На новый сборник обстоятельной рецензией отозвался Г.Струве: «Поэзия Кленовского значительна и оригинальна. Он не похож ни на одного советского поэта, в нем сразу чувствуется “внутренний эмигрант”: прожив в Советской России больше 25 лет, он остался не задет ни Маяковским, ни Есениным, ни Хлебниковым, ни Пастернаком, ни Тихоновым. Можно даже сказать, что у него больше общего с некоторыми зарубежными, эмигрантскими поэтами - например, с Ходасевичем и некоторыми его парижскими учениками; но и тут различий больше, чем сходств. Очень далек он от так называемой “парижской ноты” - ему чужд всякий нигилизм. Его акмеистическая родословная, отмеченная Берберовой, несомненна, он ее и не скрывает <…> В своих стихах он не раз называет Гумилева своим учителем. Но Гумилев, к которому теперь восходит Кленовский, это не ранний, романтический Гумилев-конквистадор “Жемчугов” и “Чужого неба”, даже не Гумилев “Колчана”, а Гумилев “Костра” и особенно “Огненного столпа”. Вероятно, одно из самых близких Кленовскому стихотворений Гумилева - “Шестое чувство”. В стихах Кленовского порой очень ясно звучат гумилевские интонации <…> но все-таки Кленовского никак нельзя назвать ни учеником, ни подражателем Гумилева. У него свой голос, свои ритмы, своя тема. А рядом с акмеизмом чувствуется и общая классическая, пушкинская наследственность. И многое связывает поэзию Кленовского, к которой подходит определение “дар тайнослышания”, с Баратынским и Тютчевым <…> Кленовский - поэт зрелый, установившийся (тихая умудренность?– одна из его отличительных черт). Таким он и вошел в эмигрантскую поэзию, и ожидать от него непременно какого-то “развития”, поворота на новые тропы едва ли следует. Но это вовсе не значит, что он все уже сказал, поэтически исчерпал себя. “Неуловимый спутник” показывает, что Кленовскому действительно присуще некое “однодумство”. Но в этой книге много прекрасных отдельных стихотворений, которые порадуют тех, кто приветствовал предыдущие два сборника. Звучат в книге и новые ноты, даже если они и не создают нового направления» (Новый журнал. 1956. №47. С.265–270).
А.Кашин в статье «Смерть и бессмертие» был более лаконичен и более восторжен: «По этой маленькой книжечке можно писать философскую диссертацию, но основное, как нам кажется, определяется не трудно: ощущение того, что конец неизбежен и уверенность в том, что конца нет. <…> Смерть? Да, конечно. Но кто знает, вопрошал некогда Еврипид, - может быть смерть это жизнь, а жизнь это смерть? Вот и тут постоянно то же, - только уже не вопросом, а утверждением. Смерть, побежденная смертью: “смертью смерть поправ!” В этом муза Кленовского?– христианка, хотя ей не чужды и языческие мотивы. Но вопрошания ее всегда христианские, потому что цель ее такая, какой вне христианства нет. Греки верили: человек умирает, душа его бессмертна, но от такого бессмертия, грубо говоря, “держись подальше!”. Греки не знали рая, у них был только ад. А вот Кленовский и Муза его, конечно, вместе с ним, знают другое: ада нет, есть только рай!» (Грани. 1955. №27–28. С.255. Подп.: А.К.).
Юрий Терапиано попытался установить причины популярности поэзии Кленовского в эмиграции: «Д.Кленовский выступил в зарубежной поэзии после войны и за эти годы составил себе хорошую поэтическую репутацию. Бывают поэты, которые с самого начала оказываются в разладе с духом своего века и с настроениями своих читателей, другие же, наоборот, приходят вовремя, отвечают как раз той “ноте”, которая в тот момент наиболее актуальна. Примеры указать не трудно, вспомним Боратынского и Тютчева, Некрасова и Блока. Д.Кленовский, в отличие от большинства довоенных зарубежных поэтов, пришел вовремя. <…> среди поэтов новой эмиграции в те годы поэзия Кленовского оказалась той почти единственной, в которой звучала и традиционная преемственность (Кленовский - царскосел, в свое время знал Гумилева и акмеистов), и серьезность, и уважение к духовным ценностям, и, наконец, прежний культурный уровень. В общем хоре тогдашних голосов голос Кленовского, вполне по заслугам, должен был выделиться. <…> “Неуловимый спутник”, четвертая книга Д.Кленовского, находится на уровне его прежних книг, в ней поэзия Кленовского сохраняет все свои прежние сильные и слабые стороны. Отметим, прежде всего, спокойную и четкую композицию стихотворений Кленовского, его умение находить верные сравнения, красивые образы <…> Лирика Кленовского держится как раз на этой ясности и стройности, - порой несколько сухой, даже слегка рассудительной. Кленовский, по своей натуре, поэт дневного сознания, даже тогда, когда говорит о потустороннем, об иных мирах, ему была бы чужда бесконтрольная отдача себя музыкальной стихии или сновидческой иррациональной логике образов. Именно поэтому вкус и слух являются необходимыми для поэта. Малейшая погрешность против меры - не то слово, или слово не так поставленное, плохой эпитет или спотыкающаяся, тяжелая фонетически строфа - способна разрушить очарование целого стихотворения» (Терапиано Ю. О новых сборниках стихов // Русская мысль. 1956. 4 февраля. № 856. С.4–5).
142. Грани. 1954. №21. С.33.
143–144. Новый журнал. 1952. №31. С.112–113. Под названием «России». Рецензируя сборник Кленовского, Ю.Терапиано написал: «Обращение к родине - цикл из трех стихотворений “Родине”, помещенный в начале книги, который, несомненно, очень понравится “всем”, смущает именно своим обращением: “я” - “ты” - “меня”, - так разговаривать с родиной имел бы право Толстой, но именно он бы этого никогда не сделал» (Терапиано Ю. О новых сборниках стихов // Русская мысль. 1956. 4 февраля. №856. С.4–5).
145. Новый журнал. 1952. №31. С.114.
156. Новый журнал. 1953. №32. С.128.
166. Новый журнал. 1953. №32. С.128.
167. Опыты. 1953. №1. С.38.
Прикосновенье (1959)
Осенью 1958 года Кленовский начал готовить к изданию новый сборник своих стихов. 5 ноября 1958 года он писал В.Ф. Маркову: «Книгу готовлю сейчас к печати, кое-что захотелось выправить и изменить. В набор (в Мюнхене) сдам в декабре и в свет выпущу после выхода №55 “Нового журнала”, где еще должны пройти мои стихи, включенные и в книгу. Будет в ней 40 стихотворений на 50–60 страницах» (Письма Кленовского Маркову. С.658).
19 ноября 1958 года Кленовский сообщил Шаховскому: «Вероятно, в январе, если все будет благополучно, смогу послать Вам мой новый сборник стихов. Недавно сдал рукопись в набор. Книга печатается в Мюнхене, в нее войдут 40 стихотворений, из которых часть была уже опубликована в “Новом журнале” и в “Гранях”» (Переписка с Кленовским. С.71). 30 марта 1959 года Шаховской получил книгу и в ответном письме поздравил Кленовского с выходом нового сборника (Там же. С.73).
Как раз в то время, когда печаталась книга, в эмигрантской печати вокруг Кленовского разгорелась полемика. Н.Ульянов в своем обзоре послевоенной эмигрантской литературы, опубликованном тремя подвалами в газете «Новое русское слово» (1958. 14 декабря. №16705. С.2; 17 декабря. №16708. С.2; 18 декабря. №16709. С.2), а затем перепечатанном в «Русской мысли» (1959. 10 января. №1328. С.4–5; 14 февраля. №1330. С.4–5; 17 февраля. №1331. С.4–5) досадовал на то, что литераторы второй волны слишком долго остаются непризнанными: «Не ласково встретили и другого большого поэта Д.И.Кленовского. Правда, исключительное его дарование отмечено было с самого начала Н.Н.Берберовой, потом последовало признание (“он наш”) со стороны Г.В.Иванова, писал о нем и Г.П.Струве, но все это на фоне какого-то холода и безразличия. А ведь пришел не просто талантливый, но блестящий поэт, как бы посланник погибшей царскосельской родины русской поэзии. Пришел настоящим мэтром. Я не знаю его биографии, но по сведениям, промелькнувшим в печати, первый сборник его стихов вышел еще до революции. С тех пор, до конца сороковых годов, никто о нем не знал. Вдумайтесь в это тридцатилетнее беспросветное молчание, полное чистейшего служения поэзии! А что Кленовский служил, писал, в этом нельзя сомневаться, иначе чем объяснить ту совершенную законченность зрелого мастера, артистическую тонкость и умудренность, с которыми он предстал перед нами? Правы те немногие голоса, что называют его Боратынским нашего времени. Он - гордость новой эмиграции. После смерти Георгия Иванова я не знаю здесь, за границей, более крупного поэта» (Ульянов Н. Десять лет // Новое русское слово. 1958. 18 декабря. №16709. С.2).
Статья Ульянова вызвала возражения у многих, и почти все писали о Кленовском и его возрасте, споря, к какой волне его следует относить.
Глеб Струве поддержал Ульянова, но принять участие в споре отказался: «Что до Кленовского, то я готов вместе с Ульяновым видеть в нем гордость русской зарубежной литературы: он мне кажется в ней сейчас самым значительным поэтом. Но я никак не могу считать Кленовского типичным для новой эмиграции» (Струве Глеб. Дневник писателя: О статье Н.Ульянова // Новое русское слово. 1959. 5 января. №14727. С.2–3; - то же: Русская мысль. 1959. 31 марта. №1349. С.2–3).
Ю.Трубецкой был убежден: «Культурного отличия Д.Кленовского от старой эмиграции и не может быть, по основной и первой причине, что упомянутый поэт тоже не новый эмигрант» (Трубецкой Ю. Перечитывая // Русская мысль. 1959. 19 февраля. №1332. С.4–5).
Ю.Терапиано, увидевший в этом подтверждение своим суждениям, незамедлительно попытался вписать Кленовского в соответствующий литературный фон: «Д.Кленовский, принадлежащий к дореволюционной эпохе и, как выяснилось недавно, неправильно причисленный к поэтам “новой эмиграции” (под этим названием мы разумеем людей послереволюционных поколений), остается верным петербургской традиции. Забота о формальном мастерстве, умение изображать внешние предметы и внутренние переживания роднят его с акмеизмом, с “Аполлоном”, с поэзией Сергея Маковского, а стихотворения, навеянные антропософией, с антропософическими стихами раннего Максимилиана Волошина, хотя у Волошина больше силы и темперамента» (