Полное собрание стихотворений — страница 72 из 98

Смыкаются уста и брови строже

В предчувствии смертельной пустоты.

1929

РОСКОШНАЯ ЖЕНЩИНА

Ее здесь считают счастливой: любовник батрачит,

Муж “лезет из кожи” – завидная участь для дам!

Ее называют красавицей здесь: это значит -

По формам кормилица, горничная по чертам.

Она здесь за умницу сходит легко и свободно:

Ее бережливость, рассудочность разве не ум?

И разве не ум отдаваться всем встречным за модный,

В других вызывающий зависть весенний костюм?

Ее отношенье к искусству одно чего стоит!

Она даже знает, что Пушкин был… чудный поэт!

Взгрустнется ль – “Разлукою” душу свою успокоит

И “Родину” любит просматривать прожитых лет…

Мы с Вами встречаем ее ежедневно, читатель,

Хотя и живем в совершенно различных краях,

Роскошная женщина, как говорит обыватель,

Тот самый, о ком повествуется в этих стихах…

1927

ГОДАМИ ДЕВОЧКА…

Годами девочка, а как уже черства,

Жестка, расчетлива, бездушна и практична.

И в неприличности до тошноты прилична,

И все в ней взвешено: и чувства, и слова.

Ах, не закружится такая голова

Затем, что чуждо ей все то, что поэтично…

Такая женщина не любит никого,

Но и ее любить, конечно, невозможно:

Все осторожно в ней, бескрыло и ничтожно.

Толпа любовников, и нет ни одного,

О ком подумала бы нежно и тревожно…

И это – женщина, земное божество!

1929

ОРХИДЕЯ

Изменить бы! Кому? Ах, не все ли равно!

Предыдущему. Каждому. Ясно.

С кем? И это не важно. На свете одно

Изменяющееся прекрасно.

Одному отдаваясь, мечтать о другом -

Неиспробованном, невкушенном,

Незнакомом вчера, кто сегодня знаком

И прикинется завтра влюбленным…

Изменить – и во что бы ни стало, да так,

Чтоб почувствовать эту измену!

В этом скверного нет. Это просто пустяк.

Точно новое платье надену.

И при этом возлюбленных так обмануть,

Ревность так усыпить в них умело,

Чтобы косо они не посмели взглянуть,-

Я же прямо в глаза бы посмела!

Наглость, холод и ложь – в этом сущность моя.

На страданья ответом мой хохот.

Я красива, скользка и подла, как змея,

И бездушно-суха, как эпоха.

22 декабря 1928

ЖЕМЧУЖИНКА

Этой милой девушке с легкою недужинкой

В сердце, опрокинутом в первый же полет,

Доброглазой девушке, названной Жемчужинкой,

Ливней освежительных счастье не прольет.

Сердце обескрыливший юноша хорошенький

Причинил нечаянно жгучую печаль.

“Боже! Правый Господи! Не вреди Алешеньке:

Был он легкомысленным, и его мне жаль…”

Сердце успокоивший, нелюбимый девушкой,

Женщиной разлюбленный, преданностью мил…

Разве успокоиться ей в такой среде мужской?

Ждать же принцев сказочных не хватает сил.

И не надо, гнилая, этих принцев сказочных:

Чванные и глупые. Скучные они.

И они не стоят ведь лент твоих подвязочных,

И от встречи с принцами Бог тебя храни!

Так-то, безудачная мужняя безмуженка,

Жертвы приносящая в простоте своей,

Смерть не раз искавшая, кроткая Жемчужинка,

Драгоценный камешек средь людских камней!

1928

АНТИНЭЯ

Антинэя! При имени этом бледнея,

В предвкушенье твоих умерщвляющих чар,

Я хотел бы пробраться к тебе, Антинэя,

В твой ужасный – тобою прекрасный – Хоггар.

Я хотел бы пробраться к тебе за откосы

Гор, которые скрыли действительность – мгла.

Мне мерещатся иссиня-черные косы,

Изумруд удлиненных насмешливых глаз.

Мне мерещится царство, что скрыто из вида

И от здравого смысла, поэма – страна,

Чье названье – загадка веков – Атлантида,

Где цветет, Антинэя, твой алчный гранат.

О, когда бы, познав зной извилистой ласки,

Что даруют твои ледяные уста,

В этой – грезой французскою созданной – сказке.

Сто двадцатой – последнею – статуей стать!..

1929

МОЯ ЗНАКОМАЯ

Ты только что была у проходимца Зета,

Во взорах похоти еще не погася…

Ты вся из Houbigant! ты вся из маркизета!

Вся из соблазна ты! Из судорог ты вся!

И чувствуя к тебе брезгливую предвзятость

И зная, что тебе всего дороже ложь,

На сладострастную смотрю твою помятость

И плохо скрытую улавливаю дрожь.

Ты быстро говоришь, не спрошенная мною,

Бесцельно лишний раз стараясь обмануть,

И, будучи чужой неверною женою,

Невинность доказать стремишься как-нибудь.

Мне странно и смешно, что ты, жена чужая,

Забыв, что я в твоих проделках ни при чем,

Находишь нужным лгать, так пылко обеляя

Себя в моих глазах, и вздрагивать плечом…

И это тем смешней, и это тем досадней,

Что уж давным-давно ты мой узнала взгляд

На всю себя. Но нет: с прозрачной мыслью задней

Самозабвенно лжешь – и часто невпопад.

Упорно говоришь о верности супружьей,-

И это ты, чья жизнь – хронический падеж,-

И грезишь, как в четверг, в час дня, во всеоружье

Бесстыдства, к новому любовнику пойдешь!

Toila

1930

ВСТРЕЧА В КИЕВЕ

Еще одно воспоминанье выяви,

Мечта, живущая бывалым.

…Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве

И бархатом обитый алым.

Ты миновалась, молодость, безжалостно,

И притаилась где-то слава…

…Стук в дверь купе. Я говорю: “Пожалуйста!”

И входит женщина лукаво.

Ее глаза – глаза такие русские.

– Вот розы. Будь Вам розовой дорога!

Взгляните, у меня мужские мускулы,-

Вы не хотите их потрогать?-

Берет меня под локти и, как перышко,

Движением приподнимает ярым,

И в каждом-то глазу ее озерышко

Переливает Светлояром.

Я говорю об этом ей, и – дерзкая -

Вдруг принимает тон сиротский:

– Вы помните раскольников Печерского?

Я там жила, в Нижегородской.

Я изучила Светлояр до донышка…

При мне отображался Китеж…-

Звонок. Свисток. “Послушайте, Вы – Фленушка?”

– Нет, я – Феврония. Пустите ж!

Toila

1930

СТИХИ СГОРЯЧА

Я проснулся в слегка остариненном

И в оновенном – тоже слегка!-

Жизнерадостном доме Иринином

У оранжевого цветника.

И пошел к побережью песчаному

Бросить к западу утренний взор.

Где, как отзвук всему несказанному,

Тойла в сизости вздыбленных гор…

И покуда в окне загардиненном

Не сверкнут два веселых луча,

Буду думать о сердце Иринином

И стихи напишу сгоряча!

А попозже, на солнечном завтраке,

Закружен в карусель голосов,

Стану думать о кафровой Африке,

Как о сущности этих стихов…

Шмецке

29 авг. 1930

ЛИЛИЯ В MOPE

Она заходила антрактами -

красивая, стройная, бледная,

С глазами, почти перелитыми

всей синью своей в мои,

Надменная, гордая, юная

и все-таки бедная-бедная

В ей чуждом моем окружении

стояла, мечту затаив.

Хотя титулована громкая

ее мировая фамилия,

Хотя ее мужа сокровища

диковинней всяких чудес,

Была эта тихая женщина -

как грустная белая лилия,

Попавшая в море, – рожденная,

казалось бы, грезить в пруде…

И были в том вычурном городе

мои выступленья увенчаны

С тюльпанами и гиацинтами

бесчисленным строем корзин,

К которым конверты приколоты

с короной тоскующей женщины,

Мечтавшей скрестить наши разные,

опасные наши стези…

Но как-то все не было времени

с ней дружески поразговаривать:

Иными глазами захваченный,

свиданья я с ней не искал,

Хотя и не мог не почувствовать

ее пепелившего зарева,

Не знать, что она – переполненный

и жаждущий жажды бокал…

И раз, только раз, в упоении

приема толпы триумфального,

Спускаясь со сцены по лесенке,

ведущей железным винтом,

Я с нею столкнулся, прижавшейся

к стене, и не вынес печального

Молящего взора – дотронулся

до губ еще теплым стихом…

Toila

1930

ПИАМА

Есть странное женское имя – Пиама,

В котором зиянье, в котором ужал,

И будь это девушка, будь это дама,-

Встречаясь с Пиамою, – я бы дрожал…

Мне все рисовалась бы мрачная яма,

Где в тине трясинной пиавок возня,

При имени жутко-широком Пиама,

Влекущем, отталкивая и дразня…

Какая и где с ним связуется драма

И что знаменует собою оно?

Но с именем этим бездонным – Пиама -

Для сердца смертельное сопряжено.

В нем все от вертепа и нечто от храма,

В нем свет, ослепляющий в полную тьму.

Мы связаны в прошлом с тобою, Пиама,

Но где и когда – я никак не пойму.

1927

И БЫЛО СТРАННО ЕЕ ПИСЬМО…

И было странно ее письмо:

Все эти пальмовые угли

И шарф с причудливой тесьмой,

И завывающие джунгли.

И дикий капал с деревьев мед,

И медвежата к меду никли.

Пожалуй, лучше других поймет.

Особенности эти Киплинг.

Да, был болезнен посланья тон:

И фраза о безумном персе,

И как свалился в речной затон

Взлелеянный кому-то персик.

Я долго вчитывался в листок,

Покуда он из рук не выпал.

Запели птицы. Загорел восток.

В саду благоухала липа.

И в море выплыл старик-рыбак,

С собою сеть везя для сельди.

Был влажно солонен его табак

На рыбой пахнущей “Гризельде”.

1929

СОРОКА

Я – плутоватая, лукавая сорока

И я приятельница этих строк,

Живущих в бедности по мудрой воле рока,