и там китайские ребята
разведкой ползают во тьмах
Вполглаза спят мои Иваны
Казак же — белый старожил
рассказывает в меру пьяный
как он и в царскую их бил
А на востоке там эскадра
Матросы бегают в порту
В Японию глядят и правда
лишь адмиралу в рапорту́
Японцы вроде ищут рыбу
на шкунах небольших систем
но приглядеться коль могли бы
увидим — заняты не тем
От городов идёт японских
могучий пар и твёрдый жар
и закрывает даже солнце
и с населением кошмар
У них подъём в литературе
Акутагава. Такубок
(Но если б были в нашей шкуре
японец вряд ли что́ бы мог)
Но мы вернёмся под обрывы
родных восточных берегов
Иваны. Пети ищут рыбу
и ловят крабов и китов
и порт Находка. доски. доски
и крики «Майна!» — подымай
Пока же спит весь град московский
да и вообще весь старый край
Люблю Сибирь когда подумать
люблю её призывников
идущих в армию. и чумы
её чукче́й-охотников
люблю московских переводчиц
и слово громкое бурят
её досафовцев и лётчиц
и в яркой тундре оленят
Кипят чаи. смеются чумы
Восходит солнце в стороне
но непричастен я угрюмо
и ледовито скучно мне
Я не могу их дни простые
с усмешкой брата разделить
Ведь вот стихи эти такие
журнал не может поместить
Мне нужно книжек от Бодлера
от Андре Жида и Мишо
А нет — нехороша и эра
В стране и жить не хорошо
И если нет И. Кабакова
на выставке. а вышел срок
И нарисованного слова
«Где Петя?» я найти не смог
и коль уехали ребята
на Запады в чужую глушь
и я уеду. что же я-то!
Прощайте вы — мильёны душ!
И вы — о редкие дороги!
И ты внизу — Хорезм. Памир!
И пусть к стране мы слишком строги
Уедем все. Нам чужд сей пир!
«Волоокий иностранец…»
Р. Бурелли,
послу Республики Венесуэла в Москве
Волоокий иностранец
исполняет дивный танец
Я теперь дружу с послом
меня в гости приглашают
меня очень принимают
мне желателен их дом
Прикасаюсь я к другому
миру странному чужому
Здесь послы. послихи. музыка. вино
Здесь икра. столы. бокалы
Если б мама увидала
Расскажу так не поверит всё равно
Посол Мексики подходит
Меня за́ руку уводит
С послом Швеции я пью
Мне приятно. я доволен
Если б видел друг мой Коля
он ходил в нашу семью
Если б друг Золотаренко
увидал как я корректно
рассуждая среди залы я стою
он вообще бы умер сразу
и от первой моей фразы
А ещё и от того как я жую
Ну и пропасть! Где же детство
Кладбищ трёх со мной соседство
Помидоры. рыбки и ведро
И советские евреи
всех лукавей и мудрее
На источнике воды нажили добро!
Где укра́инской дороги
мои шёлковые ноги
Близорукость безмятежность и песок
Декадентское начало
в толстой книге воссияло
Вэ. Я. Брюсов. томик толстый вниз потёк
Хулиганы и цыгане
Солнце. степи. поселяне
Новые культурные дома.
Газ. арбуз. пирог. духовка
изменился я как ловко!
Я от радости такой сойду с ума!
«Тканям этой оды шум…»
Тканям этой оды шум
Ткани мне проникли в ум
помню красные отрезы
помню чёрное сукно
магазинные березы
лезут к Харькову в окно
Продавец старинный. Проседь
мне рулон сукна выносит
Разрешите? На пальто?
Я волнуюсь — кто я — кто?
Он мистически разводит
руки жёлтые свои
нужно место он находит
там где хватит для швеи
он сукно перерезает
моя тряпка отползает
остаётся их рулон
и рулона прежний сон
В старом мире всё бывало
туго тряпка обвивала
бледный в зеркале стоял
мамы прихоть выполнял
Подошло! — друзья судили
и серьёзно отходили
взором мерили вы русского
в ткань завёрнутого узкого
Юноша! сегодня день
очень памятный и тень
от него надолго ляжет
к связям с ве́щами обяжет
ты сегодня обручён
при друзьях препровождён
Продолженье кожи — ткань
Производство — Эривань
и живых людей толчки
были мя́сны и мягки
Все кто был тогда там в зале
умерли. ушли. завяли
Нас тогда был целый зал
Только мне далось. Бежал
«Вечерами. вечерами…»
Вечерами. вечерами
в надлежащие моменты
ветер воет. монументы
сотрясая над костями
Уж давно здесь не хоронят
и весной по всем дорожкам
возлежат одни студенты
учат тексты понемножку
Учат тексты. В небе дали
В небе фосфорные спички
И на памятник певичке
бросив куртку и сандали
надпись не читают зыбко
Хватит. Мраморна улыбка
И довольно. и довольно
Обнимают женщин больно
Кое-кто в траве решится
Спо́лзет платье. Заголится
тело бёдер. Бёдер много
За стеной бежит дорога
И на ней автомобили
Вдоль деревьев рядом были
. . . . . .
Женщина в траве присела
Льётся струйка прочь от тела
и белеют смутно ягодицы
Юность — юность! Насладиться
невозможно было мне тобой
Стой на кладбище — постой
Целый день большой хмельной
Выполнен в манере пятен
пахнут травы. и приятен
холодок с земли ползёт
Здравствуйте фонарь — я вот!
У сирени я стою
и совсем не безобидно
Жду я женщину свою
скоро е́ё будет видно
От сторожки злой дымок
чешется у самых ног
Май курчавый как силе́н
писает у старых стен
«Город сгнил. сгнили люди…»
Город сгнил. сгнили люди
Что на месте Харькова будет?
Были юноши и был пыл
Кто на месте нас себя расположил?
Какие Мотричи по садам стихи читают
Какие Басовы сюрреалистов открывают
В кафе пьёт кофе ли Лимонов новый
Иль Харьков же рабочий и здоровый?
А новый Бах проходит ли теперь? Он армянин?
Наверно Поль остался там один
Ещё красивый постаревший Гена
Если не умерли — сидят подняв колена
Садовые скамейки окружают памятник Шевченко
Людей на дне. Снята с вас Харьков пенка
«Вот весна и после снега…»
Вот весна и после снега
запевает Генрих Гейне
Генрих Гайне. Генрих Хайне
Запевает зацветает
Вынимает он из почвы
руки ноги. руки ноги
молодой своей улыбкой
солнце бледное встречает
А была ему немилость
А теперь ему пожалте
Сколько хочет он одеждой
себя может покрывает
Милый вечный Генрих Хайне
коготки свои расправив
он не думает что будет
после лета с Генрих Гайне
Переделкино
Турецкая провинциальная жизнь
также как и малайская
понятна ищущему знатоку легко и безучастно
Я не гармонически настроен
в сторону порыжелости советских магазинов
но некоторая степень моей религиозности
присутствует да
Сосны шепча волосатым ушам пастернака дачность говорили о стиранном белье и многом другом. Изучая быт племён назывной округи этот Борис Леонидович делал длинное лицо. Страшный сепаратный договор лета был подписан внизу под мостом. Толстая девочка и седовласый армянин обменялись всего взорами. Но зато какая плетёная мебель на террасе для гостей могущих быть полезными и как мелко пожарены грибы специалисткой
Сотрудник — сын вьетнамского посольства растапливает комичными старыми книгами. тут и Арцыбашев как белый куст. и святая святых комаровая тетрадь
Вот бы на гравии этого Переделкина с Христом-Богом воду возить. чинить краны и убирать напор
Дети в капорах. к воланам которых детей я не тянулся с детства. вызвали шум и движение. что для философа есть высочайшая непереносимость
Старичок как уже неспособный жёлто и книжно настроиться лениво только и может за улиткой следить И пионерский галстук вокруг сливы
Авантюрист приехав бодрым шагом грызёт кусты. Мелкомасштабие не считается авантюристом. Врозь порознь. белый цветок по икре. жёлтая в галстук пыль