но. наслаждаясь медленностью своей походкой. А деревья — те совершенно оставались на местах. Голое солнце повернулось когда прибежала моя неистовая помощница. Что тебе надо? — строгим голосом прервал я её готовую речь. Почему ты мешаешь твоему учителю размышлять? Простите учитель! сказала она но я принесла Вам предсказания. Я сидела всю ночь… Это меня не касается. сказал я Но тут же пожалел её и сказал — Можешь погулять рядом! Как же обрадовалась бедная девочка!
Когда гордое и тусклое лето уходит из наших краёв все обычно ложатся на печки и становятся старыми. Улицы затмеваются. Квартиры напоминают крепости. в воздухе ходит один лишь музыкальный вал…
Память Чернышова сохранила скалы Дувра. Па де Кале и Ламанша. Вечера Италии и тени острова Мальта а я представляю себе спины женщин с которыми он спал. когда они уходили
Нож — оружие женское — говорил он. Коварно. хорошо мимолётно. А мы чтобы не превратиться в груды изношенного мяса вынуждены убивать. Убивать творения. замыслы а также души других людей. И вообще… мямлил он
Да что вы мямлите! Паршивый остаток старого! — стукнул я кулаком по столу. Вы разбираетесь в женской одежде лучше чем в своей собственной. Я бы воздвиг вам на могиле памятником нижнюю часть женского тела. Чернышов не обиделся. Улыбаясь проговорил — Конечно — я — дурак — вогнал свою жизнь туда Но и вы мой юный гениальный друг — вгоняете её в другое. ну не в женщину так в свои творения
Идите вы к чёрту — сказал я ему. Посмотрите какая у меня двойная ведь венерина дуга на ладони. Я если б хотел — не хуже вас мог бы…
Но вам же это скушно — мальчик мой! произнёс он с улыбкой. Да… согласился я… — Ну вот видите. Конечно что вы более высокого полёта. Вам удастся заполучить большее количество женщин чем мне. Вы умрете и давно тихо желанно смешаетесь с землёй. А юные идиотки всё будут таять над вашими стихами Юные прекрасные идиоточки — цвет нации. цвет. Старый дурак! — сказал я ему. Я чист а вы пошляк!
Неужели вам не нравится то что вас будут любить много много головок не нашедших себе иного применения. они будут умиляться на ваш портрет. А ваше тело ехидно ускользнув от них уже не существует. Вам всё-таки удалось подсунуть им свою душу
Хватит! — завопил я и Чернышов — он был всё-таки добрый старик — заговорил о чём-то другом. Великий бабник но и Великий Женский Друг был также Великий Формалист и потому стал объяснять мне какую рубашку нужно и как насколько должны выглядывать манжеты из рукава
Вечером когда море немного поутихло она в лёгких туфельках вышла погулять. Я подошёл весь пьяный. ну весь пьяный и сказал — Добрый вечер! гуляете? А вы напились. напились как! простодушно удивилась она. Очень напился! согласился я. Вы ругаться не будете? спросила она. Нет — сказал я — не буду — что вы. — Тогда Хорошо — пойдёмте к самой волне посидим. Да идёмте! — сказал я и поплёлся за ней
В ту осень я был одержим идеей завести себе точно такие же брюки под коленку какие были у меня в детстве. Но никто не знал как выкраивать такие брюки. Я огорчался дней восемь курил и строил на бумаге чертежи. А потом всё куда-то унеслось На меня легла тьма и я забыл о тех брюках
Вот хорошее место — сказала она — мы можем здесь отдохнуть и присела в сено. Дети вырыли в сене какие-то причудливые ходы и она тотчас же полезла в одну из дыр. Её не смущало то что мелькали её трусики и мне решительно всё было видно. даже мельчайшие мышцы. Римма вернитесь — сказал я ей — но она там где-то глухо захохотала и исчезла
Мой друг приехал издалека и рассказывал что он видел в далёких землях. Все то же. все то же — думал я с грустью не отвечая на энтузиазм с каким он изображал тамошние нравы и обычаи
Наиболее долговечная поэзия — человеческая. О человеке — так говорил я провинциалам которые заботились о форме. Они думали что я кривлю душой
Рукой я ухватился за карниз. подтянулся и полез вверх. Заглянув в окно увидел её. Она лежала на постели полураздетая ноги её были там где подушка а голова почти упала на пол. она плакала. Вдруг она взглянула на окно…
Ты всё держишься за своё «я». Признай, что я больше и тебя и тех с тобой. Признай и служи мне
Лечил я её красным вином нагревая его в горячей воде. Открытое вино дымилось. Было спокойно. она лежала — выделяясь на белом белье. лечил я её друзья мои — красным вином и приготавливая его уж надышался и был пьяным
Резво скачущие ноги девочки вызывают в памяти другие ноги. другой девочки только более развратной и противной. Давно… та девочка любила выделывать балетные па и при этом специально становилась чтоб показывать мне свои всякие места. она была странная уродина эта девочка хотя на вид красивая
Всё у меня слипается. навязла клейкая масса своих и всеобщих кусков жизни. я переступаю через призрачные чернозёмные ямы. неожиданно выхожу из призрачных чернозёмных кустов. Я наклоняю голову среди деревьев. она в шляпе. шляпа белая и широкая. лепечет на солнце. а пальчики просвечивают. Дамский велосипед. корзинка с клубникой. вяжущее средство дубовой коры. Вечер. светлое платье. загорелые руки. бледная улыбка — мертвецы теперь все. все мертвецы
В последнее время на террасе стал часто возникать дедушка с особенной улыбкой и вообще старая плоть его. он стоит в отдалении на террасе и она заполнена туманом
Во мне есть плодородия — сказал я год спустя — но нету того чем ядят и пьют и делают более сложные движения. Всё во вторник пожрало искусство. Я как напоенный искусством. Яд! яд! — вскричал я.
1971 год
«Русское»: из сборника «Азия»(1972)
«Мухи летают и летают фразы…»
Мухи летают и летают фразы
Вечер продвигается но не весь сразу
Брат улыбается. тихо помидор ест
а сестра качается. а в сестре задор есть
А сестра поёт песенку неведомую русскую
очень несчастливую — то широкую то узкую
Говорится в этой песенке настоящими словами
как любил один одну. и друг друга целовали
А вечер замедленно в России происходит
Брат поднимается и через дверь выходит
А сестра растрогана своим собственным пением
слеза покатилася. мешается с зрением
За ней другая катится. и мокрое пятно
Уже на белом платьице. Да это всё равно!
Ведь никто и не любит-то и городок маленький
и книжки все печальные. а в октябре — валенки
«Это было когда уезжал…»
Это было когда уезжал
В Арзамас я тогда уезжал
Это было когда уезжал
и приеду когда я не знал
это было что я уезжал
В это утро в кровати дремал
только луч меня нежный ласкал
Засмеялся и всё разломал
одеяло своё разломал
Да я жалкий в кровати я спал
Дни же к осени стали идти
Поры времени трудно найти
Благодатно плодов нагрести
Ещё солнце довольно в пути
и ещё не бледнеет оно
так как будто оно полотно
А враги — те ещё не живут
и не знают что я уже тут
это было когда ещё зал
моей памяти он отдыхал —
я тогда в Арзамас уезжал
С чемоданом свободный стоял
кто же лично меня провожал
А меня этот мой провожал
мой отец со мной рядом стоял
Он меня в Арзамас провожал
Я был юн и экзамены сдал
на губе моей пух вырастал
моя тётушка всё мне кивала
и к груди меня та́к прижимала
Я стеснялся. отец мне кивал
я из поезда тихо дрожал
А деревья! А кроны их! — дни
моей юности в нежной тени
уже тучи ещё но не злой
Я уехал учиться — Бог мой!
Я уехал где залы огни
А Лимоновы стали одни
И семья всех Лимоновых села
Без меня и обедать велела
Каждый тих был и очень молчал
Сын уехал и брат возникал
А над крышею мелкой вокзала
Всё звезда тихо-тихо стояла
Мой период геройский настал
Арзамас впереди проступал
И громада учебного здания
А Лимоновы ждали свидания
Я был робок чувствителен вял
А потом говорили — нахал
Ученик замечательным стал
Уж ему не придумать названия
«Словно тихая ветвь прочертила…»
Словно тихая ветвь прочертила
и в памяти нежно склонилась
южноальпийская поляна с вросшим деревом
как следы милого человека
на воде
Старый домик
сложенный по прихоти судьбы
Сыплется солнце
Кружевная блузка повисла на одном плече
Весело наклонившаяся поляна
отползает в сторону и показывает нижний вид
Где отполированные пики. горные ужасы
и строгие туманы
достигают поднятых волос дыбом
Эффект усиливается рычанием диких зверей
и свободолюбивых тигров
Кожноногие охотники грубо напевая
путешествуют за мясом
Дева сидит у окна и полна ожиданием
у неё подрагивают мягкие части
Далеко впереди зверь-лягушка
поёт прохладную песню
и тут в коляске подъезжает гость
Гость полон добрых чувств и неудачных планов
он легкокрыл и его сопровождает мужлан
Гость выделяется на фоне мужлана
и оказывается забытым родственником
Он и детина поселяются в доме
ходят к небольшому водопаду за водой
Их редко видят кожаные кресла