«В раннем дыме лета задыхаясь…»
В раннем дыме лета задыхаясь,
я сижу себе под потолком
тёмным и горячим, размягчённым
и, как муха, по́ю на окно
Мне сегодня очень жаль работать
шить штанов неимоверный холст
Моих пальцев кончики натёрты
хочется пойти и погулять
Вся мне жизнь испорчена работой
за тяжёлым низким утюгом
Грани ножниц сделали мозоли
Всё это совсем нехорошо
Был я в городе другом, весёлом
Брызжел крайней юностью своей
На́ всех лавках я сидел, томился
под широкополою листвой
Привело меня сюда зачем-то
сухость и довольно жаркий рот
Уж неделю в дверь не выходил я
надо будет отнести заказ…
«В воскресенье лист капусты чайной…»
В воскресенье лист капусты чайной
на чёрном блюде единственный лежал
Голубое небо, всё в прожилках
вызывало смутную боязнь
Ножницы в моих руках стояли
Я открыл белёсый серый рот
Я увидел, что моя иголка
никуда сегодня не ползёт
И не заработаю я денег
и я не удовлетворю желудок свой
поместить туда бы чёрных ка́мней
иль песком его бы натолкать
Он меня стегает, понукает
Он — желудок — держит от природы на замке
и кроить, и гладить заставляет
и сидеть уныло на окне
«тот несёт с собою свёрток в шерсти…»
тот несёт с собою свёрток в шерсти
тот комок белья несёт, зажавши под рукою
В городе Москва сегодня к вечеру
около пяти часов моргает небо
Тот, кто наблюдает затенёно
жизнь из неоткрытого окна,
кашляет и замечает капли
фыркает и пищу достаёт
А по всей земле уж стало дико
холодно между ветвей дерев
Никого не видно у колодца
Никого не слышно за леском…
Павл Иваныч вышел из Кузьминок
по дороге в Дятлово спешит
и Луна ему дорогу светит
ветер его волосы дели́т
Павл Иваныч пыль вздымает
холодно его рукам становится
Пальцы он в карманы запускает
он идёт, идёт и остановится
Тень его пересечёт канаву
и руками вдруг всплеснёт
что же я, ведь надо мне направо
пропустил я нужный поворот
Павл Иваныч в Дятлово не сходит
Попадёт он в хутор Ручьевой
Там ему навстречу дед выходит
с белою большою головой
Ночевать зовут его остаться
и постелят в комнате в углу
будет он без сна валяться
на спасённых тряпках на полу
Утром он, собравши свои силы,
станет снова Дятлово искать
люди ему будут попадаться
на него начнут они кивать
Павл Иваныч побежит до речки
и пойдёт по мокрому песку
может, так вот в Дятлово приду я
согласно шуму тростнику
И, конечно, он приедет к до́мам
к серым брёвнам наклонились крыши
колья выпустили зелень из себя
и свисает вывеска Кузьминки…
Той порою школьник Аристарх
сломленный московскою горячкой
потерял свой адрес, где живёт
В магазинах ходит он, мелькает
Его тело жмут кусты людей
говорят про то, что на витринах
видит он томлёные сыры
бочек всяческих нагроможденья
и глухие красные дворы
все уставлены, идёт он в разветвленья
Разветвленья входят в переход
Переход его выносит к тканям
Ткани длинно медленно висят
шевелят висящими краями
Школьник Аристарх обезуме́л
от консервных банок он бросается
но его встречают зеркала
в зеркалах он мокрый извивается
как длинна пахучая рука
заросла она цветами
Замечает полу пиджака
поведёт он душными плечами
В милый Энск скорее бы дойти
или же в квартиру тёти Жанны
На его нерадостном пути
белыми слонами стали стены
«Едва я приеду на месяц иль два…»
Едва я приеду на месяц иль два
в давнишнюю нашу квартиру
В пустой городок, где гуляет судьба
и листья ложатся на лавки
Там разный бином изучает студент
и школьник пьёт воду из кружки
Рабочий в рубашке идёт и поёт
и длинны, и узки окошки
Там тонкая речка едва шевелит
волною зелёной о камни
и там лесопилка ужасно свистит
и стружки у берега стали
По левой пустой стороне у моста
колючие стали цветочки
По правой бредёт молодая коза,
глаза колыхая на солнце
Там воры прошли, чемодан пронесли
довольные целой капеллой
Там Светка ушла с инженером в кусты
купаются… белое тело…
На нашей газете лежит колбаса
и водка, и травка валяется
и сыростью тянет от речки густой
моя жизнь пока продолжается
«Когда ловилась рыбка на крючок…»
Когда ловилась рыбка на крючок,
то бурная вода чуть дёргалась
Внимание сказал себе Семён
и приподнялся, чтобы не сорвалась
Он был реки простором завлечён
на руки падал свет небес лиловый
До плеч шла безрукавка у него
стара и по-привычному приятна
Такие ж брюки облегли его
одежда давних дней любима
По берегу едва ли кто бродил
а если и бродил, то мимо…
Спокойных дней своих тянул теперь
Питался рыбой, раздвигал растенья
и даже он почти забыл
как выглядят людские поселенья…
«я помню звук пахучий…»
я помню звук пахучий
растений разноцветных
и тень медведей близких
на голубом песке
Детей пришла здесь шайка
стоят они… лужайка
на них глядит лицом
и пахнет мокрым сном
«Афиногенов в дровяной сарай…»
Афиногенов в дровяной сарай
Он тропку положил бурьян прилёг
Там в свете отодвинутых дверей
стоит им сделанный буфет
Его он нынче шкурой зачищает
А завтра будет лаком покрывать
А тучи телеса свои сдвигают
чтоб вместе долгий дождь образовать
И дождь тот затопит тогда Россию
Афиногенова, его буфет
все лавочки, пивные, мастерские
как будто их и не было, и нет…
«по дачной дороге на трёх лисапетах…»
по дачной дороге на трёх лисапетах
сопливые дети летят
глумливые дети, крикливые дети
Алёшка, Свеколка и Клим
На небе большая-большая тревога
и взрослым она отдалась
они побежали, они закричали
в подушках лежат, заслонясь
По пыльной дороге, визжа и ругаясь
Катя́т три ребёнка во тьму
Не могут, не могут они зацепиться
домой повернуть им нельзя никому
Алёшка, Свеколка, а Клим босоногий
Такие громадные едут глаза
по дачной дороге звонки сумасшедших
и белые тени в сосновом лесу…
«На корове бешеной…»
На корове бешеной
ехал поутру
старый дурень Митенька
видели вчера
А куда ты, Митенька, захватив рога?
Еду я в Арбузия — есть там петуха!
«Лесного края сам Фурман поселенец…»
Лесного края сам Фурман поселенец
внутри стоял с ружьём наперевес
Родился у него вчера младенец
и криком был переполошен лес
К нему пришли медведи и китаи
На Фурман откорми скорей младенца
А он стоял, большой и несгибаем
и он не брал гостинцев
«Здесь солдаты медную капусту…»
Здесь солдаты медную капусту
заводили в чёрных сапогах
и стоял один, одевши вилы,
молотил и в бочку осыпал
командир кричал свою команду
и крутилось сверху колесо
и перемещало всю чёрную бригаду
а капуста ноги заливала косо
А по праздникам у мо́ста сети
были натянуты канатами
Там ловили жители елецкие
всех своих утопленников в брючках
Помидоры были над солдатами
Яйца выведенные в сараевой глуши
Девушки кудрявые и пахнущие
веткою садовою и сливою в свече
На стенах варёной цвет говядины
Видны даты прошлых всех солдат
и над городом Ельцом струился сладкий
от растениев и живших аромат
И одна одна большая проволока
день и ночь звенела на ветру
и ходили непонятные солдаты
по пыли в пилотках без имён
Коль окликнут командиры этих,
то они молчат и завернут
и по завёрнутому по переулку
вдоль заборов медленно идут
«Был отец его радиотехник…»
Был отец его радиотехник
молодой солдат кино крутил
А потом он стал политработник
постарел, погоны получил
Малый чин всего лишь капитаном
и сидит в своей квартире он
телевизор смотрит постоянно
мыслями своими нагружён
Был красивый, нынче лысый, лысый
умный, грустный, маленький такой
Господи, как быстро у людей ты
забираешь возраст медовой
Так сидят по всему белу свету
ожидают своего конца
люди около пятидесяти лет
все, включая моего отца
Буду я работать очень много
Рано подниматься буду я,
чтоб иная мне была дорога
я хочу иначе помереть
Ну, а в общем, я с отцом похожий
Я почти что с ним одно
День хороший, медленный, погожий
свет идёт в раскрытое окно…
«Днём египетским маловарёным…»
Днём египетским маловарёным
он по низенькой местности шёл
Чахлый лес засмеялся и спрятал
часть улыбки и ужаса клок
В необъятном овраге лягушки
закричали, завыли на солнце
и ходил напряжённый мальчишка
и на прут их стальной натыкал
Этот мальчик в резиновых ботах
пересёк берега светлой лужи
И ушёл по земле сыроватой,
трупы с кровью оставив вонять
Когда он выбирался наверх,
то глины просыпал обвалы
Несколько серых дерев
собою слегка покачало…
«Лёгкие чёрные девочки весной…»
Лёгкие чёрные девочки весной
пухлые, вылезающие из передников,
проводили взглядом меня, который
гуляет по лесу низкому
Я нагрет чёрным пиджаком и солнцем
А они стегают лягушек в болотце
При этом их груди колышутся
особенно у одной это видно
Сколько шума от неё, как посматривает
конец апреля схватил её тело
На заднем плане бежит паровоз
возле облаков протащив вагоны
Много мостиков, ручейков, ступенек
берёз без листьев, иногда луж
прелая прошлогодняя трава
схватила в объятья городскую бумагу…
Эта девочка особенно громко кричит
Её шары скрыты под формой
Голубое пальто она сняла
Кинула на сухое жёлтое место
«Лёгкий лес, ты в памяти летаешь…»
Лёгкий лес, ты в памяти летаешь
низко гнёшь ты перия свои
ты Иван Иваныча смущаешь
Помнит вышел солнце собирать
Зимних он лишился одеяний
можно бы сказать, что был он налегке
Ветер налетал на его щёки
Раздвигал он кустики плечом
Пару видел он лежащую во мраке
на сырой, ещё не убранной земле
Пара была с круглыми глазами
только что любовь свою прервать
И рука тяжёлая мужчины низенького
курского худого мужичка
женщине лежала на ноге
белая нога светилась очень
«Вы в Тулу поехали ночью…»
Вы в Тулу поехали ночью
И стул вы покинули свой
Зачем эта тёмная Тула
вам ночью нужна и близка
Вы встретили там Кудряшова
Большой молодой человек
Жена его бросила нынче
Цыганская свадьба в пути
Большие их дети играют
на их небольших инструментах
А малые дети их пляшут
в цветных сапогах и лентах
Вы выпили лишнего много
Зовёте цыганов к себе
Платком начиная махаться
танцуете Вы хорошо
Толпа собирается… дождик
лишь он разгоняет цыган и прохожих
А Вы остаётесь один
сидеть на крыльце в магазин
«Вот вызывает ветер измененья…»
Вот вызывает ветер измененья
Во всей картине некоторые сдвиги
В пейзаже по листве идёт движенье
Захлопнуто оконце древней книги
У старого Мирона вздуло
Волос останки подняло наверх
У молодой и босиком идущей
платок и смех…
«Вот золотой молодой магазин…»
Вот золотой молодой магазин
Жёсткою жизнью наполнено всё
Вправо взгляни, сколько толпы
Руки мелькают, живот иль плечо…
Фунтиков воздухом раньше дышал
Господи, он ниоткуда возьмись
из-под деревни Большие Дубки
ну деревенщина, пошевелись
Те, что застыли, сказали улыбкам
Это страшно — в незнакомых домах ночевать
Это голод у комнаты низшей в когтях
год, два иль три…
На подсолнечных плантациях жёлтых семечек
в дедовском тонком худом брыле
одетый в собственные ноги и кожу
как пешеход в последнем путе
был жив и питался с плантаций
и всегда пах хорошей травой
склонив лица над этой равниной,
ты целуй её в пах
Как едят черепах
Раньше я жил в Харькове
А теперь я живу в Москве
Я ещё раньше был я был у матери в чреве
Мне чрезвычайно стыдно, что я родился
обыкновенным способом — из живота
Это постоянно меня смущает
Моя мать и мой отец
однажды ночью…
мне бы хотелось, чтоб всё происходило чище
Например, так:
меня нашли в дюнах у моря
в эдаких заросших едва сухим кустарником
У моря, понимаете, меня нашли
А где я был до этого, покрыто мраком…
Ну и вот… Я, конечно, совершенно чист
никаких запахов мочи, ничего такого
Лежу, выкатил глазки
на розовой, нет, синей фланели
Взяли, подняли, отогрели
Никогда не знаешь, кто отец и мать
и какое у них стыдное тело
Ни в бане их не видел, ни никогда
ни случайно, ни ненароком
Никакого стыда, всё ярко и просто
Я сын из воздуха,
а та, в кого семя лилось…
Ах её никогда не было
Да и не было семени… вот…
Река протекает… весна
небольшое половодье
Через мостик нужно ходить по перилам
С белой бородою один
и другой без, оба в брезенте
ловят брёвна
Данные это речники
Резиновые на них длинны сапоги
не сходит с их уст бревно,
дерево и дружеские слова
Рядом с ними склонившаяся избушка
Но и этот образ давно позади
В мокрых губах и с зонтиком впереди
с чемоданом фибровым,
если откроешь отделения,
обнаружишь на одну полку
ставится борщ завинченный
на третью хлеб
отделение для вторых блюд
для протёртой желудочной котлетки
таков учитель Николай Алексеич
по кличке Лапоть
Ботаника и зоология — его отделы…
А по жизни сделав беглый пробег,
успокоив клеточную систему
вокруг самых значительных пустяков
спишь и тревожишь раны…
Рано утром в апреле
встав с полу, где лежал и спал,
я иду в недалёкий отсюда лес
около двадцати минут
И ещё по лесу пройдя
около двадцати минут
я раздеваюсь, ложусь на траву
и солнце меня целует
Позже я разжигаю костёр
и сижу и греюсь возле
Какая-то семья рядом ест
и пьёт лимонад, она состоит
из двух ребят, жены и мужчины
Трава мокра, здесь недавно прошёл дождь
очень спешат дни
уже два месяца я живу
у человека, который зовётся Андрей Лозин
Это он привёл меня и показал
Здесь он рисует свою натуру
Деревья рисует и прочее возле них
Мне грустно оттого, что я почти не пишу
Мне всё время боязно, что не сумею
сделать такое, как я писал
Году, например, в шестьдесят седьмом
Я очень боюсь, презираю себя
и всё же не могу за работу взяться
Но, Боже, как жизнь хороша
у неё отнимать куски!
Невдалеке поезда идут
в самые разные места
в города Александровск, Энск, Воскресенск
Пустошь, Жгут и Верёвка
в город Лось, в город Одеколон
И очень многие в город Конск
А если в деревни они идут
так тут и вовсе названий, названий
Песчаное, Дикое, деревня Гвозди,
Чёрное, Глушь, Рязани…
В город Пустошь сегодня под вечер
на деревянный настил сошёл
с чемоданом старым и облезлым
Переворочаев, с тёмной губой
Этот горбатик жилец института
и холостой, и костюм из сукна
потные брюки внизу запылились
его тут вся жизнь пройти должна
И он поспешает под вечер
с последним лучом квартиру найти
стучится на улице крайней в калитку
и просит, нельзя ли у них пожити
Вёдра с водой на дороге из кухни
хозяйка в платке и больших сапогах
От слёз у ребёнка щёки опухли
«Есть в Ярославской области…»
Есть в Ярославской области
деревня
Я знаю, жизнь прожив мою,
мне в ней не побывать
мне никогда не смочь
в этой деревне у пруда
схватить крестьянскую дочь
«В одной котловине на свете…»
В одной котловине на свете
сидят на земле пять домов
Большие и старые ели
вокруг непрестанно цветут
И тут пять семей обитают
и ходят к ручью меж корней
и в ту котловину не может
никто попадать из людей
не могут и жители эти
от древних домов убегать
друг с другом женя́тся и дети
из них вытекают опять
Давно, уже лет пятьдесят так
проход завалило камнём
Другого же нет и не будет
и ели шумят с каждым днём
«Во сколько вечера прийти…»
Во сколько вечера прийти
Во сколько можешь, приходи ты
Десятый день текут дожди
на городские плиты
Давно у инженера Саши
закончились продукты для еды
он ждать на помощь больше не решался
И лишь стонал и гладил он себя…
«Летом, как грива, летает лес…»
Летом, как грива, летает лес
Краями своими над обрывом
Ветреным вечером видит Луна
Пело у леса менялось
С самого верху кто-то кричит
с незабываемым звуком
Горестный камень книзу летит
долго потом всё молчало…
К белой горе велосипед
вдруг подбегает утром
Девушку кто-то привёз сюда
Близкое платье навстречу
с новым порывом в деревне скрипел
старый колодец на свете
с резким порывом о чём-то своём
Кратко смеялися дети…
«В отдельном случае из комнаты прихожей…»
В отдельном случае из комнаты прихожей
две двери открываются и там
ещё большие комнаты глухие
без света и в пыли в половиках
Лишь только проникает в тонкой щели
как ножик, острый луч и падает на стол
и видишь, будто бы недавно как поели
А если пристальней, так год уже прошёл
Куски от хлеба в крошки разлетятся,
Лишь палец их потрогает мизинец
И миски супа высохли на чашках
и мясо сгнило, в каше шевелясь
и из компотной кружки торопясь
скользнёт паук от косточки от фрукта
он ел лохмотья маленький клочок
ещё оставшийся ему немного
Нога положит след на пыль ковра,
и ты назад пойдёшь, а в левой кухне
ты не увидишь, кроме ничего
сухого табурета с красной спинкой
Тогда поверишь, что семья ушла,
не забирая никаких пожитков
куда-то неожиданно ушла
а дом закрыла и
«Сейчас летом на большой улице…»
Сейчас летом на большой улице
В клеточной рубашке, в обтянутых брюках
молодой с коричневой кожей
с развевающимся волосом идёт Алёша
Дома высотою в девять этажей
а то и более его окружают
Различные люди потоком своим
его в свою сторону увлекают
Некоторые массы людей вверх,
некоторые вливаются в рты магазинам
происходит купля, выбор, отсчёт,
много денежных операций,
завёрток, покупок…
От Алеши направо купили ткань,
от Алеши налево шумит дерево,
проходящий ветер нагрет людьми
В зеркале Алёшино лицо проскочило…
Троллейбус по своим верёвкам прошёл,
под ногами протащили собаку кудлатку
два мужчины пронесли в руке
по большому и белому чемодану
слышно, что уговаривают впереди
свернуть в переулок и там купить муки
Алёша перепуган, его теснит к стене
группа в тёмных костюмах
Ерошкин гуляет по городу он
и вместе с ним Женя Рубашкин
Носкову встречают они на пути
Студенты все трое, все трое
Их был разговор таков
Сегодня мы вечером выучим книгу
Давайте пойдёмте попьёмте винов
и по́ два рубля сдавали
Их горло стояло уже сухим
Алёшу от них оттащило
И он у толпы был прижат до грудей
и тонкой женщины и милой
Ему неудобно, а ей смешно
Он всё же молоденький мальчик
Нарочно она выставляет ему
большие свои полушарья
Алёшины мысли — скорей отойти
А сзади его тоже давит
Он смотрит, а это старухин живот
большой его в зад подвигает
Ему стало просто стоять нельзя
старухино платье противно
засалено очень оно у ней
живот он, наверное, грязный
и тут он увидел её и ногу
в зелёной затоптанной туфле
и старый чулок отправлялся наверх
под платьем ужасным скрывался
Ах тело там, верно, совсем как кусок
большого и грязного мяса
Ещё воняет мне прямо в плечо
и тут он руками задвигал
И выбрался сразу на сторону он
и более быстро ступает
так сейчас летом на улице большой
Алёша перебирается…
«В том моя большая ошибка…»
В том моя большая ошибка,
что я не сошил себе шляпы
с большими полями чёрной
в этом я буду повинен…
что я не купил себе сумки
и не пошёл в пески я,
которые обрамляют
края нашей серой речки
Мне было возможно использовать
старый сарай для жизни,
но я не забил двери,
не стал я в дыру лазить
И долго я буду терзаться
всей моей жизни остатки,
что на песке сидя
я не варил лягушек
не ел я из них похлёбки
а шляпа моя не дрожала
под ветром сырым слабо…
«Сосед какой-то Анатолий…»
Сосед какой-то Анатолий
к себе жильца он поместил
Из города приехав утром,
он к вечеру уж загрустил
Когда зажгли на кухне лампу
и стали борщ хлебать при слабом свете
он почему-то попросился спать
ушёл, белея старою рубашкой,
А мы ещё на краешках крыльца сидели,
а он не выходил до разговора,
а утром в лес пошёл он одинокий
и дождь потёк, когда он был в лесу
Дрова сырые его взгляд встречают,
когда он из окошка поглядит
он смотрит, по двору три курицы гуляют
и его тело мелко так знобит
он не куря берёт немного табаку
и начинает погружаться в думу
и неприятно в голове ему
и тошность подступает — вниз по горлу
он сплёвывает слизь, выходит в сад
зелёное он яблоко срывает
и кислое жуёт, а в это время сад
немножко мокрый, солнце озаряет
Но вот оно ушло за край зелёных туч
и там оно пятно серебряное
А тот жилец снимает с глаз слезу
его немного при ходьбе мотает
А вот вчера мне Анатолий дал дневник
Его рукой там многое написано
«В учебном заведении училось…»
В учебном заведении училось
едва ли десять или шесть ребят
В тёмном строении их шепталось
или путалось ходилось вперёд и назад
В классе один занимались утром
в классе четыре учились молчать
в классе шесть проводили ночи
медленно кушали в классе пять
Учебное заведение содержало
трёх необычных учителей
Группа их по утрам приходила
и проводила между детей
Учителя с ними рядом лежали
в латунных очках и с бородой
Дети, особенно девочки, дрожали
учителя их кололи щекой
Но той щетины боялись и мальчики
также учительских жёлтых ногтей
В учебном заведении рано темнело
и от стены исчезала тень
В круглое отверстие глядело небо
Дети тихо пели, сбившись в кучку,
Но очень часто бросали петь
и напряжённо пытались смотреть
В тёмные-тёмные кусты баранины
где удалились домой директора́
им казалось, что глаз красноватый затуманенный
будет глядеть на них до утра…
«Вот в когтях завода труб железных…»
Вот в когтях завода труб железных
сотни всяких есть людей
они меж частей завода ходят
бегают, пригнувшись головой,
Вот один под крышею стеклянной
Молотком он бьёт, зажав в тиски
он сгинает полосу железа
по его по шее едет пот
Пот потом слезает вниз по гру́ди
куртку он ему поднамочил
вот работник отложил инстру́мент
вытирает лик свой рукавом
Лампы освещают десять действий
Голоса звучат: неси, тащи
Ну, давай подай мне тот кусок вон
выгружай и снова нагружай
Вот в когтях завода семь иль восемь
бьются времени часов больные люди
их железо мощно окружает
и блестит победно вокруг них
Одному сегодня от металла
раскалённой струе́й глаз залило
он не будет видеть вполовину
будет плакать он, когда поймёт
Близ реки ещё в начале века
при царе последнем Николае
вырос сей завод и продолжает
разбухать железным телом вширь
И сюда являются по́утру
бедные пустые человеки
чтоб потом за сгубленные жизни
деньги из бумаги получить…
«В газете «Правда» за число шестое…»
В газете «Правда» за число шестое
был напечатан короткий некролог,
что умер Скульский он оповещает
еврей и бывший министр пищевик
Он родился́ в двенадцатом году
Его лицо глядит с портрета глухо
он должности проследовал наверх
меняя их, к министру приближался
Директором он был маслозавода
и жировым огромным комбинатом
успешно одно время управлял
он умер в прошлый вторник, занимаясь
своим обычным делом в кресле мягком
и Лев Израйлич Скульский перешёл
в землю своих неизгладимых предков
А я сегодня есть ещё живой
и целый день ходил я в гости
меня кормили чаем, колбасой
и стапятьюдесятью граммами свинины…
«Общественная туалетная…»
Общественная туалетная
освещена водяным освещением
Пусто в ней, страшно и тяжело
Зимой прислонишься к трубам отопления
и воняет водой и мочой
и сидит древняя бабка
и в руке у ней тряпка
и мигает очень малый свет
и вдруг как пожалеешь
последние пять лет
как вспомнишь себя молодого разодетого
с деньгами в кармане вечером в сирени,
говорящего среди южных роскошных растений
девушки, у которой глаза в тени
клеточная юбка
милая моя девочка
маленькая моя любка
так и заплачешь сразу же тут
слёзы на пол вонючий текут
поэтовы слёзы, поэтовы слёзы
выйдешь и скрючившись
идёшь по морозу
в своём старом тряпье одет
забудешь события последних пяти лет
«Этот человек назывался Хомяков…»
Этот человек назывался Хомяков
он жил в городе
он жил в первом этаже в комнате
его соседи были Зюзин и Гущин
он любил женщин
шестьдесят два года — вот сколько ему
он стоит и чешет живот
впереди врата забвения
они украшены голубым…
«На зелёных холмах много старых досо́к…»
На зелёных холмах много старых досо́к
они сложены в кучки лежат
доски сосновые на концах шипы
и старый рубанок лежит
на зелёных холмах на пространстве в километр
остатки лежат ящиков
и бочек доски также лежат
под тучами и под дождём
поливаемые обручи стали жёлты
на них наросло окисей
из-под досок выползают мокриц
бледные сумеречные тела
Жидким светом светятся мокрицы
а тысяченожки тысячью ног копошат
и быстро-быстро бегут назад
глубже в ямы свои кусать
сыплется деревянная труха
уходят семьи жучков древоедов
и перемещается группа людей
вдоль обрыва холмов в долину
«город один прилежен тебе…»
город один прилежен тебе
город другой не нравится чем-то зелёным
может быть, один этаж его
сделал тебе так больно
нет же, ты помнишь, что тут тебя
ночью близ музыкальной школы
было приятно запах мясных пирожков
и рваного теста клочками
«Светлы пески и далеки они…»
Светлы пески и далеки они
ногам ходить и дождик падал
в последний чёрный центр стекает он
и по дороге задевает листья
Какой огромный шум
жужжит моё плечо
и моя юность кажется красива
но переломилась зелёная полоса
и лежит на воде спиной умирая
«Петров божился ртом своим, что не умрёт…»
Петров божился ртом своим, что не умрёт
Я слышал сам, как был ещё мальчишкой
Нет, нет, я не умру, зубами отдерусь
Я не позволю взять моё худое тело…
Петров лежал на стуле, как змея
он извиваньем жизнь свою изображая
махал на смерть, которую видал,
которая счас строила улыбки
Но умер он в квартире номер пять
в своих больших невыразимых белых брюках
движением последним ухватив
себя за долгополую рубашку…
И было грустно от других вещей
которые стояли и лежали
Петрову недоступны и круглы
таинственные тёмные предметы…
«лесной поклонник бог мышей усатых…»
лесной поклонник бог мышей усатых
друг земляники дикой и речной
пришёл сегодня в брюках полосатых
и сел на камень над реки водой
Его сопровождала мысль пустая
шуршала она рядом по траве
Резиновыми ножками шагая
вечерний час над ними повисал
«Я медленно, дорогой скучной…»
Я медленно, дорогой скучной
стопу передвигая, чрез пустырь иду
стопа моя мелькает, как маленькая птичка
со стороны взглянуть
Берёзы в пятнах стали по краям
Ждёт паровоз, струится май дощатый
печальный воздух на моей щеке,
как бабочка с пыльцою поселился
Я помню Витю, был черноволос
высок и он носил завидные мне брюки
коричневые, узкие его
служили мне далёким идеалом
Я синие военные носил
отцовские, их не перешивали
он умер Витька Проуторов тот
остался от него аккордеон
от сердца, от болезни умер он
Сегодня вся толпа, подверженная жизни,
открытая для всех влияний,
идёт телами разными по форме
в глаза мои чуть жёлтые вливаясь
Между деревьев, тонких и зелёных,
различная и древняя толпа
шлёт представителей своих
и стройных, и наклонных
в моём глазу немного побывать
Вот пять часов, стучит седая палка
давно уж трижды старая идёт
В смешной большой и загнутой панамке
выпученную голову несёт
Её пальто тащится и влачится
и вольно так катается по ней
Его такое очень раньше шили
а выпуск сумки сорок третий год
А сильной жестикуляцией потрясая
в берете тёмном и в перчатках белых
Наташа чья-то очень уж красива
подросток девочка живая вся смеясь
Её приятели от ней в восторг приходят
она изображает на аллее
ну так смешно знакомый её ходит
За тёмными домами скрылся свет
Я помню те мои, те синие, те брюки,
которые перешивал раз пять
Всё сделать их стараясь много уже
как много мыслей в них я проносил
Мои святые ноги и холодные
в себе болтали брюки те свободные
Они сидели на сиденье школьном
соприкасаясь с брюкой мертвеца
Ах, Витя Проуторов, как же ты
ведь был такой красавец черноглазый
черноволосый, стройный, так высок
А я был хуже, меньше и соседом
на парте вместе заседали мы
Ещё я помню, в чёрной куртке был я
мне вечно из вельвета покупали
Вот в этой куртке. Ты же в пиджаке,
что из букле. Мать за тобой следила
наверно потому, что неродной отец
Обидеть тебя, бедного, боялись,
Но искривилася твоя тропа
моя пошла в местах необычайных
мне воздух моей Анною запах
А перед этим книгами тянуло
И вот сейчас в пригородском лесу
уйдя за шпалы и за рельсы в мареве
раздетый на плаще на ве́нгерском лежу
и он мне Стесиным Виталием подаренный
Большое солнце жжёт и под Москвой
напоминает смерть и нашу речку
Как много крику было мне тогда
в те дальние и мутные года
и с матерью моею хриплых споров
Сменился вновь фасон ещё, пожалуй, при тебе
Ты был, мне кажется, ещё живенький
и нынче носят брюки так себе
не узкие, но и широких нету
Да, так лежу я, значит, на траве
Неподалёку роют грунт солдаты
они болото осушают тут
в своих зелёных крепких одеяньях
А ты, Виктор, ты уже земля
и я могу её, целуя мокрыми губами,
поцеловать, как самого себя
в пришкольную чернильновую руку
В Москве большой народов миллионы
А тут близ города
покой, жужжит пчела
Разбросанная пыльная одежда
своё на мне влиянье понесла
Сегодня утром видел парня я
он был одет в американских брюках
и вот рубашка у него была
в большую клетку и платок на шее
Как видно, из предместья он пришёл
и в самый центр пробрался показаться
Быть может, его женский пол
своим зелёным вниманьем…
или что-то в этом роде…
Но маленького росту он малыш
и грубое лицо его мало
и брюки очень так низки ему в шагу
и жалко его стало, что на солнце
идёт он весь нарядный и бедняк
Как на земле приятно одеваться
но даже он и этого лишён
а может, он совсем не замечает,
как он несчастен, потому и оттого,
что брюки не по росту у него
и сам он мал и жалок, и бедняк
не знаю, может, мне лишь показалось так
Ещё я видел неудачного фотографа-любителя
он фото себе нужное искал
но поздно наводил свой объектив
когда уже собака исчезала
ребёнок не смеялся уж, а плакал
и воду лить переставал фонтан
Его коричневый костюм сочился грустью
Его малый рост и шея загорелая печальная
в кольце морщин
Он, видно, закупил фотоаппарат
и медленно старается снимать — что
его я потянул и показал, как пьёт собака
воду из фонтана,
которую даёт в ладонях ветеран
он промелькнул фотограф с задом лакированных
штанов перед глазами
и что-то там возился с двумя руками
А ещё я видел, как читал на солнце книгу
так одинокий бритый человек
в немом и синем он был плаще, представьте,
и он стоял на теле, как железный
и был потёрт на рукаве, карманах
и воротник
Ну почему мы бедные такие
Когда нас солнце вдруг одним движеньем заливает
и всё, что на одеждах — пыль, заплаты —
всё выступает, или же цена их
вот туфель итальянских перезвон
под длинного мамашею семейства
А вот прошли актёрка и актёр
и оба старые, но как они ступают
как сохранились, видно, трагик он
она в ролях принцесс всегда бывала
он возвышается над ней
лишь при ходьбе лицо её запотевало
и сам уже безумный Попугаев
тот, что глядел, с скамьёю вместе сидя
подумал, не пойти ли, не укрыться ль
от свежести вечерней в дальний дом
Коварно, жалко,
что прошёл старик
с такою разветвлённой бородою
и умный и, должно быть, исчезавший,
и мудрые ботинки у него
и плащ от лица
маленькой девочки
почти ещё не женщины
он в воздухе
проплыл, как бабочка,
и глупая, и еврейская,
и жаркая,
и с большими
глазами на теле
Вот белые свитера
этой весной под горло
мелькают, как больничные повязки
У всех внезапно заболело горло
Во всех учреждениях страны
во ВГИКе, в КаГэБэ,
ВэЭлКаЭсЭм,
МООП, и прочих ещё многих
В ГУМе, в ЦУМе,
на заводах, в журнале
Недра носят эти даже
такие свитера были в продаже
Нет, свет был изумлён, скопирован
смеялся он и ел пирожки
А между деревьев выступало
Белое длинное тело реки
Река оставляла огороды сбоку
и там за заборами в круглую землю
Руки тётей Люб и бабушек Настасий
Деда Петра и Евгения Жёлудя
бросили семена редиса и лук, и лук
Сколько помидоров, мазут проплывает
Сколько будет на этих клочках ползучек
Вечером дети поломают ограды
из проходящего лесу выйдут воры
На тёмные туфли нападут из-за лавок
Будет почти смертельный бой
Пьянящую Наташу оторвут от Виталия
и с шёпотом, с шорохом повлекут за собой
Несомненно, свершится групповое изнасилование
или может быть, даже два
слишком уж, слишком уж заманчиво
пролегает вдоль леса тропа
Бедная чахлая чащоба
Днём тут не скроешь фигуры в листве
Но ночью стволы наплывают и вместе
Безумный дворец образуют собой
Та, которая прежде звалась Наташей,
Станет красивым телом в дождливом лесу
чтобы через время измученным телом
пробираться к воде, волоча, волочась
«В темноте коричневых растений…»
В темноте коричневых растений
протянулись витые стебли́
До конца боишься всё же изучать
Нет ли там ли ямы у земли
Кто живёт в той узкой личной яме
руку ты на привязи держи
может, полна яма пауками
иль животным мягким, как желе,
Не утонет в нём твоя рука ли,
чтоб потом ужасная назад
Лучше мне из леса подаваться
в сторону дороги — там огни
Боже мой, куда уйдут скульптуры,
кто же будет их оберегать