оставаясь честным, каждый человек должен сказать лишь одно: не знаю. Перечитывая ‘Разрозненную тайну’ Кленовского, я, между тем, как раз это самое ‘не знаю’ всюду и нахожу:
Ужель я землю посетил,
Чтоб уходя, сказать: не знаю?”
И т. д. и т. д.
Вот так и остаешься: с несправедливым обвинением, намаранным поперек книги! Ведь на критиков управы нет!»[50].
То веря, то сомневаясь, Кленовский все-таки и в поэзии и в письмах, очень часто говорит об ангеле-хранителе. Ему кажется, что кто-то свыше постоянно вмешивается в его судьбу. И этот кто-то действует не во вред, а во благо для него. «Вся моя жизнь кричит мне о том, что он существует!»[51] - писал он Шаховскому. А тот считал, что когда-нибудь исследователи будут изучать Ангелологию Кленовского.
Кленовский горько сожалел о том, что не может до конца выразить в своей поэзии все то, чем полна его душа, все, что он хотел бы сказать своим читателям, свое понимание жизни, свои впечатления от всего виденного и пережитого, свое восхищение прекрасным миром, красотой и глубиной сущности человека. В стихах он не раз жалуется на это:
Моя душа, как ты бедна,
Когда в мои рядишься строки!
Они как волны ото дна,
От тайников твоих далеки.
И еще больше сожалел он, что его стихи не дойдут до России, до русского читателя. Как хотел он, чтобы поэзия, в которой осталась часть его души, долетела до российского читателя.
Хотел бы я (и верится:
Когда-нибудь смогу!)
Стать апельсинным деревцем
На южном берегу
И пусть один единственный
Вспоенный мною плод
Дорогою таинственной
В Россию попадет…
Узнай моя любимая,
Как больно мне подчас,
Что даль неодолимая
Разъединяет нас!
И как горжусь и радуюсь,
Что мной воспетый стих
Нечаянной усладою
Коснулся губ твоих.
«Теплый вечер» (1975).
И как радовался он, когда получал вести, что его знают и читают в России! 25 января 1969 г. он писал Г.Панину: «Имею сообщить Вам о любопытном происшествии в моей жизни. Недели две тому назад, впервые за четверть века моего пребывания в эмиграции, получаю письмо с… советской маркой и штемпелем Москвы. <…> Все это произвело на меня большое впечатление. Не похвалами и восторгами, а тем, что в Советской России нашелся молодой, тесно связанный с литературой человек, которому стали так дороги мои стихи! Ведь для нас, поэтов-эмигрантов, чрезвычайно важно заручиться в теперешней России вот такими друзьями наших стихов, так как только через них наши стихи могут придти в Россию и там сохраниться. Удивило меня, что мои стихи, стихи поэта, которого в эмиграции кое-кто считает “поэтом для стариков”, оказались “там” так дороги молодому читателю»[52]. В другом письме Кленовский радостно сообщает Г.Панину, что лента с наговоренными на нее тридцатью его стихотворениями поехала в Ленинград и в Москву. «…Мой голос не только побывал в СССР (на что я никак не рассчитывал), но даже там и остался. Я эту ленту слышал, она звучит, несмотря на мой слабый голос, очень выразительно и ясно»[53].
Чем дольше Кленовский живет, тем труднее, кажется, ему расстаться с земным. В первых послевоенных книгах он спокойно говорит об уходе из жизни:
Мой дорогой! Меня жалеть
И утешать меня - не надо!
Поверь: мне так легко стареть!
И сердце, словно даже радо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И мне опять идти легко,
И в сердце - светлое волненье,
И вот совсем недалеко,
Уже не сон, а пробужденье.
«След жизни» (1950).
Однако позднее тяга к жизни все усиливается:
Последних мук не утаишь.
Ни равнодушьем, ни усмешкой…
Еще хотелось бы пожить,
Немного на земле замешкать…
Критики находили это вполне закономерным: «Естественно, что при таком радостном и оптимистическом восприятии мира во всех его проявлениях, - нелегко привыкнуть к мысли о том, что с нею, с этой жизнью, неизбежно придется расстаться»[54]. Все сильнее Кленовский не желает разлуки:
Какая-то радость (но кто же
Из смертных ее назовет?)
Нам все-таки сердце тревожит
И жизнь разлюбить не дает…
Чем дольше я живу - тем ненасытней я,
Тем с большей жадностью тянусь к усладе здешней.
Пусть ждет меня нектар иного бытия -
Я от разлуки с ней все безутешней.
А еще позже, на восьмом десятке лет он уже умоляет жизнь, чтобы она продлилась:
Моя душа! Мой гость «оттуда»,
Ты собралась в обратный путь…
Постой! Не поскупись на чудо!
Повремени еще! Побудь!
Вот эта жажда жизни и давала ему силу творить. Больного, почти оглохшего и ослепшего, с больными руками, все еще не покидала его муза! Почти до самого конца он диктовал своей жене Маргарите Денисовне свои стихи.
28 мая 1974 г. Кленовский сообщил Шаховскому: «У меня уже готов новый (десятый) сборник стихов, но я намерен сделать его “посмертным”, не издавать при жизни»[55]. Однако стихи до конца не отпускали его. 29 сентября 1974 года он пишет Г.Панину: «К удивлению моих друзей и моему собственному, я, несмотря на постоянные боли, слабость и заботы, все это последнее время писал»[56]. Стихи этого периода составили сборник «Теплый вечер», вышедший в 1975 году. После этого Кленовский жил и писал еще два года. Книга «Последнее» была издана, как он и хотел, уже после кончины.
Поэзия была смыслом всей жизни Кленовского. Он не представлял себя без этого «ремесла», как он выразился, ни «здесь», ни даже «там»:
Мне не придется «там» писать стихов,
Но вряд ли ремесло свое забуду.
Мне верится, что даже и без слов
Опять, как здесь, служить я слову буду.
Желание остаться в памяти людей было очень сильно, хотя уверенность в этом порой сменялась сомнениями:
О, только бы «оттуда»
Не заглянуть «сюда».
Да не свершится чуда
Такого никогда!
Пусть лучше не узнаю
(Хотя к тому готов),
Что больше не читает
Никто моих стихов.
Наверное, Кленовский был бы рад, заглянув сейчас «оттуда» «сюда». Его стихи читаются, издаются, публикуется переписка, о нем пишут критики и литературоведы. «Он не только стал, но и твердо признан одним из лучших поэтов Русского Зарубежья. Думаю, что он и один из лучших лириков России середины нашего века. Печать большой поэтической личности лежит на нем»[57].
За два года до смерти, 28 мая 1974 года Кленовский писал Шаховскому: «Не сочтите это за гордыню, но мне мерещится иногда, что я в какой-то степени схож с бунинским Бернаром. Сделал я в моей жизни что-то, хоть малое, но нужное. Из того множества писем от читателей, что я получил за четверть века моей работы, я вижу, что многим принес я не только радость, но и утешение, а сколь важно это последнее в нашем мире. Венцом меня “там” не увенчают, в золоченое кресло не посадят, может быть, даже не обнимут, но по плечу одобрительно похлопают - а чего же лучшего желать?»