«В 1990 году я подписал с Шаталовым какие-то договора об издании на русском языке моих книг. Помню, что подписывал на издание “Эдички” и “Палача”. По этим договорам мне причиталось получить по одному рублю с каждого экземпляра книги. Если бы не Егор, сука, Гайдар, употребивший по отношению к России шоковую терапию, я стал бы тогда очень богатым человеком.
Если бы не Шаталов, сука, Саша, я стал бы даже при Егоре Гайдаре и его шоковой терапии на какое-то время просто состоятельным человеком.
Но я не купил на те деньги, что пошли от проданных книг, даже велосипеда.
Дело в том, что пока Шаталов набрал “Эдичку”, пока нашёл типографию, согласившуюся книгу напечатать (напечатали в конце концов в Риге в какой-то капээсэсной типографии под охраной рижского ОМОНа), то первые тиражи пришлись на ноябрь и декабрь 1991 года, а уже 2 января 1992-го цены на всё-всё-всё в России взлетели в десятки, а потом и в сотни раз. Тиражи были гигантскими, мой рискованный шедевр каждый месяц издавался тиражами в 250 тысяч, в 200, опять в 250 тысяч и “Палач” тоже. Миллионы экземпляров поступили к гражданам.
Шаталов повёл меня в Сбербанк на Каретном Ряду, рядом с Садовым кольцом, где мне открыли счёт, куда должны были поступать деньги.
Я тогда бывал в Москве очень редко и мог лишь констатировать факт. Мне прибыльнее было разменять привезённые с собой французские франки, потому что в Сбербанке у меня лежали обесценивающиеся каждый день мизерные дивиденды от продажи.
Я уже даже не помню, что случилось с тем счётом. Скорее всего, я забыл о нём за ненадобностью.
Позднее опытные люди сказали мне, что при больших тиражах в СССР существовало правило: аванс должен был составлять 200 %, а Шаталов мне вообще не выплачивал аванса, ссылаясь на то, что его издательство молодое, получалось, что он делает мне даже одолжение, занимаясь моей книгой, которую никто из издателей не хочет (потом захотели все).
Признаюсь тут, что бизнесмен из меня никудышный. Выгадывать, отстаивать свои интересы, торговаться я не умею. Случается, на меня находят приступы деловитости, когда я начинаю вдруг торговаться за пункты договора. Когда не находят, я могу отдать права на издание за так.
Такой вот я человек. Деньги никогда не были для меня целью. К тому же в те годы я гонял с одной войны на другую, стрелял, и в меня стреляли в Сербии, упоённо бродил по военным Приднестровью и Абхазии, меня можно было увидеть на митингах в революционной Москве.
Шаталов вышел из шоковой терапии в лучшем виде, чем я.
Я его доходов не подсчитывал, но думаю, он купил на заработанные изданием моих книг деньги несколько квартир: и в Москве, в переулке на Старом Арбате, и во Франции, говорят, что и в Берлине».
Шаталовский вариант «Прогулок Валентина» содержит 23 стихотворения. Из них 12 дублируются в книге Лимонова «Русское», в разделе «Прогулки Валентина» (начиная со стихотворения «Азбука» и до стихотворения «Элегия», в той же последовательности) и 11 — отсутствуют (начиная со стихотворения «В том дело что возле сада…» и до стихотворения «Вторая тетрадь грамматики…»).
«он снимет из букле фуражку…» Букле́ — от французского boиcler («завивать»), грубая ткань полотняного переплетения, из фасонной пряжи, имеющей крупные узелки; делается из кручёной пряжи мелкоузорчатым переплетением.
«Тут наверно жила Наташа / Была очень красивая да / Дочь помещика. русская наша / У отца была куст-борода» — можно предположить, что из этого стихотворения вырастает более известный поэтический текст, который Лимонов вставил в роман «Подросток Савенко»: «Это кто идёт домой, / Не подружка ль наша? / Величавою стопой / Русская Наташа!» Второй вариант более отточенный: если в первом случае мы имеем дело с акцентным стихом, то во втором уже чёткий ритм и четырёхстопный и трёхстопный хорей.
«Хохотун. Смехотун. Но слезливец» — словообразование «смехотуна» напрямую восходит к известным хлебниковским строчкам: «О, рассмейтесь, смехачи! / О, засмейтесь, смехачи! / Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно, / О, засмейтесь усмеяльно! / О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей».
Не вошедшее в книгу «Русское: из сборника «Прогулки Валентина»(архив Александра Морозова)
В архиве Александра Морозова находится самая полная из известных на сегодняшний день версий сборника «Прогулки Валентина». Здесь представлены ещё восемь стихотворений, не вошедших ни в книгу «Русское», ни в сборник, находящийся в архиве Александра Шаталова.
Не вошедшее в книгу «Русское»: из сборника «Прогулки Валентина»(архив Льва Кропивницкого)
Лев Евгеньевич Кропивницкий (1922–1994) — художник и искусствовед; сын известного поэта и художника «лианозовской школы» Евгения Леонидовича Кропивницого. Его архив находится в РГАЛИ. Среди прочих единиц хранения есть и два сброшюрованных сборника Лимонова — «Прогулки Валентина» и «Шестой сборник» (Ф. 3091. Оп. 2. Ед. хр. 25).
«Стихотворения гражданина Котикова»(архив Александра Морозова)
Этот небольшой сборник стихов не входил в книгу «Русское» и никогда не публиковался.
Два стихотворения из этого сборника («Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои…» и «Евгения») дублируются в сборнике «Некоторые стихотворения» из архива Александра Жолковского.
Сюжет стихотворения восходит как к советскому фольклору на столь щекотливую сексуальную тематику, так и к конкретному стихотворению Андрея Вознесенского, которое наделало в своё время немало шума, — «Елена Сергеевна»:
Борька — Любку, Чубук — двух Мил,
а он учителку полюбил!
Елена Сергеевна, ах, она…
(Ленка по уши влюблена!)
<…>
Что им делать, таким двоим?
Мы не ведаем, что творим.
<…>
Ленка-хищница, Ленка-мразь,
ты ребёнка втоптала в грязь!
Лимонов как поэт неподцензурного поля всю эту ситуацию доводит до абсурда и максимально раскрепощает своих героев. И правильней было бы рассматривать вкупе стихотворение «Был на заре тот мальчик глуп…» и стихотворение «Жеребят-ков», где уже показана более типичная, если так можно выразиться, ситуация, где уже мужчина-завхоз соблазняет школьниц.
Но на Лимонове эта история не заканчивается, и много позже этот же сюжет ложится в основу рассказа «Свободный урок» В. Г. Сорокина. Там тоже мальчик оказывается один на один с учительницей, и у них происходит следующий диалог:
«— Дай честное пионерское, что не будешь реветь и никому не скажешь!
— Честное пионерское.
— Что честное пионерское?
— Не буду реветь и никому не скажу…
— Ну вот. Ты, наверное, думал, что я смеюсь над тобой… думал, говори? Думал? Ведь думал, оболтус, а? — тихо засмеялась она, качнув его за плечи.
— Немного… — пробормотал Чернышёв и улыбнулся.
— Глупый ты, Чернышёв. Тебе что, действительно ни одна девочка это место не показывала?
— Неа… ни одна…
— И ты не попросил ни разу по-хорошему? Посмотреть?
— Неа…
— А хотел бы посмотреть? Честно скажи — хотел бы?
Чернышёв пожал плечами:
— Не знаю…
— Не ври! Мы же начистоту говорим! Хотел бы? По-пионерски! Честно! Хотел бы?!
— Ну… хотел…
Она медленно приподняла юбку, развела пухлые ноги:
— Тогда смотри… смотри, не отворачивайся…»
Владимир Сорокин доводит ситуацию до ещё большего абсурда и ещё больше раскрепощает своих персонажей.
ГУМ. Поэма (1968)
Поэма входила в книгу «Русское» (Нью-Йорк: Ардис, 1979). Публикуется по изданию «Стихотворения» (М.: Ультра. Культура, 2003).
«Там юноша Калистратов выбирает ДОСААФа сумку…» ДОСААФ — Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту.
«Русское»: из «Третьего сборника»
В данном составе «Третий сборник» входил в книгу «Русское» (Нью-Йорк: Ардис, 1979). Публикуется по изданию «Стихотворения» (М.: Ультра. Культура, 2003).
«“Во имя святого искусства” / Там юноша бледный сидит…» — аллюзия на стихотворение «Юному поэту» В. Я. Брюсова: «Юноша бледный со взором горящим, / Ныне даю я тебе три завета: / Первый прими: не живи настоящим, / Только грядущее — область поэта. / Помни второй: никому не сочувствуй, / Сам же себя полюби беспредельно. / Третий храни: поклоняйся искусству, / Только ему, безраздумно, бесцельно. / Юноша бледный со взором смущённым! / Если ты примешь моих три завета, / Молча паду я бойцом побеждённым, / Зная, что в мире оставлю поэта». Зная наперёд жизнь Лимонова, можно с уверенностью сказать, что он принял на веру все три завета Брюсова.
«Бледны его щёки и руки…» — аллюзия на моностих В. Я. Брюсова: «О закрой свои бледные ноги».
В архиве Александра Морозова стихотворение начинается чуть иначе: «Всё листьев больше. всё они хуже…».
В России впервые опубликовано в книге «Строфы века» (М.: Полифакт, 1999), составленной Евгением Евтушенко.
Предваряя стихотворение Лимонова, Евтушенко пишет: «Лет двадцать тому назад в Москве мне сказали, что есть один парень с таким редким цитрусовым псевдонимом, который зарабатывает тем, что шьёт брюки полудиссидентской богеме, а сам пишет ни на кого не похожие стихи. Когда мы познакомились, он спросил меня: “Скажите, если я уеду на Запад, я смогу жить на заработок со стихов?” Я объяснил ему ситуацию на Западе, где даже самые лучшие книги стихов расходятся маленькими тиражами, где профессиональных поэтов практически не существует, — все они вынуждены для заработка заниматься чем-то другим. Лимонов, вздохнув, сказал: “Но здесь меня вообще не печатают, а там, может быть, будут”. Через несколько лет в Нью-Йорке я подъехал к дому моего американского друга Питера Спрэйга на Саттон Плейсе, и двери мне открыл его домоправитель, учтиво приветствовавший меня по-английски. Это был Эдуард Лимонов, впоследствии не слишком благодарно описавший моего друга в своём язвительном гротеске