авесом в темноте полулежали какие-то по виду богатые юноши и девушки и курили марихуану. Море шумело. Я никогда не любил Пруста. Мне от его книг и биографии одинаково тошно. Его длинные буржуазные фразы меня оскопляют. Но отель красивый. И тот приём, когда он из печенья “мадлен” раскручивает своё прошлое, — правдивый приём. Так оно всё и работает. Запахи и звуки умеют разбудить в нас свои и чужие воспоминания».
Марсель Пруст также встречается в стихах «Генка» («Я помню Генку в “Лангустин”…») и «Кавафис» («Кавафис пел свиданий стыд…») — но не как персонаж, а скорее как шлейф от знакомства с переводчиком Геннадием Шмаковым.
Infant perdu, правильно будет Enfant perdu — в переводе с французского «потерянный ребёнок».
Стихотворение восходит к одноимённому тексту Генриха Гейне. Представим его в переводе М. Л. Михайлова (1864):
Забытый часовой в Войне Свободы,
Я тридцать лет свой пост не покидал.
Победы я не ждал, сражаясь годы;
Что не вернусь, не уцелею, знал.
Я день и ночь стоял не засыпая,
Пока в палатках храбрые друзья
Все спали, громким храпом не давая
Забыться мне, хоть и вздремнул бы я.
А ночью — скука, да и страх порою.
(Дурак лишь не боится ничего.)
Я бойким свистом или песнью злою
Их отгонял от сердца моего.
Ружьё в руках, — всегда на страже ухо…
Чуть тварь какую близко разгляжу,
Уж не уйдёт! Как раз дрянное брюхо
Насквозь горячей пулей просажу.
Случалось, и такая тварь, бывало,
Прицелится — и метко попадёт.
Не утаю — теперь в том проку мало —
Я весь изранен; кровь моя течёт.
Где ж смена? Кровь течёт; слабеет тело.
Один упал — другие подходи!
Но я не побеждён: оружье цело,
Лишь сердце порвалось в моей груди.
«Вы верно видели, видели / Ночью Жерар Филипа…». Жерар Филип (1922–1959) — французский актёр театра и кино, обладатель премии «Сезар» за выдающиеся заслуги в кинематографе (1990, посмертно).
В том числе Жерар Филип сыграл Виконта де Вальмона в одном из любимых фильмов Эдуарда Лимонова — «Опасные связи» (1959). Так или иначе, это нашло своё отражение в стихотворении «Жена бандита» (комментарии к нему см. в третьем томе настоящего издания):
Роза стоит в бутыли
Большая роза прекрасна
Она как большая брюнетка
Как выросшая Брук Шилдс до отказу
А кто же принёс мне розу?
Её принесла мне… подруга
Подруга — жена бандита.
Люблю опасные связи…
Девять тетрадей (1968–1969)
«Девять тетрадей» — это свод рукописных текстов Лимонова, присланных из Нью-Йорка составителям этой книги вдовой художника Вагрича Бахчаняна Ириной Бахчанян.
В «Девяти тетрадях», помимо вошедших в это собрание стихов, дневниковых записей, эссе и коротких рассказов, содержатся ещё десятки не приведённых здесь неоконченных набросков, публикация которых потребует отдельной научной работы и специального издания.
Стихи публикуются по авторской рукописи. Сохранена авторская пунктуация, за исключением тех случаев, когда отсутствие знаков препинания может нарушить смысловую связь в стихотворении.
«Девять тетрадей» предваряются авторским пояснением: «Эта серия черновиков состоит из девяти (9) тетрадей. № 1, 2, 3, номер 4 — толстая 48-листовая тетрадь, 5, 6, 7, 8, 9.
Время начало первой тетради — 12 июня 1968 г.
Время окончания девятой — 9 мая 1969 года.
Места, в которых я жил во время написания в этих тетрадях:
1) С 12 июня по 1 июля — Москва, Скорняжный переулок.
2) С 2 июля по 2–3 сентября 68 г. — Харьков.
3) С 2–3 сентября по конец января — Самотёчная.
4) В конце января дней десять — у Алейникова на ул. Галушкина.
5) С 2 февраля по 21 февраля — Харьков.
6) С 6 марта по 9 мая — ул. Малахитовая у Андрея».
Помимо вошедших в данную книгу и помещённых в этом разделе, в «Первой тетради» также содержатся четыре стихотворения Лимонова, дублирующиеся в другом сборнике. Это «Смешение…», «Я люблю темноокого Васю», «Красивый брат кирпичный дом» и «Граммофон играет у Петровых…». С ними можно ознакомиться в первом томе, в разделе «Не вошедшее в книгу “Русское”: из сборника “Некоторые стихотворения”».
Кроме того, в «Первой тетради» содержится девять перечёркнутых автором стихотворений и несколько незачёркнутых строк или строф, которые мы не можем классифицировать как отдельные стихи, но готовы привести здесь, в примечаниях.
Любовь лежит средь зала на скамейке
Её немного…
Вдали гулящим Леонидом
Шумела скучная Москва.
А я тогда сидел, читая,
И прочитавши — созревал…
Меня никто не может бросить.
мой малюсенький мой красавчик
говорила она ему
вот поставлю лекарство в шкафчик
и тогда тебя обниму
весела весела моя жизнь
далека далека моя плоть
Моя точная добрая рука
И моя тишина волоска
Редкий гость завернёт. за щекой
и шипит и тоскует вино
Редкий гость да и то он не мой
и ему до меня не дано…
Ночь на байковом на простынном
И на цветах сидя у окна
грустная бедная чернильница
моя крошечная вдова
настало утро кран горел
и глаз велел
и крайний крюк блестел
на нём костюм висел
я яро пел
вихрились вдали мечты
Заливаемый солнцем
как одинокая мышь
в пьяном поле
я в квартире лежу
О беды, бурые руки
и помню и помню и да
какие-то бурые руки
протянутые туда
мололи мы дни совместно
она, я, да мама её
и город застроенный тесно
и лаковый вырез свечей…
Фонарные свечи затухли
пришёл на плече он принёс
тусклые новые туфли
и встал… этим в землю он врос
и было то место глухое
и славилось мною оно
ничто я не знал и не видел
и только картины сжимал
Нет ничего на фоне странной книги
Шумит вино и льётся пот
вечерний, праздничный,
на что-то севший
Шумит свеча и не встаёт
Ограблен я вчера и вот…
дух-то будет стоять хороший,
станут пахнуть растений ряды
нисколько не жаль своей тёмной кожи
и не густой голубой бороды
О дым от дам!
Вероятно, речь идёт о Вере Мироновне Савенко (в девичестве Борисенко). Лимонов упоминает её в нескольких книгах. Они виделись всего один раз: Вера Мироновна приехала в Харьков в 1958 году и привезла пятнадцатилетнему внуку игрушечный мотоцикл, а чтобы было забавно, посадила в него варёных раков. Когда она осознала конфуз, было уже поздно. В романе «У нас была Великая Эпоха» сказано: «…бабка всегда любила вкусненько поесть, одеться и относилась к жизни легко. “Бог даст день — Бог даст пищу” — было бабкиной любимой поговоркой, так сказать, её жизненным кредо. На одной из семейных фотографий, помнит внук, две сестры: Вера и Паня (очевидно, Паня было производным от Прасковьи… Бабушка присылала внуку ласковые открытки, начинавшиеся “Эдинька, радость, прелесть и пончик!”, но внук так никогда и не сподобился повидать её) …в каких-то тёмных мехах вокруг шей и в меховых шапках — выглядят чопорно и мидлклассово».
В книге «Седого графа сын побочный» Лимонов пишет: «С бабкой мы сошлись сердцами. Потому выпили множество чая. Как сейчас вижу бабушку Веру, сидящую с блюдцем в руке, мизинец отставлен. Чай она пила вприкуску. В вазочке перед нами лежала головка сахара и сахарные щипцы, которыми бабка Вера откусывала сахар от головки».
Возле стихотворения поставлена дата написания — 12 июня. Имеется в виду: 1968 года.
«Только пальцы мои средиземны / Только тоньше и ярче лицо». Свою инаковость от пролетариев Лимонов всегда отличал. Сравните с отрывком из романа «Подросток Савенко»: «Впервые за всю его жизнь Эди вдруг ясно видит, что в конкурентной борьбе зверей мужского пола у него хуевые изначальные данные, чтобы выиграть. Пальцы его рук слишком длинны, кожа на лице слишком нежная, и благодаря мамочке-полумонголке, с неприязнью думает Эди о матери, почти не растут усы и борода». А восходит эта яркая деталь к отцу писателя В. И. Савенко; в романе «У нас была Великая Эпоха» Лимонов признавался: «Чуть запачканные в пыльце канифоли, в металлических опилках, пальцы отца, умные и чуткие, снились ему позже во всех городах мира, даже в те времена, когда он публично декларировал свою неприязнь к семье и родителям».