Полное собрание стихотворений — страница 16 из 35

Сказки

59. ВОСПИТАНИЕ ЛЬВА{*}

У Льва родился сын. В столице, в городах,

Во всех его странах

Потешные огни, веселья, жертвы, оды.

Мохнатые певцы все взапуски кричат:

«Скачи, земля! взыграйте, воды!

У Льва родился сын!» И вправду, кто не рад?

Меж тем, когда всяк зверь восторгом упивался,

Царь Лев, как умный зверь, заботам предавался,

Кому бы на руки дитя свое отдать:

Наставник должен быть умен, учен, незлобен!

Кто б из зверей к тому был более способен?

Не шутка скоро отгадать.

Царь, в нерешимости, велел совет собрать;

В благоволении своем его уверя,

Препоручил избрать ему,

По чистой совести, по долгу своему,

Для сына в менторы достойнейшего зверя.

Встал Тигр и говорит:

«Война, война царей великими творит;

Твой сын, о государь, быть должен страхом света;

И так образовать его младые лета

Лишь тот способен из зверей,

Который всех, по Льве, ужасней и страшней».

— «И осторожнее, — Медведь к тому прибавил, —

Чтоб он младого Льва наставил

Уметь и храбростью своею управлять».

Противу мненья двух Лисе идти не можно;

Однако ж, так и сяк начав она вилять,

Заметила, что дядьке должно

Знать и политику, быть хитрого ума,

Короче: какова сама.

За нею тот и тот свой голос подавали,

И все они, хотя себя не называли,

Но ясно намекали,

Что в дядьки лучше их уж некого избрать:

Советы и везде почти на эту стать.

«Позволено ль и мне сказать четыре слова? —

Собака наконец свой голос подала. —

Политики, войны нет следствия другова,

Как много шума, много зла.

Но славен добрый царь коварством ли и кровью?

Как подданных своих составит счастье он?

Как будет их отцом? чем утвердит свой трон?

Любовью.

Вот таинство, вот ключ к высокой и святой

Науке доброго правленья!

Кто ж принцу лучшие подаст в ней наставленья?

Никто, как сам отец». Тигр смотрит как шальной,

Медведь, другие то ж, а Лев, от умиленья

Заплакав, бросился Собаку обнимать.

«Почто, — сказал, — давно не мог тебя я знать?

О добрый зверь! тебе вручаю

Я счастие мое и подданных моих;

Будь сыну моему наставником! Я знаю,

Сколь пагубны льстецы: укрой его от них,

Укрой и от меня — в твоей он полной воле».

Собака от царя идет с дитятей в поле,

Лелеет, пестует и учит между тем.

Урок был первый тот, что он Щенок, не Львенок,

И в дальнем с ним родстве. Проходит день за днем,

Уже питомец не ребенок,

Уже наставник с ним обходит все страны,

Которые в удел отцу его даны;

И Львенок в первый раз узнал насильство власти,

Народов нищету, зверей худые страсти:

Лиса ест кроликов, а Волк душит овец,

Оленя давит Барс; повсюду, наконец,

Могучие богаты,

Бессильные от них кряхтят,

Быки работают без платы,

А Обезьяну золотят.

Лев молодой дрожит от гнева.

«Наставник, — он сказал, — подобные дела

Доходят ли когда до сведенья царева?

Ах, сколько бедствий, сколько зла!»

— «Как могут доходить? — Собака отвечает. —

Его одна толпа счастливцев окружает,

А им не до того; а те, кого съедят,

Не говорят».

И так наш Львеночек, без дальних размышлений

О том, в чем доброту и мудрость ставит свет,

И добр стал и умен; но в этом дива нет:

Пример и опытность полезней наставлений.

Он, в доброй школе той взрастая, получил

Рассудок, мудрость, крепость тела;

Однако же еще не ведал, кто он был;

Но вот как случай сам о том ему открыл.

Однажды на пути Собака захотела

Взять отдых и легла под тению дерев.

Вдруг выскочил злой Тигр, разинул страшный зев

И прямо к ней, — но Лев,

Закрыв ее собою,

Взмахнул хвостом, затряс косматой головою,

Взревел — и Тигр уже растерзанный лежит!

Потом он в радости к наставнику бежит

И во́пит: «Победил! благодарю судьбину!

Но я ль то был иль нет?.. Поверишь ли, отец,

Что в этот миг, когда твой близок был конец,

Я вдруг почувствовал и жар и силу львину;

Я точно... был как Лев!» — «Ты точно Лев и есть, —

Наставник отвечал, облившися слезами. —

Готовься важную услышать, сын мой, весть:

Отныне... кончилось раве́нство между нами;

Ты царь мой! Поспешим возвратом ко двору.

Я всё употребил, что мог, тебе к добру;

Но ты... и радости и грусти мне причина!

Прости, о государь, невольно слезы лью...

Отечеству отца даю,

А сам... теряю сына!»

1802

60. ИСКАТЕЛИ ФОРТУНЫ{*}

Кто на своем веку Фортуны не искал?

Что, если б силою волшебною какою

Всевидящим я стал

И вдруг открылись предо мною

Все те, которые, и едут, и ползут,

И скачут, и плывут,

Из царства в царство рыщут,

И дочери судьбы отменной красоты

Иль убегающей мечты

Без отдыха столь жадно ищут?

Бедняжки! жаль мне их: уж, кажется, в руках...

Уж сердце в восхищеньи бьется...

Вот только что схватить... хоть как, так увернется,

И в тысяче уже верстах!

«Возможно ль, — многие, я слышу, рассуждают, —

Давно ль такой-то в нас искал?

А ныне как он пышен стал!

Он в счастии растет; а нас за грязь кидают!

Чем хуже мы его?» Пусть лучше во сто раз,

Но что ваш ум и всё? Фортуна ведь без глаз;

А к этому прибавим:

Чин стоит ли того, что для него оставим

Покой, покой души, дар лучший всех даров,

Который в древности уделом был богов?

Фортуна — женщина! умерьте вашу ласку;

Не бегайте за ней, сама смягчится к вам.

Так милый Лафонтен давал советы нам

И сказывал в пример почти такую сказку.

В деревне ль, в городке,

Один с другим невдалеке,

Два друга жили;

Ни скудны, ни богаты были.

Один всё счастье ставил в том,

Чтобы нажить огромный дом,

Деревни, знатный чин, — то и во сне лишь видел;

Другой богатств не ненавидел,

Однако ж их и не искал,

А кажду ночь покойно спал.

«Послушай, — друг ему однажды предлагает, —

На родине никто пророком не бывает;

Чего ж и нам здесь ждать? — Со временем сумы.

Поедем лучше мы

Искать себе добра; войти, сказать умеем;

Авось и мы найдем, авось разбогатеем».

— «Ступай, — сказал другой, —

А я остануся; мне дорог мой покой,

И буду спать, пока мой друг не возвратится».

Тщеславный этому дивится

И едет. На пути встречает цепи гор,

Встречает много рек, и напоследок встретил

Ту самую страну, куда издавна метил:

Любимый уголок Фортуны, то есть двор;

Не дожидался ни зову, ни наряду,

Пристал к нему и по обряду

Всех жителей его он начал посещать:

Там стрелкою стоит, не смея и дышать,

Здесь такает из всей он мочи,

Тут шепчет на ушко; короче: дни и ночи

Наш витязь сам не свой;

Но всё то было втуне!

«Что за диковинка! — он думает. — Стой, стой

Да слушай об одной Фортуне,

А сам всё ничего!

Нет, нет! такая жизнь несноснее всего.

Слуга покорный вам, господчики, прощайте

И впредь меня не ожидайте;

В Сурат, в Сурат лечу! Я слышал в сказках, там

Фортуне с давних лет курится фимиам...»

Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели.

Но что же? Не прошло недели,

Как странствователь наш отправился в Сурат,

А часто, часто он поглядывал назад,

На родину свою: корабль то загорался,

То на мель попадал, то в хляби погружался;

Всечасно в трепете, от смерти на вершок;

Бедняк бесился, клял — известно, лютый рок,

Себя, — и всем и всем изрядна песня пета!

«Безумцы! — он судил. — На край приходим света

Мы смерть ловить, а к ней и дома три шага!»

Синеют между тем Индийски берега,

Попутный дунул ветр; по крайней мере кстате

Пришло мне так сказать, и он уже в Сурате!

«Фортуна здесь?» — его был первый всем вопрос.

«В Японии», — сказали.

«В Японии? — вскричал герой, повеся нос. —

Быть так! плыву туда». И поплыл; но, к печали,

Разъехался и там с Фортуною слепой!

«Нет! полно, — говорит, — гоняться за мечтой».

И с первым кораблем в отчизну возвратился.

Завидя издали отеческих богов,

Родимый ручеек, домашний милый кров,

Наш мореходец прослезился

И, от души вздохнув, сказал:

«Ах! счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху знал

И двор, и океан, и о слепой богине!

Умеренность! с тобой раздолье и в пустыне».

И так с восторгом он и в сердце и в глазах

В отчизну наконец вступает,

Летит ко другу, — что ж? как друга обретает?

Он спит, а у него Фортуна в головах!

1794

61. КАЛИФ{*}

Против Калифова огромного дворца

Стояла хижина, без кровли, без крыльца,

Издавна ветхая и близкая к паденью,

Едва ль приличная и самому смиренью.

Согбенный старостью ремесленник в ней жил;

Однако он еще по мере сил трудился,

Ни злых, ни совести нимало не страшился

И тихим вечером своим доволен был.

Но хижиной его Визирь стал недоволен:

«Терпим ли, — он своим рассчитывал умом, —

Вид бедности перед дворцом?

Но разве государь сломать ее не волен?

Подам ему доклад, и хижине не быть».

На этот раз Визирь обманут был в надежде.

Доклад подписан так: «Быть по сему; но прежде

Строенье ветхое купить».

Послали Кадия с соседом торговаться;

Кладут пред ним на стол с червонными мешок.

«Мне в деньгах нужды нет, — сказал им простачок. —

А с домом ни за что не можно мне расстаться;

Я в нем родился, в нем скончался мой отец,

Хочу, чтоб в нем же бог послал и мне конец.

Калиф, конечно, самовластен,

И каждый подданный к нему подобострастен;

Он может при моих глазах

Развеять вмиг гнездо мое, как прах;

Но что ж последует? Несчастным слезы в пищу:

Я всякий день приду к родиму пепелищу;

Воссяду на кирпич с поникшей головой

Небесного под кровом свода

И буду пред отцом народа

Оплакивать мой жребий злой!»

Ответ был Визирю до слова пересказан,

А тот спешит об нем Калифу донести.

«Тебе ли, государь, отказ такой снести?

Ужель останется раб дерзкий не наказан?» —

Калифу говорил Визирь наедине.

«Да! — подхватил Калиф. — Ответ угоден мне;

И я тебе повелеваю:

Впредь помня навсегда, что в правде нет вины,

Исправить хижину на счет моей казны;

Я с нею только жить в потомках уповаю;

Да скажет им дворец: такой-то пышно жил;

А эта хижина... он правосуден был!»

<1805>

62. КАРТИНА{*}

Уж ночь на Петербург спустила свой покров;

Уже на чердаках у многих из творцов

Погасла свечка и курилась,

И их объятая восторгом голова

На рифмы и слова

Сама собой скатилась.

Козлова ученик

В своем уединеньи,

Сидевший с Гением в глубоком размышленьи,

Вдруг слышит стук и крик:

«Где, где он? Там? А! Здесь?» — и видит пред собою

Кого ж? — Князь Ветров шарк ногою!

«Слуга покорнейший! а я, оставя бал,

Заехал на часок за собственным к вам делом.

Я слышал, в городе вас все зовут Апеллом:

Не можете ли вы мне кистию своей

Картину написать? да только поскорей!

Вот содержание: Гимен, то есть бог брака,

Не тот, что пишется у нас сапун, зевака,

Иль плакса, иль брюзга, но легкий, милый бог,

Который бы привлечь и труженика мог, —

Гимен и с ним Амур, всегда в восторге новом,

Веселый, миленький, и живчик одним словом,

Взяв за руки меня, подводят по цветам,

Разбросанным по всем местам,

К прекрасной девушке, боготворимой мною —

Я завтра привезу портрет ее с собою, —

Владычица моя в пятнадцатой весне,

Вручает розу мне;

Вокруг нее толпой забавы, игры, смехи;

Вдали ж, под миртами, престол любви, утехи,

Усыпан розами и весь почти в тени

Дерев, где ветерок заснул среди листочков...

Да! не забыть притом и страстных голубочков —

Вот слабый вам эскиз! Чрез два, четыре дни

Картина, думаю, уж может быть готова;

О благодарности ж моей теперь ни слова:

Докажет опыт вам — прощайте!» И — исчез.

Проходит ночь; с зарей, разлившей свет с небес,

Художник наш за кисть — старается, трудится:

Что ко лбу перст, то мысль родится,

И что черта,

То нова красота.

Уже творец картины

Свершил свой труд до половины,

Как вдруг

Почувствовал недуг,

И животворна кисть из слабых рук упала.

Минута между тем желанная настала:

Князь Ветров женится, хотя картины нет.

Уже он райские плоды во браке жнет;

Что день, то новый дар в возлюбленной княгине;

Мила, божественна, при всех и наедине.

Уж месяц брака их протек

И Апеллесову болезнь с собой увлек.

Благодаря судьбину,

Искусник наш с постели встал,

С усердьем принялся дописывать картину

И в три дни дописал.

Божественный талант! изящное искусство!

Какой огонь! какое чувство!

Но полно, поспешим мы с нею к князю в дом.

Князь вышел в шлафроке, нахлучен колпаком,

И, сонными взглянув на живопись глазами:

«Я более, — сказал, — доволен был бы вами,

Когда бы выдумка была

Не столь игрива, весела.

Согласен я, она нежна, остра, прекрасна,

Но для женатого... уж слишком любострастна!

Не можно ли ее поправить как-нибудь?..

Какой мороз! моя ужасно терпит грудь:

Прощайте!» Апеллес, расставшись с сумасбродным,

Засел картину поправлять

С терпением, артисту сродным;

Иное в ней стирать, иное убавлять,

Соображался с последним князя вкусом.

Три месяца пробыв картина под искусом,

Представилась опять сиятельным глазам;

Но, ах! знать, было так угодно небесам:

Сиянье их совсем затмилось,

И уж почти ничто в картине не годилось.

«Возможно ль?.. Это я? —

Вскричал супруг почти со гневом. —

Вы сделали меня совсем уже Хоревом,[1]

Уж слишком пламенным... да и жена моя

Здесь сущая Венера!

Нет, не прогневайтесь, во всем должна быть мера!»

Так о картине князь судил,

И каждый день он в ней пороки находил.

Чем более она висела,

Тем более пред ним погрешностей имела,

Тем строже перебор от князя был всему:

Уже не взмилились и грации ему,

Потом и одр любви, и миртовы кусточки;

Потом и нежные слетели голубочки;

Потом и смехи все велел закрасить он,

А наконец, увы! вспорхнул и Купидон.

1790

63. ВОЗДУШНЫЕ БАШНИ{*}

Утешно вспоминать под старость детски леты,

Забавы, резвости, различные предметы,

Которые тогда увеселяли нас!

Я часто и в гостях хозяев забываю;

Сижу повеся нос; нет ни ушей, ни глаз;

Все думают, что я взмостился на Парнас;

А я... признаться вам, игрушкою играю,

Которая была

Мне в детстве так мила;

Иль в память привожу, какою мне отрадой

Бывал тот день, когда, урок мой окончав,

Набегаясь в саду, уставши от забав

И бросясь на постель, займусь Шехеразадой.[1]

Как сказки я ее любил!

Читая их... прощай, учитель,

Симбирск и Волга!.. всё забыл!

Уже я всей вселенны зритель

И вижу там и сям и карлов, и духов,

И визирей рогатых,

И рыбок золотых, и лошадей крылатых,

И в виде кадиев волков.

Но сколько нужно слов,

Чтоб всё пересчитать, друзья мои любезны!

Не лучше ль вам я угожу,

Когда теперь одну из сказочек скажу?

Я знаю, что оне неважны, бесполезны;

Но всё ли одного полезного искать?

Для сказки и того довольно,

Что слушают ее без скуки, добровольно

И может иногда улыбку с нас сорвать.

Послушайте ж. Во дни иль самого Могола,

Или наследника его престола,

Не знаю города какого мещанин,

У коего детей — один был только сын,

Жил, жил, и наконец, по постоянной моде,

Последний отдал долг, как говорят, природе,

Оставя сыну дом

Да денег с сотню драхм, не боле.

Сын, проводя отца на общее всем поле,

Поплакал, погрустил, потом

Стал думать и о том,

Как жить своим умом.

«Дай, — говорит, — куплю посуды я хрустальной

На всю мою казну

И ею торговать начну;

Сначала в малый торг, а там — авось и в дальный!»

Сказал и сделал так: купил себе лубков,

Построил лавочку; потом купил тарелок,

Чаш, чашек, чашечек, кувшинов, пузырьков,

Бутылей — мало ли каких еще безделок! —

Всё, всё из хрусталя! Склал в короб весь товар

И в лавке на полу поставил;

А сам хозяин Альнаскар,

Ко стенке прислонясь, глаза свои уставил

На короб и с собой вслух начал рассуждать.

«Теперь, — он говорит, — и Альнаскар купчина!

И Альнаскар пошел на стать!

Надежда, счастие и будуща судьбина

Иль, лучше, вся моя казна

Здесь в коробе погребена —

Вот вздор какой мелю! — погребена?.. пустое!

Она плодится в нем и, верно, через год

Прибудет с барышом по крайней мере вдвое;

Две сотни — хоть куда изрядненький доход!

На них... еще куплю посуды; лучше тише —

И через год еще две сотни зашибу

И также в короб погребу,

И так год от году всё выше, выше, выше,

Могу я наконец уж быть и в десяти

И более — тогда скажу моим товарам

С признательною к ним улыбкою: прости!

И буду... ювелир! Боярыням, боярам

Начну я продавать алмазы, изумруд,

Лазурь и яхонты и... и — всего не вспомню!

Короче: золотом наполню

Не только лавку, целый пруд!

Тогда-то Альнаскар весь разум свой покажет!

Накупит лошадей, невольниц, дач, садов,

Евнухов и домов

И дружбу свяжет

С знатнейшими людьми:

Их дружба лишь на взгляд спесива;

Нет! только кланяйся да хорошо корми,

Так и полюбишься — она неприхотлива;

А у меня тогда

Все тропки порастут персидским виноградом;

Шербет польется как вода;

Фонтаны брызнут лимонадом,

И масло розово к услугам всех гостей.

А о столе уже ни слова:

Я только то скажу, что нет таких затей,

Нет в свете кушанья такова,

Какого у меня не будет за столом!

И мой великолепный дом

Храм будет роскоши для всех, кто мне любезен

Иль властию своей полезен;

Всех буду угощать: пашей, наложниц их,

Плясавиц, плясунов и кадиев лихих —

Визирских подлипал. И так умом, трудами,

А боле с знатными водяся господами,

Легко могу войти в чины и в знатный брак...

Прекрасно! точно так!

Вдруг гряну к визирю, который красотою

Земиры-дочери по Азии гремит;

Скажу ему: «Вступи в родство со мною;

Будь тесть мой!» Если он хоть чуть зашевелит

Противное губами,

Я вспыхну, и тогда прощайся он с усами!

Но нет! Визирска дочь так верно мне жена,

Как на небе луна;

И я, по свадебном обряде,

Наутро, в праздничном наряде,

Весь в камнях, в жемчуге и в злате, как в огне,

Поеду избочась и гордо на коне,

Которого чепрак с жемчужной бахромою

Унизан бирюзою,

В дом к тестю-визирю. За мной и предо мною

Потянутся мои евнухи по два в ряд.

Визирь, еще вдали завидя мой парад,

Уж на крыльце меня встречает

И, в комнаты введя, сажает

По праву руку на диван,

Среди курений благовонных.

Я, севши важно, как султан,

Скажу ему: «Визирь! вот тысяча червонных,

Обещанные мной тебе за перву ночь!

И сверх того еще вот пять, во уверенье,

Сколь мне мила твоя прекраснейшая дочь,

А с ними и мое прими благодаренье».

Потом три кошелька больших ему вручу

И на коне стрелой к Земире полечу.

День этот будет днем любви и ликований,

А завтра... О, восторг! о, верх моих желаний!

Лишь солнце выпрыгнет из вод,

Вдруг пробуждаюсь я от радостного клика

И слышу: весь народ,

От мала до велика,

Толпами приваля на двор,

Кричит, составя хор:

«Да здравствует супруг Земиры!»

А в зале знатность: сераскиры,

Паши и прочие стоят

И ждут, когда войти с поклоном им велят.

Я всех их допустить к себе повелеваю

И тут-то важну роль вельможи начинаю:

У одного я руку жму;

С другим вступаю в разговоры;

На третьего взгляну, да и спиной к нему.

А на тебя, Абдул, бросаю зверски взоры!

Раскаешься тогда, седой прелюбодей,

Что разлучил меня с Фатимою моей,

С которой около трех дней

Я жил душою в душу!

О! я уже тебя не трушу;

А ты передо мной дрожишь,

Бледнеешь, падаешь, прах ног моих целуешь,

«Помилуй, позабудь прошедшее!» — жужжишь...

Но нет прощения! Лишь пуще кровь взволнуешь;

И я, уже владеть не в силах став собой,

Ну по щекам тебя, по правой, по другой!

Пинками!» — И в жару восторга наш мечтатель,

Визирский гордый зять, Земиры обладатель,

Ногою в короб толк: тот на бок; а хрусталь

Запрыгал, зазвенел и — вдребезги разбился!

Итак, мои друзья, хоть жаль, хотя не жаль,

Но бедный Альнаскар — что делать! — разженился.

1794

64. МОДНАЯ ЖЕНА{*}

Ах, сколько я в мой век бумаги исписал!

Той песню, той сонет, той лестный мадригал;

А вы, о нежные мужья под сединою!

Ни строчкой не были порадованы мною.

Простите в том меня: я молод, ветрен был,

Так диво ли, что вас забыл?

А ныне вяну сам: на лбу моем морщины

Велят уже и мне

Подобной вашей ждать судьбины

И о цитерской стороне

Лишь в сказках вспоминать; а были, небылицы,

Я знаю, старикам разглаживают лицы:

Так слушайте меня, я сказку вам начну

Про модную жену.

Пролаз в течение полвека

Всё полз, да полз, да бил челом,

И наконец таким невинным ремеслом

Дополз до степени известна человека,

То есть стал с именем, — я говорю ведь так,

Как говорится в свете:

То есть стал ездить он шестеркою в карете;

Потом вступил он в брак

С пригожей девушкой, котора жить умела,

Была умна, ловка

И старика

Вертела как хотела;

А старикам такой закон,

Что если кто из них вскружит себя вертушкой,

То не она уже, а он

Быть должен наконец игрушкой;

Хоть рад, хотя не рад,

Но поступать с женою в лад

И рубль подчас считать полушкой.

Пролаз хотя пролаз, но муж, как и другой,

И так же, как и все, ценою дорогой

Платил жене за нежны ласки;

Узнал и он, что блонды, каски,

Что креп, лино-батист, тамбурна кисея.

Однажды быв жена — вот тут беда моя!

Как лучше изъяснить, не приберу я слова —

Не так чтобы больна, не так чтобы здорова,

А так... ни то ни се... как будто не своя,

Супругу говорит: «Послушай, жизнь моя,

Мне к празднику нужна обнова:

Пожалуй, у мадам Бобри купи тюрбан;

Да слушай, душенька: мне хочется экран

Для моего камина;

А от нее ведь три шага

До английского магазина;

Да если б там еще... нет, слишком дорога!

А ужасть как мила!» — «Да что, мой свет, такое?»

— «Нет, папенька, так, так, пустое...

По чести, мне твоих расходов жаль».

— «Да что, скажи, откройся смело;

Расходы знать мое, а не твое уж дело».

— «Меня... стыжусь... пленила шаль;

Послушай, ангел мой! она такая точно,

Какую, помнишь ты, выписывал нарочно

Князь для княгини, как у князя праздник был».

С последним словом прыг на шею

И чок два раза в лоб, примолвя: «Как ты мил!»

— «Изволь, изволь, я рад со всей моей душею

Услуживать тебе, мой свет! —

Был мужнин ей ответ. —

Карету!.. Только вряд поспеть уж мне к обеду!

Да я... в Дворянский клуб оттоле заверну».

— «Ах, мой жизненочек! как тешишь ты жену!

Ступай же, Ванечка, скорее»; — «Еду, еду!»

И Ванечка седой,

Простясь с женою молодой,

В карету с помощью двух долгих слуг втащился,

Сел, крякнул, покатился.

Но он лишь со двора, а гость к нему на двор —

Угодник дамский, Миловзор,

Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной.

«Ах! я лишь думала! как мил!» — «Слуга покорный».

— «А я одна». — «Одне? тем лучше! где же он?»

— «Кто? муж?» — «Ваш нежный Купидон».

— «Какой, по чести, ты ругатель!»

— «По крайней мере я всех милых обожатель.

Однако ж это ведь не ложь,

Что друг мой на него хоть несколько похож».

— «То есть он так же стар, хотя не так прекрасен»,

— «Нет! Я вам докажу». — «О! этот труд напрасен».

— «Без шуток, слушайте: тот слеп, а этот крив;

Не сходны ли ж они?» — «Ах, как ты злоречив!»

— «Простите, перестану…

Да! покажите мне диванну:

Ведь я еще ее в отделке не видал;

Уж, верно, это храм! Храм вкуса!» — «Отгадал».

— «Конечно, и... любви?» — «Увы! еще не знаю.

Угодно поглядеть?» — «От всей души желаю».

О бедный муж! спеши иль после не тужи,

И от дивана ключ в кармане ты держи:

Диван для городской вострушки,

Когда на нем она сам-друг,

Опаснее, чем для пастушки

Средь рощицы зеленый луг,

И эта выдумка диванов,

По чести, месть нам от султанов!

Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там,

Рассматривает всё, любуется, дивится;

Амур же, прикорнув на столике к часам,

Приставил к стрелке перст, и стрелка не вертится,

Чтоб двум любовникам часов досадный бой

Не вспоминал того, что скоро возвратится

Вулкан домой.

А он, как в руку сон!.. Судьбы того хотели!

На тяжких вереях вороты заскрипели,

Бич хлопнул, и супруг с торжественным лицом

Явился на конях усталых пред крыльцом,

Уж он на лестнице, таща в руках покупку,

Торопится свою обрадовать голубку,

Уж он и в комнате, а верная жена

Сидит, не думая об нем, и не одна.

Но вы, красавицы, одной с Премилой масти,

Не ахайте об ней и успокойте дух!

Ее пенаты с ней, так ей ли ждать напасти?

Фиделька резвая, ее надежный друг,

Которая лежала,

Свернувшися клубком,

На солнышке перед окном,

Вдруг ветрепенулася, вскочила, побежала

К дверям и, как разумный зверь,

Приставила ушко, потом толк лапкой в дверь,

Ушла и возвратилась с лаем.

Тогда ж другой пенат, зовомый попугаем,

Три раза вестовой из клетки подал знак,

Вскричавши: «Кто пришел? дурак!»

Премила вздрогнула, и Миловзор подобно;

И тот, и та — о, время злобно!

О, непредвиденна беда! —

Бросаяся туда, сюда,

Решились так, чтоб ей остаться,

А гостю спрятаться хотя позадь дверей, —

О женщины! могу признаться,

Что вы гораздо нас хитрей!

Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога?

Муж, в двери выставя расцветшие два рога,

Вошел в диванную и видит, что жена

Вполглаза на него глядит сквозь тонка сна;

Он ближе к ней — она проснулась,

Зевнула, потянулась;

Потом,

Простерши к мужу руки:

«Каким же, — говорит ему, — я крепким сном

Заснула без тебя от скуки!

И знаешь ли, что мне

Привиделось во сне?

Ах! и теперь еще в восторге утопаю!

Послушай, миленький! лишь только засыпаю,

Вдруг вижу, будто ты уж более не крив;

Ну, если этот сон не лжив?

Позволь мне испытать». — И вмиг, не дав супругу

Прийти в себя, одной рукой

Закрыла глаз ему — здоровый, не кривой, —

Другою же, на дверь указывая другу,

Пролазу говорит: «Что, видишь ли, мой свет?»

Муж отвечает: «Нет!»

— «Ни крошечки?» — «Нимало;

Так темно, как теперь, еще и не бывало».

— «Ты шутишь?» — «Право, нет; да дай ты мне взглянуть».

— «Прелестная мечта! — Лукреция вскричала.—

Зачем польстила мне, чтоб после обмануть!

Ах! друг мой, как бы я желала,

Чтобы один твой глаз

Похож был на другой!» Пролаз,

При нежности такой, не мог стоять болваном;

Он сам разнежился и в радости души

Супругу наградил и шалью и тюрбаном.

Пролаз! ты этот день во святцах запиши:

Пример согласия! Жена и муж с обновой!

Но что записывать? Пример такой не новый.

1791

65. ПРИЧУДНИЦА{*}

В Москве, которая и в древни времена

Прелестными была обильна и славна,

Не знаю подлинно, при коем государе,

А только слышал я, что русские бояре

Тогда уж бросили запоры и замки,

Не запирали жен в высоки чердаки,

Но, следуя немецкой моде,

Уж позволяли им в приятной жить свободе;

И светская тогда жена

¹⁰ Могла без опасенья,

С домашним другом иль одна,

И на качелях быть в день светла воскресенья,

И в кукольный театр от скуки завернуть,

И в роще Марьиной под тенью отдохнуть, —

В Москве, я говорю, Ветрана процветала.

Она пригожеством лица,

Здоровьем и умом блистала;

Имела мать, отца;

Имела лестну власть щелчки давать супругу;

²⁰ Имела, словом, всё: большой тесовый дом,

С берлинами сарай, изрядную услугу,

Гуслиста, карлицу, шутов и дур содом

И даже двух сорок, которые болтали

Так точно, как она, — однако ж меньше знали.

Ветрана куколкой всегда разряжена

И каждый день окружена

Знакомыми, родней и нежными сердцами;

Но все они при ней казались быть льстецами,

Затем что всяк из них завидовал то ей,

³⁰ То цугу вороных коней,

То парчевому ее платью,

И всяк хотел бы жить с такою благодатью.

Одна Ветрана лишь не ведала цены

Всех благ, какие ей фортуною даны;

Ни блеск, ни дружество, ни пляски, ни забавы,

Ни самая любовь — ведь есть же на свету

Такие чудны нравы! —

Не трогали мою надменну красоту.

Ей царствующий град казался пуст и скучен,

⁴⁰ И всяк, кто ни был ей знаком,

С каким-нибудь да был пятном:

«Тот глуп, другой урод; тот ужасть[1] неразлучен;

Сердечкин ноет всё, вздыханьем гонит вон;

Такой-то всё молчит и погружает в сон;

Та всё чинится, та болтлива;

А эта слишком зла, горда, самолюбива».

Такой отзыв ее знакомых всех отбил!

Родня и друг ее забыл;

Любовник разлюбил;

⁵⁰ Приезд к пригоженькой невеже

Час от часу стал реже, реже —

Осталась наконец лишь с гордостью одной:

Утешно ли кому с подругой жить такой,

Надутой, но пустой?

Она лишь пучит в нас, а не питает душу!

Пожалуй, я в глаза сказать ей то не струшу.

Итак, Ветрана с ней сначала ну зевать,

Потом уж и грустить, потом и тосковать,

И плакать, и гонцов повсюду рассылать

⁶⁰ За крестной матерью; а та, извольте знать,

Чудесной силою неведомой науки

Творила на Руси неслыханные штуки! —

О, если бы восстал из гроба ты в сей час,

Драгунский витязь мой, о ротмистр Брамербас,

Ты, бывший столько лет в Малороссийском крае

Игралищем злых ведьм!.. Я помню, как во сне,

Что ты рассказывал еще ребенку мне,

Как ведьма некая в сарае,

Оборотя тебя в драгунского коня,

⁷⁰ Гуляла на хребте твоем до полуночи,

Доколе ты уже не выбился из мочи;

Каким ты ужасом разил тогда меня!

С какой, бывало, ты рассказывал размашкой,

В колете вохряном и в длинных сапогах,

За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой!

Какой огонь тогда пылал в твоих глазах!

Как волосы твои, седые с желтиною,

В природной простоте взвевали по плечам!

С каким безмолвием ты был внимаем мною!

⁸⁰ В подобном твоему я страхе был и сам,

Стоял как вкопанный, тебя глазами мерил

И, что уж ты не конь... еще тому не верил!

О, если бы теперь ты, витязь мой, воскрес,

Я б смелый был певец неслыханных чудес!

Не стал бы истину я закрывать под маску, —

Но, ах, тебя уж нет, и быль идет за сказку.

Простите! виноват! немного отступил;

Но, истинно, не я, восторг причиной был;

Однако я клянусь моим Пермесским богом,

⁹⁰ Что буду продолжать обыкновенным слогом;

Итак, дослушайте ж. Однажды, вечерком,

Сидит, облокотясь, Ветрана под окном

И, возведя свои уныло-ясны очи

К задумчивой луне, сестрице смуглой ночи,

Грустит и думает: «Прекрасная луна!

Скажи, не ты ли та счастливая страна,

Где матушка моя ликует?

Увы! неужель ей, которой небеса

Вручили власть творить различны чудеса,

¹⁰⁰ Неведомо теперь, что дочь ее тоскует,

Что крестница ее оставлена от всех

И в жизни никаких не чувствует утех?

Ах, если бы она хоть глазки показала!»

И с этой мыслью вдруг Всеведа ей предстала.

«Здорово, дитятко! — Ветране говорит. —

Как поживаешь ты?.. Но что твой кажет вид?

Ты так стара! так похудела!

И бывши розою, как лилия бледна!

Скажи мне, отчего так скоро ты созрела?

¹¹⁰ Откройся...» — «Матушка! — ответствует она. —

Я жизнь мою во скуке трачу;

Настанет день — тоскую, плачу;

Покроет ночь — опять грущу

И всё чего-то я ищу».

— «Чего же, светик мой? или ты нездорова?»

— «О нет, грешно сказать», — «Иль дом ваш не богат?»

— «Поверьте, не хочу ни мраморных палат».

— «Иль муж обычая лихого?»

— «Напротив, вряд найти другого,

¹²⁰ Который бы жену столь горячо любил».

— «Иль он не нравится?» — «Нет, он довольно мил».

— «Так разве от своих знакомых неспокойна?»

— «Я более от них любима, чем достойна».

— «Чего же, глупенька, тебе недостает?»

— «Признаться, матушка, мне так наскучил свет,

И так я всё в нем ненавижу,

Что то одно и сплю и вижу,

Чтоб как-нибудь попасть отсель

Хотя за тридевять земель;

¹³⁰ Да только, чтобы всё в глазах моих блистало,

Всё новостию поражало

И редкостью мой ум и взор;

Где б разных дивностей собор

Представил быль как небылицу...

Короче: дай свою увидеть мне столицу!»

Старуха хитрая, кивая головой,

«Что делать, — мыслила, — мне с просьбою такой?

Желанье дерзко... безрассудно,

То правда; но его исполнить мне нетрудно;

¹⁴⁰ Зачем же дурочку отказом огорчить?..

К тому ж, я тем могу ее и поучить».

«Изрядно! — наконец сказала.—

Исполнится, как ты желала».

И вдруг, о чудеса!

И крестница, и мать взвились под небеса

На лучезарной колеснице,

Подобной в быстроте синице,

И меньше, нежель в три мига,

Спустились в новый мир, от нашего отменный,

¹⁵⁰ В котором трон весне воздвигнут неизменный!

В нем реки как хрусталь, как бархат берега,

Деревья яблонны, кусточки ананасны,

А горы все или янтарны, иль топазны.

Каков же феин был дворец — признаться вам,

То вряд изобразит и Богданович[1] сам.

Я только то скажу, что все материалы

(А впрочем, выдаю я это вам за слух),

Из коих феин кум, какой-то славный дух,

Дворец сей сгромоздил, лишь изумруд, опалы,

¹⁶⁰ Порфир, лазурь, пироп, кристалл,

Жемчуг и лалл,

Все, словом, редкости богатыя природы,

Какими свадебны набиты русски оды;

А сад — поверите ль? — не только описать

Иль в сказке рассказать,

Но даже и во сне его нам не видать.

Пожалуй, выдумать нетрудно,

Но всё то будет мало, скудно,

Иль много-много, что во тьме кудрявых слов

¹⁷⁰ Удастся Сарское Село себе представить,

Армидин сад иль Петергоф;

Так лучше этот труд оставить

И дале продолжать. Ветрана, николи

Диковинок таких не видя на земли,

Со изумленьем все предметы озирает

И мыслит, что мечта во сне над ней играет;

Войдя же в храмины чудесницы своей,

И пуще щурится: то блеск от хрусталей,

Сребристая луны сражался с лучами,

¹⁸⁰ Которые б почлись за солнечные нами,

Как яркой молнией слепит Ветранин взор;

То перламутр хрустит под ней или фарфор...

Ахти! Опять понес великолепный вздор!

Но быть уж так, когда пустился.

Итак, переступя один, другой порог,

Лишь к третьему пришли, богатый вдруг чертог

Не ветерком, но сам собою растворился!

«Ну, дочка, поживай и веселися здесь! —

Всеведа говорит. — Не только двор мой весь,

¹⁹⁰ Но даже и духов подземных и воздушных,

Велениям моим послушных,

Даю во власть твою; сама же я, мой свет,

Отправлюся на мало время —

Ведь у меня забот беремя —

К сестре, с которою не виделась сто лет;

Она недалеко живет отсюда — в Коле;

Да по дороге уж оттоле

Зайду и к брату я,

Камчатскому шаману.

²⁰⁰ Прощай, душа моя!

Надеюсь, что тебя довольнее застану!»

Тут коврик-самолет она подостлала,

Ступила, свистнула и вмиг из глаз ушла,

Как будто бы и не была.

А удивленная Ветрана,

Как новая Диана,

Осталась между нимф, исполненных зараз;

Они тотчас ее под ручки подхватили,

Помчали и за стол роскошный посадили,

²¹⁰ Какого и видо́м не видано у нас.

Ветрана кушает, а девушки прекрасны,

Из коих каждая почти как ты... мила,

Поджавши руки вкруг стола,

Поют ей арии веселые и страстны,

Стараясь слух ее и сердце услаждать.

Потом, она едва задумала вставать,

Вдруг — девушек, стола не стало,

И залы будто не бывало:

Уж спальней сделалась она!

²²⁰ Ветрана чувствует приятну томность сна,

Спускается на пух из роз в сплетенном нише;

И в тот же миг смычок невидимый запел,

Как будто бы сам Диц за пологом сидел;

Смычок час от часу пел тише, тише, тише

И вместе наконец с Ветраною уснул.

Прошла спокойна ночь; натура пробудилась;

Зефир вспорхнул,

И жертва от цветов душистых воскурилась;

Взыграл и солнца луч, и голос соловья,

²³⁰ Слиянный с сладостным журчанием ручья

И с шумом резвого фонтана,

Воспел; «Проснись, проснись, счастливая Ветрана!»

Она проснулася — и спальная уж сад,

Жилище райское веселий и прохлад!

Повсюду чудеса Ветрана обретала;

Где только ступит лишь, тут роза расцветала;

Здесь рядом перед ней лимонны дерева,

Там миртовый кусток, там нежна мурава

От солнечных лучей, как бархат, отливает;

²⁴⁰ Там речка по песку златому протекает;

Там светлого пруда на дне

Мелькают рыбки золотые;

Там птички гимн поют природе и весне,

И попугаи голубые

Со эхом взапуски твердят:

«Ветрана! насыщай свой взгляд!»

А к полдням новая картина.

Сад превратился в храм,

Украшенный по сторонам

²⁵⁰ Столпами из рубина,

И с сводом в виде облаков

Из разных в хрустале цветов.

И вдруг от свода опустился

На розовых цепях стол круглый из сребра

С такою ж пищей, как вчера,

И в воздухе остановился;

А под Ветраной очутился

С подушкой бархатною трон,

Чтобы с него ей кушать,

²⁶⁰ И пение, каким гордился б Амфион,

Тех нимф, которые вчера служили, слушать:

«По чести, это рай! Ну, если бы теперь, —

Ветрана думает, — подкрался в эту дверь...»

И, слова не скончав, в трюмо она взглянула —

Сошла со трона и вздохнула!

Что делала потом она во весь тот день,

Признаться, сказывать и лень,

И не умеется, и было бы некстате;

А только объявлю, что в этой же палате,

²⁷⁰ Иль в храме, как угодно вам,

Был и вечерний стол, приличный лишь богам,

И что наутро был день новых превращений

И новых восхищений;

А на другой день то ж. «Но что это за мир? —

Ветрана говорит, гармонии внимая

Висящих по стенам золотострунных лир.—

Всё эдак, то тоска возьмет и среди рая!

Всё чудо из чудес, куда ни поглядишь;

Но что мне в том, когда товарища не вижу?

²⁸⁰ Увы! я пуще жизнь мою возненавижу!

Веселье веселит, когда его делишь».

Лишь это вымолвить успела,

Вдруг набежала тьма, встал вихорь, грянул гром,

Ужасна буря заревела;

Всё рушится, падет вверх дном,

Как не бывал волшебный дом;

И бедная Ветрана,

Бледна, безгласна, бездыханна,

Стремглав летит, летит, летит —

²⁹⁰ И где ж, вы мыслите, упала?

Средь страшных Муромских лесов,

Жилища ведьм, волков,

Разбойников и злых духов!

Ветрана возрыдала,

Когда, опомнившись, узнала,

Куда попалася она;

Все жилки с страха в ней дрожали!

Ночь адская была! ни звезды, ни луна

Сквозь черного ее покрова не мелькали;

³⁰⁰ Всё спит!

Лишь воет ветр, лишь лист шумит,

Да из дупла в дупло сова перелетает,

И изредка в глуши кукушка завывает.

Сиротка думает, идти ли ей иль нет,

И ждать, когда луны забрезжит бледный свет?

Но это час воров! Итак, она решилась

Не мешкая идти; итак, перекрестилась,

Вздохнула и пошла по вязкому песку

Со страхом и тоскою;

³¹⁰ Бледнеет и дрожит, лишь ступит шаг ногою;

Там предвещает ей последний час ку-ку!

Там леший выставил из-за деревьев роги;

То слышится ау; то вспыхнул огонек;

То ведьма кошкою бросается с дороги

Иль кто-то скрылся за пенек;

То по лесу раздался хохот,

То вой волков, то конский топот.

Но сердце в нас вещун: я сам то испытал,

Когда мои стихи в журналы отдавал;

³²⁰ Недаром и Ветрана плачет!

Уж в самом деле кто-то скачет

С рогатиной в руке, с пищалью за плечьми.

«Стой! стой! — он гаркает, сверкаючи очьми.—

Стой! кто б ты ни шел, по воле иль неволе;

Иль света не увидишь боле!..

Кто ты?» — нагнав ее, он грозно продолжал;

Но, видя, что у ней страх губы оковал,

Берет ее в охапку

И поперек кладет седла,

³³⁰ А сам, надвинув шапку,

Припав к луке, летит, как из лука стрела,

Летит, исполненный отваги,

Чрез холмы, горы и овраги

И, Клязьмы доскакав высоких берегов,

Бух прямо с них в реку, не говоря двух слов;

Ветрана ж: ах!.. и пробудилась —

Представьте, как она, взглянувши, удивилась!

Вся горница полна людей:

Муж в головах стоял у ней;

³⁴⁰ Сестры и тетушки вокруг ее постели

В безмолвии сидели;

В углу приходский поп молился и читал;

В другом углу колдун досужий[1] бормотал;

У шкафа ж за столом, восчанкою накрытым,

Прописывал рецепт хирургус из немчин,

Который по Москве считался знаменитым,

Затем, что был один.

И всё собрание, Ветраны с первым взором:

«Очнулась!» — возгласило хором;

³⁵⁰ «Очнулась!» — повторяет хор;

«Очнулась!» — и весь двор

Запрыгал, заплясал, воскликнул: «Слава богу!

Боярыня жива! нет горя нам теперь!»

А в эту самую тревогу

Вошла Всеведа в дверь

И бросилась к Ветране.

«Ах, бабушка! зачем явилась ты не ране? —

Ветрана говорит. — Где это я была?

И что я видела?.. Страх... ужас!» — «Ты спала,

³⁶⁰ А видела лишь бред, — Всеведа отвечает. —

Прости, — развеселясь, старуха продолжает, —

Прости мне, милая! Я видела, что ты

По молодости лет ударилась в мечты;

И для того, когда ты с просьбой приступила,

Трехсуточным тебя я сном обворожила

И в сновидениях представила тебе,

Что мы, всегда чужой завидуя судьбе

И новых благ желая,

Из доброй воли в ад влечем себя из рая.

³⁷⁰ Где лучше, как в своей родимой жить семье?

Итак, вперед страшись ты покидать ее!

Будь добрая жена и мать чадолюбива,

И будешь всеми ты почтенна и счастлива».

С сим словом бросилась Ветрана обнимать

Супруга, всех родных и добрую Всеведу;

Потом все сродники приглашены к обеду;

Наехали, нашли и сели пировать.

Уж липец зашипел, всё стало веселее,

Всяк пьет и говорит, любуясь на бокал:

³⁸⁰ «Что матушки Москвы и краше и милее?»—

Насилу досказал.

1794

Басни

Книга первая

66. ДУБ И ТРОСТЬ{*}

Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры:

«Жалею, — Дуб сказал, склоня к ней важны взоры, —

Жалею, Тросточка, об участи твоей!

Я чаю, для тебя тяжел и воробей;

Легчайший ветерок, едва струящий воду,

Ужасен для тебя, как буря в непогоду,

И гнет тебя к земли,

Тогда как я — высок, осанист и вдали

Не только Фебовы лучи пересекаю,

Но даже бурный вихрь и громы презираю;

Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;

Всё для меня Зефир, тебе ж всё Аквилон.

Блаженна б ты была, когда б росла со мною:

Под тению моей густою

Ты б не страшилась бурь; но рок тебе судил

Расти, наместо злачна дола,

На топких берегах владычества Эола,

По чести, и в меня твой жребий грусть вселил».

— «Ты очень жалостлив, — Трость Дубу отвечала, —

Но, право, о себе еще я не вздыхала,

Да не о чем и воздыхать:

Мне ветры менее, чем для тебя, опасны.

Хотя порывы их ужасны

И не могли тебя досель поколебать,

Но подождем конца». — С сим словом вдруг завыла

От севера гроза и небо помрачила;

Ударил грозный ветр — всё рушит и валит,

Летит, кружится лист; Трость гнется — Дуб стоит.

Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи—

И тот, на коего с трудом взирали очи,

Кто ада и небес едва не досягал, —

Упал!

<1795>

67. ПЕТУХ, КОТ И МЫШОНОК{*}

О дети, дети! как опасны ваши лета!

Мышонок, не видавший света,

Попал было в беду, и вот как он об ней

Рассказывал в семье своей:

«Оставя нашу нору

И перебравшися чрез гору,

Границу наших стран, пустился я бежать,

Как молодой мышонок,

Который хочет показать,

Что он уж не ребенок.

Вдруг с розмаху на двух животных набежал:

Какие звери, сам не знал;

Один так смирен, добр, так плавно выступал,

Так миловиден был собою!

Другой нахал, крикун, теперь лишь будто с бою;

Весь в перьях; у него косматый крюком хвост;

Над самым лбом дрожит нарост

Какой-то огненного цвета,

И будто две руки, служащи для полета;

Он ими так махал

И так ужасно горло драл,

Что я, таки не трус, а подавай бог ноги —

Скорее от него с дороги.

Как больно! Без него я, верно, бы в другом

Нашел наставника и друга!

В глазах его была написана услуга;

Как тихо шевелил пушистым он хвостом!

С каким усердием бросал ко мне он взоры,

Смиренны, кроткие, но полные огня!

Шерсть гладкая на нем, почти как у меня;

Головка пестрая, и вдоль спины узоры;

А уши как у нас, и я по ним сужу,

Что у него должна быть симпатия с нами,

Высокородными мышами».

— «А я тебе на то скажу, —

Мышонка мать остановила, —

Что этот доброхот,

Которого тебя наружность так прельстила,

Смиренник этот... Кот!

Под видом кротости он враг наш, злой губитель;

Другой же был Петух, миролюбивый житель.

Не только от него не видим мы вреда

Иль огорченья,

Но сам он пищей нам бывает иногда.

Вперед по виду ты не делай заключенья».

1802

68. МЫШЬ, УДАЛИВШАЯСЯ ОТ СВЕТА{*}

Восточны жители, в преданиях своих,

Рассказывают нам, что некогда у них

Благочестива Мышь, наскуча суетою,

Слепого счастия игрою,

Оставила сей шумный мир

И скрылась от него в глубокую пещеру:

В голландский сыр.

Там, святостью одной свою питая веру,

К спасению души трудиться начала:

Ногами

И зубами

Голландский сыр скребла, скребла

И выскребла досужньш часом

Изрядну келейку с достаточным запасом.

Чего же более? В таких-то Мышь трудах

Разъелась так, что страх!

Короче — на пороге рая!

Сам бог блюдет того,

Работать миру кто отрекся для него.

Однажды пред нее явилось, воздыхая,

Посольство от ее любезных земляков;

Оно идет просить защиты от дворов

Противу кошечья народа,

Который вдруг на их республику напал

И Крысополис их в осаде уж держал.

«Всеобща бедность и невзгода, —

Посольство говорит, — причиною, что мы

Несем пустые лишь сумы;

Что было с нами, всё проели,

А путь еще далек! И для того посмели

Зайти к тебе и бить челом

Снабдить нас в крайности посильным подаяньем».

Затворница на то, с душевным состраданьем

И лапки положа на грудь свою крестом,

«Возлюбленны мои! — смиренно отвечала. —

Я от житейского давно уже отстала;

Чем, грешная, могу помочь?

Да ниспошлет вам бог! А я и день и ночь

Молить его за вас готова».

Поклон им, заперлась, и более ни слова.

Кто, спрашиваю вас, похож на эту Мышь?

Монах? — Избави бог и думать!.. Нет, дервиш.

<1803>

69. ЧИЖИК И ЗЯБЛИЦА{*}

Чиж свил себе гнездо и, сидя в нем, поет:

«Ах! скоро ль солнышко взойдет

И с домиком меня застанет?

Ах! скоро ли оно проглянет?

Но вот уж и взошло! как тихо и красно!

Какая в воздухе, в дыханье, в жизни сладость!

Ах! я такого дня не видывал давно».

Но без товарища и радость нам не в радость:

Желаешь для себя, а ищешь разделить!

«Любезна Зяблица! — кричит мой Чиж соседке,

Смиренно прикорнувшей к ветке. —

Что ты задумалась? давай-ка день хвалить!

Смотри, как солнышко...» — Но солнце вдруг сокрылось,

И небо тучами отвсюду обложилось;

Все птицы спрятались, кто в гнезды, кто в реку,

Лишь галки стаями гуляют по песку

И криком бурю вызывают;

Да ласточки еще над озером летают;

Бык, шею вытянув, под плугом заревел;

А конь, поднявши хвост и разметавши гриву,

Ржет, пышет и летит чрез ниву.

И вдруг ужасный вихрь со свистом восшумел,

Со треском грянул гром, ударил дождь со градом,

И пали пастухи со стадом.

Потом прошла гроза, и солнце расцвело,

Всё стало ярче и светлее,

Цветы душистее, деревья зеленее —

Лишь домик у Чижа куда-то занесло.

О, бедненький мой Чиж! Он, мокрыми крылами

Насилу шевеля, к соседушке летит

И ей со вздохом и слезами,

Носок повеся, говорит:

«Ах! всяк своей бедой ума себе прикупит:

Впредь утро похвалю, как вечер уж наступит».

1793

70. ЛИСА-ПРОПОВЕДНИЦА{*}

Разбитая параличом

И одержимая на старости подагрой

И хирагрой,

Всем телом дряхлая, но бодрая умом

И в логике своей из первых мастерица,

Лисица

Уединилася от света и от зла

И проповедовать в пустыню перешла.

Там кроткие свои беседы растворяла

Хвалой воздержности, смиренью, правоте;

То плакала, то воздыхала

О братии, в мирской утопшей суете;

А братии и всего на проповедь сбиралось

Пять-шесть наперечет;

А иногда случалось

И менее того, и то Сурок да Крот,

Да две-три набожные Лани,

Зверишки бедные, без связей, без подпор;

Какой же ожидать от них Лисице дани?

Но лисий дальновиден взор:

Она переменила струны;

Взяла суровый вид и бросила перуны

На кровожаждущих медведей и волков,

На тигров, даже и на львов!

Что ж? слушателей тьма стеклася,

И слава о ее витийстве донеслася

До самого царя зверей,

Который, несмотря что он породы львиной,

Без шума управлял подвластною скотиной

И в благочестие вдался под старость дней.

«Послушаем Лису! — Лев молвил. — Что за диво?»

За словом вслед указ;

И в сутки, ежели не лживо

Историк уверяет нас,

Лиса привезена и проповедь сказала.

Какую ж проповедь! Из кожи лезла вон!

В тиранов гром она бросала,

А в страждущих от них дух бодрости вливала

И упование на время и закон.

Придворные оцепенели:

Как можно при дворе так дерзко говорить!

Друг на друга глядят, но говорить не смели,

Смекнув, что царь Лису изволил похвалить.

Как новость, иногда и правда нам по нраву!

Короче вам: Лиса вошла и в честь и славу;

Царь Лев, дав лапу ей, приветливо сказал:

«Тобой я истину познал

И боле прежнего гнушаться стал пороков;

Чего ж ты требуешь во мзду твоих уроков?

Скажи без всякого зазренья и стыда;

Я твой должник». Лиса глядь, глядь туда, сюда,

Как будто совести почувствуя улику.

«Всещедрый царь-отец! —

Ответствовала Льву с запинкой наконец. —

Индеек... малую толику».

<1805>

71. ЛАСТОЧКА И ПТИЧКИ{*}

Летунья Ласточка и там и сям бывала,

Про многое слыхала,

И многое видала,

А потому она

И боле многих знала.

Пришла весна,

И стали сеять лен. «Не по сердцу мне это! —

Пичужечкам она твердит. —

Сама я не боюсь, но вас жаль; придет лето,

И это семя вам напасти породит;

Произведет силки и сетки,

И будет вам виной

Иль смерти, иль неволи злой;

Страшитесь вертела и клетки!

Но ум поправит всё, и вот его совет:

Слетитесь на загон и выклюйте всё семя».

— «Пустое! — рассмеясь, вскричало мелко племя. —

Как будто нам в полях другого корма нет!»

Чрез сколько дней потом, не знаю,

Лен вышел, начал зеленеть,

А птичка ту же песню петь.

«Эй, худу быть! еще вам, птички, предвещаю:

Не дайте льну созреть;

Вон с корнем! или вам придет дождаться лиха!»

— «Молчи, зловещая вралиха! —

Вскричали птички ей. —

Ты думаешь, легко выщипывать всё поле!»

Еще прошло десяток дней,

А может, и гораздо боле,

Лен вырос и созрел.

«Ну, птички, вот уж лен поспел;

Как хочете меня зовите, —

Сказала Ласточка, — а я в последний раз

Еще пришла наставить вас:

Теперь того и ждите,

Что пахари начнут хлеб с поля убирать,

А после с вами воевать:

Силками вас ловить, из ружей убивать

И сетью накрывать;

Избавиться такого бедства

Другого нет вам средства,

Как дале, дале прочь. Но вы не журавли,

Для вас ведь море край земли;

Так лучше ближе приютиться,

Забиться в гнездышко да в нем не шевелиться»,

— «Пошла, пошла! других стращай

Своим ты вздором! —

Вскричали пташечки ей хором. —

А нам гулять ты не мешай».

И так они в полях летали да летали,

Да в клетку и попали.

Всяк только своему рассудку вслед идет;

А верует беде не прежде, как придет.

<1797>

72. ЧАСОВАЯ СТРЕЛКА{*}

«Кто равен мне? Солдат, любовник, сочинитель,

И сторож, и министр, и алтарей служитель,

И доктор, и больной, и самый государь —

Все чувствуют, что я важней, чем календарь!

Я каждому из них минуты означаю;

Деля и день и ночь, я время измеряю!»

Так, видя на нее зевающий народ,

Хвалилась Стрелка часовая,

Меж тем как бедная пружина, продолжая

Невидимый свой путь, давала Стрелке ход!

Пружина — секретарь; а Стрелка, между нами...

Но вы умны: смекайте сами.

<1805>

73. ЧЕЛОВЕК И КОНЬ{*}

Читатели! хотите ль знать,

Как лошадь нам покорна стала?

Когда семья людей за лакомство считала

Коренья, желуди жевать;

Когда еще не так, как ныне,

Не знали ни карет, ни шор, ни хомутов;

На стойлах не было коней, ни лошаков,

И вольно было жить, где хочешь, всей скотине,

В те времена Олень, поссорившись с Конем,

Пырнул его рогами.

Конь был и сам с огнем,

И мог бы отплатить, да на бегу ногами

Не так проворен, как Олень;

Гоняяся за ним напрасно, стал он в пень.

Что делать? Мщение от века

Пружина важная сердец;

И Конь прибегнул наконец

К искусству человека.

А тот и рад служить: скотину он взнуздал,

Вспрыгнул к ней на спину и столько рыси дал,

Что прыткий наш Олень в минуту стал их жертвой:

Настигнут, поражен и пал пред ними мертвый.

Тогда помощника она благодарит:

«Ты мой спаситель! — говорит; —

Мне не забыть того, пока жива я буду;

А между тем... уже невмочь моей спине,

Нельзя ль сойти с меня? Пора мне в степь отсюду!»

— «Зачем же не ко мне?—

Сказал ей Человек. — В степи какой ждать холи?

А у меня живи в опрятстве и красе

И по брюхо всегда в овсе».

Увы! что сладкий кус, когда нет милой воли!

Увидел бедный Конь и сам, что сглуповал,

Да поздно: под ярмом состарелся и пал.

<1805>

74. ЛЕБЕДЬ И ГАГАРЫ{*}

За то, что Лебедь так и бел и величав,

Гагары на него из зависти напали

И крылья, тиной замарав,

Вкруг Лебедя теснясь, нарочно отряхали

И брызгами его марали!

Но Лебедю вреда не сделали оне!

Он в воду погрузился

И в прежней белизне

С величеством явился.

Гагары в прозе и в стихах!

Возитесь как хотите,

Но, право, истинный талант не помрачите;

Удел его: сиять в веках.

<1805>

75. РУЖЬЕ И ЗАЯЦ{*}

Трусливых наберешь немало

От скорохода до щенка;

Но Зайца никого трусливей не бывало:

Увидя он Ружье, которое лежало

В ногах у спящего стрелка,

Так испугался,

Что даже и бежать с душою не собрался,

А только сжался

И, уши на спину, моргая носом, ждет,

Что вмиг Ружье убьет.

Проходит полчаса — перун еще не грянул.

Прошел и час — перун молчит,

А Заяц веселей глядит;

Потом, поободрясь, воспрянул,

Бросает любопытный взгляд —

Прыжок вперед, прыжок назад —

И наконец к Ружью подходит.

«Так это, — говорит, — на Зайца страх наводит?

Посмотрим ближе... да оно

Как мертвое лежит, не говорит ни слова!

Ага! хозяин спит, — так и Ружье равно

Бессильно, как лоза, без помощи другова»,

Сказавши это, Заяц мой

В минуту стал и сам герой:

Храбрится и Ружье уж лапою толкает.

«Прочь, бедна тварь! — Ружье молчанье прерывает. —

Или не знаешь ты, что я, лишь захочу,

Сейчас тебя в ничто за дерзость преврачу?

От грома моего и Лев победоносный,

И кровожадный Тигр со трепетом бегут;

Беги и ты, зверек несносный!

Иль молнии мои тебя сожгут».

— «Не так-то строго! —

От Зайца был Ружью ответ. —

Ведь ныне умудрился свет,

И между зайцами трусливых уж не много.

Ты страшно лишь в руках стрелка, а без него —

Ты ничего».

Ничто и ты, закон! — подумает читатель, —

Когда не бодрствует, но дремлет председатель.

1803

76. ОРЕЛ, КИТ, УЖ И УСТРИЦА{*}

Орел парил под облаками,

Кит волны рассекал, а Уж полз по земли;

И все, что редкость между нами,

О том и думать не могли,

Чтоб позавидовать чужой на свете доле.

Однако говорить и мыслить в нашей воле,

И Устрица моя нимало не винна,

Что, глядя на того, другого,

Восстала на судьбу она.

«Возможно ль! — думает, — неужель никакого

Таланта не дано лишь только мне одной?

Дай полечу и я!.. Нет, это дар не мой;

Дай поплыву!» — Всё и́дет хило.

«Хоть поползем». — Не тут-то было!

А что и этого досаднее сто раз:

Подкрался водолаз,

Который, видно, что подслушал,

Схватил ее, да в рот, и на здоровье скушал.

Вот так-то весь наш век

В пустых желаньях погибает,

И редкий человек

Доволен участью бывает.

«Изрядно, но... авось и лучшее найду».

А смотришь: и нашел беду!

<1795>

77. КАРЕТНЫЕ ЛОШАДИ{*}

Две лошади везли карету;

Осел, увидя их, сказал:

«С какою завистью смотрю на пару эту!

Нет дня, чтоб где-нибудь ее я не встречал;

Всё вместе: видно, очень дружны!»

— «Дурак, дурак! при всей длине своих ушей!—

Сказала вслед ему одна из лошадей. —

Ты только лишь глядишь на признаки наружны;

Диковинка ль всегда в упряжке быть одной,

А розно жить душой?

Увы! не нам чета живут на нас похоже!»

Вчера мне Хлоин муж шепнул в собраньи то же.

1802

78. ДВА ГОЛУБЯ {*}

Два Голубя друзьями были,

Издавна вместе жили,

И кушали, и пили.

Соскучился один всё видеть то ж да то ж;

Задумал погулять и другу в том открылся.

Тому весть эта острый нож;

Он вздрогнул, прослезился

И к другу возопил:

«Помилуй, братец, чем меня ты поразил?

Легко ль в разлуке быть?.. Тебе легко, жестокой!

Я знаю; ах! а мне... я, с горести глубокой,

И дня не проживу... к тому же рассуди,

Такая ли пора, чтоб в странствие пускаться?

Хоть до зефиров ты, голубчик, погоди!

К чему спешить? Еще успеем мы расстаться!

Теперь лишь Ворон прокричал,

И без сомнения — страшуся я безмерно! —

Какой-нибудь из птиц напасть он предвещал,

А сердце в горести и пуще имоверно!

Когда расстанусь я с тобой,

То будет каждый день мне угрожать бедой:

То ястребом лихим, то лютыми стрелками,

То коршунами, то силками —

Всё злое сердце мне на память приведет.

Ахти мне! — я скажу, вздохнувши, — дождь идет!

Здоров ли-то мой друг? не терпит ли он холод?

Не чувствует ли голод?

И мало ли чего не вздумаю тогда!»

Безумцам умна речь — как в ручейке вода:

Журчит и мимо протекает,

Затейник слушает, вздыхает,

А всё-таки лететь желает.

«Нет, братец, так и быть! — сказал он. — Полечу!

Но верь, что я тебя крушить не захочу;

Не плачь; пройдет дни три, и буду я с тобою

Клевать

И ворковать

Опять под кровлею одною;

Начну рассказывать тебе по вечерам —

Ведь всё одно да то же приговорится нам, —

Что видел я, где был, где хорошо, где худо;

Скажу: я там-то был, такое видел чудо,

А там случилось то со мной,

И ты, дружочек мой,

Наслушаясь меня, так сведущ будешь к лету,

Как будто бы и сам гулял по белу свету.

Прости ж!» — При сих словах

Наместо всех увы! и ах!

Друзья взглянулись, поклевались,

Вздохнули и расстались.

Один, носок повеся, сел;

Другой вспорхнул, взвился, летит, летит стрелою.

И, верно б, сгоряча край света залетел;

Но вдруг покрылось небо мглою,

И прямо страннику в глаза

Из тучи ливный дождь, град, вихрь, сказать вам словом —

Со всею свитою, как водится, гроза!

При случае таком, опасном, хоть не новом,

Голубчик поскорей садится на сучок

И рад еще тому, что только лишь измок.

Гроза утихнула, Голубчик обсушился

И в путь опять пустился.

Летит и видит с высока

Рассыпанно пшено, а возле — Голубка;

Садится, и в минуту

Запутался в сети; но сеть была худа,

Так он против нее носком вооружился;

То им, то ножкою тянув, тянув, пробился

Из сети без вреда,

С утратой перьев лишь. Но это ли беда?

К усугубленью страха

Явился вдруг Соко́л и, со всего размаха,

Напал на бедняка,

Который, как злодей, опутан кандалами,

Тащил с собой снурок с обрывками силка.

Но, к счастью, тут Орел с широкими крылами

Для встречи Сокола спустился с облаков;

И так, благодаря стечению воров,

Наш путник Соколу в добычу не достался,

Однако всё еще с бедой не развязался;

В испуге потеряв и ум и зоркость глаз,

Задел за кровлю он как раз

И вывихнул крыло; потом в него мальчишка —

Знать, голубиный был и в том еще умишка —

Для шутки камешек лукнул

И так его зашиб, что чуть он отдохнул;

Потом... потом, прокляв себя, судьбу, дорогу,

Решился бресть назад, полмертвый, полхромой;

И прибыл наконец калекою домой,

Таща свое крыло и волочивши ногу.

О вы, которых бог любви соединил!

Хотите ль странствовать? Забудьте гордый Нил

И дале ближнего ручья не разлучайтесь.

Чем любоваться вам? Друг другом восхищайтесь!

Пускай один в другом находит каждый час

Прекрасный, новый мир, всегда разнообразный!

Бывает ли в любви хоть миг для сердца праздный?

Любовь, поверьте мне, всё заменит для вас.

Я сам любил: тогда за луг уединенный,

Присутствием моей подруги озаренный, .

Я не хотел бы взять ни мраморных палат,

Ни царства в небесах!.. Придете ль вы назад,

Минуты радостей, минуты восхищений?

Иль буду я одним воспоминаньем жить?

Ужель прошла пора столь милых обольщений

И полно мне любить?

<1795>

79. ОРЕЛ И ЗМЕЯ{*}

Орел из области громов

Спустился отдохнуть на луг среди цветов

И встретил там Змею, ползущую по праху.

Завистливая тварь

Шипит и на Орла кидается с размаху.

Что ж делает пернатых царь?

Бросает гордый взгляд и к солнцу возлетает.

Так гений своему хулителю отмщает.

1805

80. ЗМЕЯ И ПИЯВИЦА{*}

«Как я несчастна!

И как завидна часть твоя! —

Однажды говорит Пиявице Змея. —

Ты у людей в чести, а я для них ужасна;

Тебе охотно кровь они свою дают;

Меня же все бегут и, если могут, бьют;

А кажется, равно мы с ними поступаем:

И ты и я людей кусаем».

— «Конечно! — был на то пиявицын ответ. —

Да в цели нашей сходства нет:

Я, например, людей к их пользе уязвляю,

А ты для их вреда;

Я множество больных чрез это исцеляю,

А ты и не больным смертельна завсегда.

Спроси самих людей: все скажут, что я права;

Я им лекарство, ты отрава».

Смысл этой басенки встречается, тотчас:

Не то ли Критика с Сатирою у нас?

<1803>

Книга вторая

81. МУДРЕЦ И ПОСЕЛЯНИН{*}

Как я люблю моих героев воспевать!

Не знаю, могут ли они меня прославить;

Но мне их тяжело оставить,

С животными я рад всечасно лепетать

И век мой коротать;

Люблю их общество! — Согласен я, конечно,

Есть и у них свой плут, сутяга и пролаз,

И хуже этого; но я чистосердечно

Скажу вам между нас:

Опасней тварей всех словесную считаю,

И плут за плута — я Лису предпочитаю!

Таких же мыслей был покойник мой земляк,

Не автор, ниже чтец, однако не дурак,

Честнейший человек, оракул всей округи.

Отец ли огорчен, размолвятся ль супруги,

Торгаш ли заведет с товарищем расчет,

Сиротка ль своего лишается наследства —

Всем нужда до его советов иль посредства.

Как важно иногда судил он у ворот

На лавке, окружен согласною семьею,

Детьми и внуками, друзьями и роднёю!

«Ты прав! ты виноват!» — бывало, скажет он,

И этот приговор был силен, как закон;

И ни один не смел, ни впрямь, ни стороною,

Скрыть правды пред его почтенной сединою.

Однажды, помню я, имел с ним разговор

Проезжий моралист, натуры испытатель:

«Скажи мне, — он спросил, — какой тебя писатель

Наставил мудрости? Каких монархов двор

Открыл перед тобой все таинства правленья?

Зенона ль строгого держался ты ученья

Иль Пифагоровым последовал стопам?

У Эпикура ли быть сча́стливым учился

Или божественным Платоном озарился?»

— «А я их и не знал ниже по именам! —

Ответствует ему смиренно сельский житель. —

Природа мне букварь, а сердце мой учитель.

Вселенну населил животными творец;

В науке нравственной я их брал в образец;

У кротких голубков я перенял быть нежным;

У муравья — к труду прилежным

И на зиму запас копить;

Волом я научен терпенью;

Овечкою — смиренью;

Собакой — неусыпным быть;

А если б мы детей невольно не любили,

То куры бы меня любить их научили;

По мне же, так легко и всякого любить!

Я зависти не знаю;

Доволен тем, что есть, — богатый пусть богат,

А бедного всегда как брата обнимаю

И с ним делиться рад;

Стараюсь наконец рассудка быть под властью,

И только, — вот и вся моя наука счастью!»

<1805>

82. ВОРОБЕЙ И ЗЯБЛИЦА{*}

«Умолк Соловушка! Конечно, бедный, болен

Или подружкой недоволен,

А может, и несчастлив в ней!

Мне жалок он!» — сказал печально Воробей.

«Он жалок? — Зяблица к словам его пристала. —

Как мало в сердце ты читал!

Я лучше отгадала:

Любил он, так и пел; стал счастлив — замолчал».

<1805>

83. ИСТОРИЯ{*}

Столица роскоши, искусства и наук

Пред мужеством и силой пала;

Но хитрым мастерством художнических рук

Еще она блистала

И победителя взор дикий поражала.

Он с изумлением глядит на истукан

С такою надписью: «Блюстителю граждан,

Отцу отечества, утехе смертных рода

От благодарного народа».

Царь-варвар тронут был

Столь новой для него и благородной данью;

Влеком к невольному вниманью,

В молчаньи долго глаз он с лика не сводил.

«Хочу, — сказал потом, — узнать его деянья».

И вмиг толмач его, разгнув бытописанья,

Читает вслух: «Сей царь бич подданных своих,

Родился к гибели и посрамленью их:

Под скипетром его железным

Закон безмолвствовал, дух доблести упал,

Достойный гражданин считался бесполезным,

А раб коварством путь к господству пролагал».

В таком-то образе Историей правдивой

Потомству предан был отечества отец.

«Чему же верить мне?» — воскликнул наконец

Смятенный скиф. «Монарх боголюбивый! —

Согнувшись до земли, вельможа дал ответ:

Я, раб твой, при царях полвека пресмыкался;

Сей памятник в моих очах сооружался,

Когда еще тиран был бодр и в цвете лет;

А повесть, сколько я могу припомнить ныне,

О нем и прочем вышла в свет

Гораздо по его кончине».

1818

84. ПРОХОЖИЙ{*}

Прохожий, в монастырь зашедши на пути,

Просил у братии позволенья

На колокольню их взойти.

Взошел и стал хвалить различные явленья,

Которые ему открыла высота.

«Какие, — он вскричал, — волшебные места!

Вдруг вижу горы, лес, озера и долины!

Великолепные картины!

Не правда ли?» — вопрос он сделал одному

Из братий, с ним стоящих.

«Да! — труженик, вздохнув, ответствовал ему:—

Для проходящих».

<1803>

85. МУХА {*}

Бык с плугом на покой тащился по трудах;

А Муха у него сидела на рогах,

И Муху же они дорогой повстречали.

«Откуда ты, сестра?» — от этой был вопрос.

А та, поднявши нос,

В ответ ей говорит: «Откуда? — мы пахали!»

От басни завсегда

Нечаянно дойдешь до были.

Случалось ли подчас вам слышать, господа:

«Мы сбили! Мы решили!»

<1805>

86. ДВА ДРУГА{*}

Давно уже, давно два друга где-то жили,

Одну имели мысль, одно они любили

И каждый час

Друг с друга не спускали глаз;

Всё вместе; только ночь одна их разводила;

Но нет, и в ночь душа с душою говорила.

Однажды одному приснился страшный сон;

Он вмиг из дому вон,

Бежит встревоженный ко другу

И будит. Тот вскочил.

«Какую требуешь услугу? —

Смутясь, он говорил. —

Так рано никогда мой друг не пробуждался!

Что значит твой приход? Иль в карты проигрался?

Вот вся моя казна! Иль кем ты огорчен?

Вот шпага! Я бегу — умру иль ты отмщен!»

— «Нет, нет, благодарю; ни это, ни другое, —

Друг нежный отвечал, — останься ты в покое:

Проклятый сон всему виной!

Мне снилось на заре, что друг печален мой,

И я... я столько тем смутился,

Что тотчас пробудился

И прибежал к тебе, чтоб успокоить дух».

Какой бесценный дар — прямой, сердечный друг!

Он всякие к твоей услуге ищет средства:

Отгадывает грусть, предупреждает бедства;

Его безделка, сон, ничто приводит в страх,

Друг в сердце, друг в уме — и он же на устах!

<1795>

87. ДОН-КИШОТ{*}

Надсевшись Дон-Кишот с баранами сражаться,

Решился лучше их пасти

И жизнь невинную в Аркадии вести.

Проворным долго ль снаряжаться?

Обломок дротика пошел за посошок,

Котомкой с табаком мешок,

Фуфайка спальная пастушечьим камзолом,

А шляпу, в знак его союза с нежным полом,

У клюшницы своей соломенную взял

И лентой розового цвета

Под бледны щеки подвязал

Узлами в образе букета.

Спустил на волю кобеля,

Который к хлебному прикован был амбару;

Послал в мясном ряду купить баранов пару,

И стадо он свое рассыпал на поля

По первому морозу;

И начал воспевать зимой весенню розу.

Но в этом худа нет: веселому всё в лад,

И пусть играет всяк любимою гремушкой;

А вот что невпопад:

Идет коровница — почтя ее пастушкой,

Согнул наш пастушок колена перед ней

И, размахнув руками,

Отборными словами

Пустился петь эклогу ей.

«Аглая! — говорит, — прелестная Аглая!

Предмет и тайных мук и радостей моих!

Всегда ли будешь ты, мой пламень презирая,

Лелеять и любить овечек лишь своих?

Послушай, милая! там, позади кусточков,

На дереве гнездо нашел я голубочков:

Прими в подарок их от сердца моего;

Я рад бы подарить любезную полсветом —

Увы! мне, кроме их, бог не дал ничего!

Они белы как снег, равны с тобою цветом,

Но сердце не твое у них!»

Меж тем как толстая коровница Аглая,

Кудрявых слов таких

Седого пастушка совсем не понимая,

Стоит разинув рот и выпуча глаза,

Ревнивый муж ее, подслушав селадона,

Такого дал ему туза,

Что он невольно лбом отвесил три поклона;

Однако ж головы и тут не потерял.

«Пастух — невежда!— он вскричал. —

Не смей ты нарушать закона!

Начнем пастуший бой:

Пусть победителя Аглая увенчает—

Не бей меня, но пой!»

Муж грубый кулаком вторичным отвечает,

И, к счастью, в глаз, а не в висок.

Тут нежный, верный пастушок,

Смекнув, что это въявь увечье, не проказа,

Чрез поле рысаком во весь пустился дух

И с этой стал поры не витязь, не пастух,

Но просто — дворянин без глаза.

Ах! часто и в себе я это замечал,

Что, глупости бежа, в другую попадал.

<1805>

88. СОВЕСТЬ{*}

Не тигр, а человек — и сын убил... отца!

Убил, но никому не ведомо то было;

Однако ж сердце в нем уныло,

Завянул цвет лица,

Стал робок, одичал и наконец сокрылся

В дремучие леса.

Однажды, между тем как он бродил, томился,

Попалося ему в глаза

Воробышков гнездо; он подобрал каменья

И начал в них лукать.

Прохожий, видя то и выйдя из терпенья,

Кричит ему: «Почто невинных убивать?»

— «Как! — он ответствует. — Легка ли небылица?

Проклятые кричат, что я отцеубийца!»

Прохожий на него бросает строгий взор;

Он весь трясется и бледнеет;

Злодейство на челе час от часу яснеет;

Винится, и вкусил со смертию позор.

О совесть! добрых душ последняя подруга!

Где уголок земного круга,

Куда бы не проник твой глас?

Неумолимая! везде найдешь ты нас.

<1798>

89. ПРИДВОРНЫЙ И ПРОТЕЙ{*}

Издавна говорят, что будто царедворцы

Для польз отечества худые ратоборцы;

А я в защиту их скажу, что в старину

Придворный именно спас целую страну.

А вот как это и случилось.

Был мор; из края в край всё царство заразилось;

И раб, и господин, и поп, лейбмедик сам —

Всё мрет; а срок бедам

Зависел от ума Протея.

Но кто к нему пойдет? Кривляка этот бог

И прытких делывал без ног,

Различны виды брать умея.

Из тысячи граждан один был только смел,

Хотя он при дворе возрос и поседел,

Идти на всякий страх, во что бы то ни стало.

Увидя рыцаря, Протей затрепетал,

И вмиг — как не бывал,

А выползла змея красивая, скрыв жало.

«Куда как мудрено! —

Сказал с усмешкою Придворный. —

Я ползать и колоть уж выучен давно».

И кинулся герой проворный

Ловить Протея. Тот вдруг обезьяной стал,

Там волком, там лисою.

«Не хвастайся передо мною!

И этому горазд!» — Придворный говорил,

А между тем его веревкою крутил;

Скрутя же, говорить легко его заставил

И целую страну от мора тем избавил.

<1803>

90. СЛЕПЕЦ И РАССЛАБЛЕННЫЙ{*}

«И ты несчастлив!.. дай же руку!

Начнем друг другу помогать.

Ты скажешь: есть кому мне вздох мой передать;

А я скажу: мою он знает грусть и муку —

И легче будет нам».

Так говорил мудрец Востока,

И вот его же притча вам.

Два были нищие, и оба властью рока

Лишенны были средств купить трудами хлеб;

Один был слеп,

Другой расслабленный; желают смерти оба;

Но горемыки здесь как дара ждут и гроба:

На помощь к ним и смерть нейдет.

Расслабленный конца своим страданьям ждет

На голой мостовой, снося и жар, и холод,

Всего же чаще голод

И нечувствительность румяных богачей.

Слепец равно терпел, или еще и боле:

Тот мог, хотя вдали, в день летний видеть поле;

А для него уж нет и солнечных лучей!

Вся жизнь глубока ночь, и скоро ль рассветает,

Увы! не знает.

Одной собачкой он был искренно любим,

Ласкаем и водим;

И ту какие-то злодеи не украли,

А нагло от его веревки отвязали

И увели с собой.

Слепец случайно очутился

На том же месте, где расслабленный томился;

Он слышит стон его, и сам пускает вздох.

«Товарищ! — говорит. — Несчастных сводит бог;

Нам должно побрататься,

Иметь одну суму

И вместе горевать. Не станем разлучаться!»

— «Согласен, — отвечал расслабленный ему, —

Но, добрая душа! какою мы подмогой

Друг другу можем быть? Ты слеп, а я безногой!

Что ж будем делать мы? еще тебе скажу».

— «Как? — подхватил слепец. — Ты зряч, а я хожу;

Так ты ссужай меня глазами,

А я с охотою ссужусь тебе ногами;

Ты за меня гляди, я за тебя пойду —

И будем каждый так служить в свою чреду».

<1805>

91. ОТЕЦ С СЫНОМ {*}

— «Скажите, батюшка, как счастия добиться?» —

Сын спрашивал отца. А тот ему в ответ:

«Дороги лучшей нет,

Как телом и умом трудиться,

Служа отечеству, согражданам своим,

И чаще быть с пером и книгой,

Когда быть дельными хотим».

— «Ах, это тяжело! как легче бы?» — «Интригой,

Втираться жабой и ужом

К тому, кто при дворе фортуной вознесется...»

— «А это низко!» — «Ну, так просто... быть глупцом:

И этак многим удается».

<1805>

92. СУП ИЗ КОСТЕЙ{*}

«О времена! о времена! —

Собака, выходя из кухни, горько выла. —

Прощайся и с костьми! будь вечно голодна

И околей за то, что с верностью служила!

Вот дождались каких мы дней!

Безвременная смерть! уж нет нам и костей!»

— «Да где ж они?» — вопрос ей сделала другая,

Собака пожилая,

Прикованна подле ворот.

— «В котле, да не для нас, а для самих господ:

Какой-то выдумщик, злодей собачью роду,

И верно уж француз, пустил и кости в моду!

Он выдумал из них дешевый суп варить

И хочет им людей кормить;

А нам уже ни кости!

Я тресну с голода и злости!»

— «А мой совет, — сказал на привязи мудрец, —

В молчании терпеть, пока судьба сурова!

Ведь этот случай нам не первый образец:

Большой всегда на счет меньшова».

<1805>

93. ПЧЕЛА И МУХА{*}

«Здорово, душенька?— влетя в окно, Пчела

Так Мухе говорила. —

Сказать ли весточку? Какой я сот слепила!

Мой мед прозрачнее стекла;

И как душист! как сладок, вкусен!»

— «Поверю, — Муха ей ответствует, — ваш род

Природно в том искусен;

А я хотела б знать, каков-то будет плод,

Продлятся ли жары?» — «Да! что-то будет с медом?»

— «Ах! этот мед да мед, твоим всегдашним бредом!»

— «Да для того, что мед...» — «Опять? нет сил терпеть...

Какое малодушье!

Я, право, получу от слов твоих удушье».

— «Удушье? ничего! съесть меду да вспотеть,

И всё пройдет; мой мед...» — «Чтоб быть тебе без жала! —

С досадой Муха ей сказала. —

Сокройся в улий свой, вралиха, иль молчи!»

О, эгоисты-рифмачи!

<1805>

94. СЛОН И МЫШЬ{*}

Как ни велик и силен Слон,

Однако же и он

Поиман мудростью людскою:

Превосходительный тяжелою стопою

Ступил по хворосту — и провалился в ров.

Чрез час потом и Мышь подверглась той же доле.

Но Мышке там простор; она, не тратя слов,

Пошла карабкаться и выпрыгнула в поле;

А великан мой, став по нужде философ,

Не могши в западне ниже пошевелиться:

«Увы! — кричит. — К чему ведет нас толщина?

Что в росте? Мелочным не страх и провалиться,

И Мышка в западне свободнее Слона!»

<1810>

95. БЫК И КОРОВА{*}

«Как жалок ты! — Быку Корова говорила.—

Судьба тебя на труд всегдашний осудила».

Наутро повели Корову на убой,

К закланию богам. Бык, вспомни речь вчерашню,

«Гордись, красавица, — сказал, — своей судьбой:

Ты к алтарям идешь, а я — опять на пашню».

<1810>

96. БОБР, КАБАН И ГОРНОСТАЙ{*}

Кабан, да Бобр, и Горностай

Стакнулись к выгодам искать себе дороги.

По долгом странствии, в пути отбивши ноги,

Приходят наконец в обетованный край,

Привольный для всего; однако ж этот рай

Был окружен болотом,

Вместилищем и жаб и змей.

Что делать? Никаким не можно изворотом

Болота миновать, а кто себе злодей?

Кому охотно жизнь отваживать без славы?

В раздумьи путники стоят у переправы.

«Осмелюсь», — Горностай помыслил; и слегка

Он лапку вброд и вон, и одаль в два прыжка:

«Нет! братцы, — говорит, — по совести признаться,

Со всем обилием край этот не хорош;

Чтоб вход к нему найти, так должно замараться,

А мне и пятнышко ужаснее, чем нож!»

— «Ребята! — Бобр сказал. — С терпеньем

И уменьем

Добьешься до всего; я в две недели мост

Исправный здесь построю:

Тогда мы перейдем к довольству и покою;

И гады в стороне, и не замаран хвост;

Вся сила не спешить и бодрствовать в надежде».

— «В полмесяца? пустяк! я буду там и прежде», —

Вскричал Кабан — и разом вброд:

Ушел по рыло в топь, и змей и жаб — всё давит,

Ногами бьет, пыхтит, упорно к цели правит,

И хватски на берег из мутных вылез вод.

Меж тем как на другом товарищи зевают,

Кабан, встряхнувшися, надменный принял вид

И чрез болото к ним с презрением хрючит:

«Вот как по-нашему дорогу пробивают!»

<1818>

Книга третья

97. КОТ, ЛАСТОЧКА И КРОЛИК{*}

Случилось Кролику от дома отлучиться,

Иль лучше: он пошел Авроре поклониться

На тмине, вспрыснутом росой.

Здоров, спокоен и на воле,

Попрыгав, пощипав муравки свежей в поле,

Приходит Кроличек домой,

И что же? — чуть его не подкосились ноги!

Он видит: Ласточка расставливает там

Своих пенатов по углам!

«Во сне ли я иль нет? Странноприимны боги!» —

Изгнанник возопил

Из отческого дома.

«Что надобно?» — вопрос хозяйки новой был.

«Чтоб ты, сударыня, без грома

Скорей отсюда вон! — ей Кролик отвечал. —

Пока я всех мышей на помощь не призвал».

— «Мне выдти вон? — она вскричала. — Вот прекрасно!

Да что за право самовластно?

Кто дал тебе его? И стоит ли войны

Нора, в которую и сам ползком ты входишь?

Но пусть и царство будь: не все ль мы здесь равны?

И где, скажи мне, ты находишь,

Что бог, создавши свет, его размежевал?

Бог создал Ласточку, тебя и Дромадера;

А землемера

Отнюдь не создавал.

Кто ж боле права дал на эту десятину

Петрушке Кролику, племяннику иль сыну

Филата, Фефела, чем Карпу или мне?

Пустое, брат! земля всем служит наравне;

Ты первый захватил — тебе принадлежала;

Ты вышел — я пришла, моею норка стала».

Петр Кролик приводил в дово́д

Обычай, давность. «Их законом, —

Он утверждал, — введен в владение наш род

Бесспорно этим домом,

Который Кроликом Софроном

Отказан, справлен был за сына своего

Ивана Кролика; по смерти же его

Достался, в силу права,

Тож сыну, именно мне, Кролику Петру;

Но если думаешь, что вру,

То отдадим себя на суд мы Крысодава».

А этот Крысодав, сказать без многих слов,

Был постный, жирный Кот, муж свят из всех котов,

Пустынник набожный средь света

И в казусных делах оракул для совета.

«С охотой!» — Ласточка сказала. И потом

Пошли они к Коту. Приходят, бьют челом

И оба говорят: «Помилуй!» — «Рассудите!.. »

— «Поближе, детушки, — их перервал судья, —

Не слышу я,

От старости стал глух; поближе подойдите!»

Они подвинулись, и вновь ему поклон;

А он

Вдруг обе лапы врознь, царап того, другова,

И вмиг их примирил,

Не вымолвя ни слова:

Задавил.

Не то же ль иногда бывает с корольками,

Когда они в своих делишках по землям

Не могут примириться сами,

А прибегают к королям?

<1805>

98. ЖАВОРОНОК С ДЕТЬМИ И ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ{*}

Пословица у нас: на ближних уповай,

А сам ты не плошай!

И правда; вот пример. В прекрасные дни года,

В которые цветет и нежится природа,

Когда всё любится, медведь в лесу густом,

Киты на дне морском,

А жаворонки в поле,

Не ведаю того, по воле иль неволе,

Но самочка одна

Из племя жавронков летала да гуляла!

И о влиянии весны не помышляла,

А уж давно весна!

Сдалася наконец природе и она,

И матерью еще назваться захотела:

У птичек много ли затей?

Свила во ржи гнездо, снесла яичек, села

И вывела детей.

Рожь выросла, созрела,

А птенчики еще не в силах ни порхать,

Ни корма доставать:

Всё матушка ищи. — «Ну, детушки, прощайте!

Я за припасом полечу, —

Сказала им она, — а вы здесь примечайте,

Не соберутся ль жать, и тотчас голос дайте;

Так я другое вам пристанище сыщу».

Она лишь из гнезда, пришел хозяин в поле

И сыну говорит: «Ведь рожь и жать пора,

Смотри, как матера!

Ступай же ты, не медля боле,

И попроси друзей на помощь к нам прийти».

«Ах, матушка! лети, скорее к нам лети!» —

Малютки в страхе запищали.

«Что, что вам сделалось?» — «Ахти! мы все пропали:

Хозяин был, он хочет жать,

Уж сыну и друзей велел на помочь звать».

— «А боле ничего? — ответствовала мать. —

Так не к чему спешить: день ночи мудренее;

Вот, детушки, вам корм; покушайте скорее,

Да ляжем с богом спать!» Они того, сего

Клевнули,

Прижались под крыло к родимой и уснули.

Уж день, а из друзей нет в поле никого.

Пичужечка опять пустилась за припасом;

А селянин на рожь,

И мыслит: на родню сторонний не похож!

«Поди-ка, сын мой, добрым часом

Ты к дяде своему да свату поклонись».

Малютки пуще взволновались

И матери вослед все в голос раскричались:

«Ах! милая, скорей, родима, воротись!

Уж за родней пошли». — «Молчите, не пугайтесь! —

Ответствовала мать, — и с богом оставайтесь».

Еще проходит день; хозяин в третий раз

Приходит в поле. «Изрядно учат нас, —

Он сыну говорит, — и дельно! впредь не станем

С надеждою зевать, а поскорей вспомянем,

Что всякий сам себе вернейший друг и, брат;

Ступай же ты назад

И матери скажи с сестрами,

Чтоб на поле пришли с серпами».

А птичка, слыша то, сказала детям так:

«Ну, детки, вот теперь к походу верный знак!»

И дети в тот же миг скорей, скорей сбираться,

Расправя крылья, в первый раз

За маткой кое-как вверх, вверх приподниматься,

И скрылися из глаз.

<1793>

99. ВЕРБЛЮД И НОСОРОГ{*}

Верблюду говорил однажды Носорог:

«Вовек я приложить ума к тому не мог,

За что пред нами вы в такой счастливой доле?

Вас держит человек всегда в чести и холе,

И кормит вдоволь, и поит,

И ваше разводить старается он племя;

Согласен, что на вас нередко вьючат бремя,

От коего ваш брат довольно и кряхтит,

Что кротки вы, легки, притом неутомимы;

Но те же самые достоинства и в нас,

Да по рогу еще для случая в запас, —

А всё мы презрены, гонимы!»

— «Дружок! — ответствовал Верблюд.—

Покорность иногда достоинствам замена.

Чтоб людям угодить, один ли нужен труд?

Умей и подгибать колена».

<1810>

100. РЫСЬ И КРОТ{*}

Когда-то Рысь, найдя лежащего Крота,

Из жалости ему по-свойски говорила:

«Увы! мой бедный Крот! несчастье слепота!

И рощица, и луг с цветами — все места

Тебе как темная могила!

Какая жизнь твоя!

С утра до вечера ты спишь или зеваешь

И ни о чем не рассуждаешь;

А я

Теперь же, будто на ладоне,

Всё вижу на версту вокруг

И всё пересказать готова, — слушай, друг:

Вот ястреб в облаках за коршуном в погоне;

Здесь ласточка своих птенцов

Питает мухами, добычей пауковой;

Там хитрая лиса цыпленку строит ков;

Там кролика постиг ружья удар громовой;

Здесь кошка давит мышь; а там

Змея впилась в корову;

А далее — медведь, разинув пасть багрову,

Ревет и гонится за серной по скалам;

А вот и лютый волк ягненочка терзает...»

— «Ах, полно, полно! — Крот болтунью прерывает, —

Утешно ль зрячим быть для ужасов таких?

Довольно и того, что слышал я об них».

<1810>

101. ИСТУКАН И ЛИСА{*}

Осел, как скот простой,

Глядит на Истукан пустой

И лижет позолоту;

А хитрая Лиса, взглянувши на работу

Прилежно раза два,

Пошла и говорит: «Прекрасна голова,

Да жаль, что мозгу нет!» — Безмозглые вельможи!

Не правда ли, что вы с сим Истуканом схожи?

<1795>

102. ЖЕЛАНИЯ{*}

Сердися Лафонтен иль нет,

А я с ним не могу расстаться.

Что делать? Виноват, свое на ум нейдет,

Так за чужое приниматься.

Слыхали ль вы когда от нянек об духах,

Которых запросто зовем мы домовыми?

Как не слыхать! детей всегда стращают ими;

Они во всех странах

Живут между людей, неся различны службы, —

Без всякой платы, лишь из дружбы;

Кто правит кухнею, кто холит лошадей;

Иные берегут людей

От злого глаза и уроков,

И все имеют дар пророков.

Один из тех духов

Был в Индии у мещанина

Хранителем его садов;

Он госпожу и господина

Любил не меньше, чем родных;

Всегда, бывало, их

Своим усердьем утешает

И в упражненьи всякий час:

То мирточки садит, то лучший ананас

К столу хозяев выбирает.

Хозяям клад был гость такой!

Но доброе всегда непрочно;

Не знаю точно,

Что было этому виной—

Политика или товарищей коварство, —

Вдруг от начальника приказ ему лихой

Лететь в другое государство;

Куда ж? сказать ли вам,

Сердца чувствительны и нежны?

Из мест, где счета нет цветам,

Из вечного тепла — в сугробы, в горы снежны,

На край Норвегии! Вдруг из индейца будь

Лапландец! Так и быть, слезами не поправить,

А только лишь надсадишь грудь.

«Прощайте, господа! Мне должно вас оставить! —

Со вздохом добрый дух хозяйвам говорил. —

Я здесь уж отслужил;

Наш князь указ наслал, предписывает строго

Лететь на север мне. Хоть грустно, но лететь!

Недолго, милые, уже на вас глядеть:

С неделю, месяц много.

Что мне оставить вам за вашу хлеб и соль,

В знак моего признанья?

Скажите: я могу исполнить три желанья».

Известен человек: просить чего? — изволь,

Сейчас готовы крылья.

«Ах! изобилья, изобилья!» —

Вскричали в голос муж с женой.

И изобилие рекой

На дом их полилося:

В шкатулы золотом, в амбары их пшеном,

А в выходы вином;

Верблюдов табуны, — откуда что взялося!

Но сколько ж и забот прибавилося с тем!

Легко ли усмотреть за всем,

Всё счесть, всё записать? Минуты нет покоя:

В день доброхотов угощай,

Тому в час добрый в долг, другому так давай,

А в ночь дрожи и жди разбоя.

«Нет, Дух! — они кричат, — возьми свой дар назад;

С богатством не житье, а вживе сущий ад!

Приди, спокойствия подруга неизменна,

Наставница людей,

Посредственность бесценна!

Приди и возврати нам счастье прежних дней!..»

Она пришла, и два желания свершились,

Осталось третье объявить:

Подумали они и наконец, решились

Благоразумия просить,

Которое во всяко время

Нигде и никому не в бремя.

<1797>

103. НИЩИЙ И СОБАКА{*}

Большой боярский двор Собака стерегла.

Увидя старика, входящего с сумою,

Собака лаять начала.

«Умилосердись надо мною! —

С боязнью, по́шептом бедняк ее молил. —

Я сутки уж не ел... от глада умираю!»

— «Затем-то я и лаю, —

Собака говорит, — чтоб ты накормлен был».

Наружность иногда обманчива бывает:

Иной как зверь, а добр; тот ласков, а кусает.

<1803>

104. СВЕРЧКИ{*}

Два обывателя столицы безымянной,

Между собою земляки,

А нацией сверчки,

Избрали для себя квартирой постоянной

Судейский дом;

Один в передней жил, другой же в кабинете,

И каждый день они видалися тайком.

«Нет лучше нашего хозяина на свете! —

Сказал товарищу Сверчок, —

Как гнется, даром что высок!

Какая кротость в нем! какая добродетель!

И как трудолюбив! Я сам тому свидетель,

Какую кучу он записок отберет,

И что же? Ни одной из них не издерет,

А всё за ним тащат!» — «На произвол судьбины, —

Товарищ подхватил. —

Дружок! Ты, видно, век в прихожих только жил

И вместо лиц привык рассматривать личины;

Не то бы ты сказал, узнавши кабинет!

В передней барин то, чем хочет он казаться,

А здесь — каким родился в свет:

Богатому служить, пред сильным пресмыкаться;

А до других и дела нет:

Вот нашего ханжи и всё тут уложенье!

Оставь же лишнее к нему ты уваженье!

И в обществе людском,

Где многое тебе покажется превратным,

Умей ты различать двух человек в одном:

Парадного с приватным».

<1810>

105. ОСЕЛ И КАБАН{*}

Не знаю, отчего зазнавшийся Осел

Храбрился, что вражду с Кабаном он завел,

С которым и нельзя иметь ему приязни.

«Что мне Кабан! — Осел рычал. —

Сейчас готов с ним в бой без всякия боязни!»

— «Мне в бой с тобой? — Кабан с презрением сказал.—

Несчастный! Будь спокоен:

Ты славной смерти недостоин».

<1805>

106. ЛЕТУЧАЯ РЫБА{*}

Есть рыбы, говорят, которые летают!

Не бойтесь: я хочу не Плиния читать,

А только вам сказать,

Что и у рыб бывают

Такие ж мудрецы и трусы, как у нас;

Вот и пример для вас.

Одна из рыб таких и день и ночь грустила

И бабушке своей твердила:

«Ах, бабушка! Куда от злобы мне уйти?

Гонение и смерть повсюду на пути!

Лишь только я летать, орлы клюют носами;

Нырну в глубь моря, там встречаема волками!»

Старуха ей в ответ:

«Что делать, дитятко! Таков стал ныне свет!

Кому не суждено орлом быть или волком,

Тому один совет, чтоб избежать беды:

Держись всегда своей тропинки тихомолком,

Плывя близ воздуха, летая близ воды».

<1802>

107. ТРИ ПУТЕШЕСТВЕННИКА{*}

С восходом солнечным переходя лужок,

Три путника нашли с червонцами мешок;

Они потом находку разделили

И с общего согласья положили,

Чтоб младшему идти за хлебом на обед.

Товарищ их пошел; а старший, глядя вслед,

Другому говорит: «Почто его мы взяли?

Не будь он, так мешок достался б только двум.

Но знаешь ли, что мне пришло, товарищ, в ум?

Кинжал бы в бок ему, и поминай как звали!»

— «А часть его в раздел», — товарищ подхватил.

Меж тем и закупщик дорогой в мыслях был:

«Что, если бы вчера, не ныне,

Попался мне мешок? Тогда я шел один,

Тогда б я был не в половине,

А полной суммы господин!..

Дай хлеб отравим!

Товарищей моих постигнет вечный сон,

А мы к своей казне и их казну прибавим».

Как думал, так и сделал он.

Хлеб с ядом принесен; но прежде в два кинжала

Товарищи его пронзили наповал;

Потом, когда в нем кровь под сердцем замирала,

Но он еще дышал,

Они, наевшись хлеба,

И сами у его простерлись хладных ног.

Их нет, а деньги тут! — и голос грянул с неба:

«Всевидящ скрытый бог».

<1810>

108. ОРЕЛ И КАПЛУН{*}

Юпитеров Орел за облака взвивался:

Уже он к трону приближался

Властителя громовых стрел —

И весь пернатых род на след его смотрел.

«Недаром он любим Юнониным супругом! —

В восторге восклицал Петух.—

Какая быстрота! какой великий дух!

Каким он очертил свой путь обширным кругом!

Недаром, повторю, вручен ему перун;

Кто равен с ним?» — «Кто? Ты и я, — сказал Каплун, —

Конечно; будем только смелы,

То так же обтечем небесные пределы

И к солнцу возлетим;

А это покажу примером я моим».

С сим словом, размахнув крылами,

Уже задорный удалец

Между землей и небесами —

И вмиг... на кровлю, как свинец.

Спасибо Каплуну! и он урок оставил:

Отважный без ума всегда себя бесславил.

<1810>

109. МАГНИТ И ЖЕЛЕЗО{*}

Природу одолеть превыше наших сил:

Смиримся же пред ней, не умствуя нимало.

«Зачем ты льнешь?» — Магнит Железу говорил.

«Зачем влечешь меня?» — Железо отвечало.

Прелестный, милый пол! чем кончу я рассказ,

Легко ты отгадаешь.

Подобно так и ты без умысла прельщаешь;

Подобно так и мы невольно любим вас.

<1800>

110. СТАРИК И ТРОЕ МОЛОДЫХ{*}

Старик, лет в семьдесят, рыл яму и кряхтел.

Добро бы строить, нет! садить еще хотел!

А трое молодцов, зевая на работу,

Смеялися над ним. «Какую же охоту

На старости бог дал!» —

Один из них сказал.

Другой прибавил: «Что ж? еще не опоздал!

Ковчег и большего терпенья стоил Ною».

— «Смешон ты, дедушка, с надеждою пустою! —

Примолвил третий Старику. —

Довольно, кажется, ты пожил на веку;

Когда ж тебе дождаться

Под тению твоей рябинки прохлаждаться?

Ровесникам твоим и настоящий час

Неверен;

А завтрем льстить себя оставь уже ты нас».

Совет довольно здрав, довольно и умерен

Для мудреца в шестнадцать лет!

«Поверьте мне, друзья, — Старик сказал в ответ, —

Что завтре ни мое, ни ваше;

Что парка бледная равно

Взирает на теченье наше.

От провидения нам ведать не дано,

Кому из нас оно судило

Последнему взглянуть на ясное светило!

Не можете и вы надежны быть, как я,

Ниже на миг один... Работа же моя

Не мне, так детям пригодится;

Чувствительна душа и вчуже веселится.

Итак, вы видите, что мной уж собран плод,

Которым я могу теперь же наслаждаться

И завтре, может статься,

И далее... как знать — быть может, что и год,

Ах! может быть и то, что ваш безумец хилый

Застанет месяца восход

Над вашей, розами усыпанной... могилой!»

Старик предчувствовал: один, прельстясь песком —

Конечно, золотым, — уснул на дне морском;

Другой под миртами исчез в цветущи лета;

А третий — дворянин, за честь к отмщенью скор, —

Войдя с приятелем в театре в легкий спор,

За креслы, помнится... убит из пистолета.

<1795>

111. ЛЕВ И КОМАР{*}

«Прочь ты, подлейший гад, навоза порожденье!» —

Лев гордый Комару сказал.

«Потише! — отвечал Комар ему, — я мал,

Но сам не меньше горд, и не снесу презренье!

Ты царь зверей,

Согласен;

Но мне нимало не ужасен:

Я и Быком верчу, а он тебя сильней».

Сказал и, став трубач, жужжит повестку к бою;

Потом с размашкою, приличною герою,

Встряхнулся, полетел и в шею Льву впился:

У Льва глаз кровью налился;

Из пасти пена бьет; зубами он скрежещет,

Ревет, и всё вокруг уходит и трепещет!

От Комара всеобщий страх!

Он в тысячи местах,

И в шею, и в бока, и в брюхо Льва кусает,

И даже в глубь ноздри влетает!

Тогда несчастный Лев, в страданья выше сил,

Как бешеный, вкруг чресл хвостом своим забил

И начал грызть себя; потом... лишившись мочи,

Упал, и грозные навек смыкает очи,

Крылатый богатырь тут пуще зажужжал

И всюду разглашать о подвигах помчался;

Но скоро сам попал

В засаду к Пауку и с жизнию расстался.

Увы! в юдоли слез неверен каждый шаг;

От злобы, от беды когда и где в покое?

Опасен крупный враг,

А мелкий часто вдвое.

<1805>

112. ЦАРЬ И ДВА ПАСТУХА{*}

Какой-то государь, прогуливаясь в поле,

Раздумался о царской доле.

«Нет хуже нашего, — он мыслил, — ремесла!

Желал бы делать то, а делаешь другое!

Я всей душой хочу, чтоб у меня цвела

Торговля; чтоб народ мой ликовал в покое;

А принужден вести войну,

Чтоб защищать мою страну.

Я подданных люблю, свидетели в том боги,

А должен прибавлять еще на них налоги;

Хочу знать правду — все мне лгут.

Бояра лишь чины берут,

Народ мой стонет, я страдаю,

Советуюсь, тружусь, никак не успеваю;

Полсвета властелин — не веселюсь ничем!»

Чувствительный монарх подходит между тем

К пасущейся скотине;

И что же видит он? Рассыпанных в долине

Баранов, тощих до костей,

Овечек без ягнят, ягнят без матерей!

Все в страхе бегают, кружатся,

А псам и нужды нет: они под тень ложатся;

Лишь бедный мечется Пастух:

То за бараном в лес во весь он мчится дух,

То бросится к овце, которая отстала,

То за любимым он ягненком побежит,

А между тем уж волк барана в лес тащит;

Он к ним, а здесь овца волчихи жертвой стала.

Отчаянный Пастух рвет волосы, ревет,

Бьет в грудь себя и смерть зовет.

«Вот точный образ мой, — сказал самовластитель.—

Итак, и смирненьких животных охранитель

Такими ж, как и мы, напастьми окружен,

И он, как царь, порабощен!

Я чувствую теперь какую-то отраду».

Так думая, вперед он путь свой продолжал,

Куда? и сам не знал;

И наконец пришел к прекраснейшему стаду.

Какую разницу монарх увидел тут!

Баранам счету нет, от жира чуть идут;

Шерсть на овцах как шелк и тяжестью их клонит:

Ягнятки, кто кого скорее перегонит,

Толпятся к маткиным питательным сосцам;

А Пастушок в свирель под липою играет

И милую свою пастушку воспевает.

«Несдобровать, овечки, вам! —

Царь мыслит. — Волк любви не чувствует закона,

И Пастуху свирель худая оборона».

А волк и подлинно, откуда ни возьмись,

Во всю несется рысь;

Но псы, которые то стадо сторожили,

Вскочили, бросились и волка задавили;

Потом один из них ягненочка догнал,

Который далеко от страха забежал,

И тотчас в кучку всех по-прежнему собрал;

Пастух же всё поет, не шевелясь нимало.

Тогда уже в царе терпения не стало.

«Возможно ль? — он вскричал. — Здесь множество волков,

А ты один... умел сберечь большое стадо!»

— «Царь! — отвечал Пастух, — тут хитрости не надо:

Я выбрал добрых псов».

1802

113. СМЕРТЬ И УМИРАЮЩИЙ{*}

Один охотник жить, не старее ста лет,

Пред Смертию дрожит и во́пит,

Зачем она его торопит

Врасплох оставить свет,

Не дав ему свершить, как водится, духовной,

Не предваря его хоть за год наперед,

Что он умрет.

«Увы! — он говорит, — а я лишь в подмосковной

Палаты заложил; хотя бы их докласть;

Дай винокуренный завод мой мне поправить

И правнуков женить! а там... твоя уж власть!

Готов, перекрестясь, я белый свет оставить».

— «Неблагодарный! — Смерть ответствует ему. —

Пускай другие мрут в весеннем жизни цвете;

Тебе бы одному

Не умирать на свете!

Найдешь ли двух в Москве, — десятка даже нет

Во всей империи, доживших до ста лет.

Ты думаешь, что я должна бы приготовить

Заранее тебя к свиданию со мной:

Тогда бы ты успел красивый дом достроить,

Духовную свершить, завод поправить свой

И правнуков женить; а разве мало было

Наветок от меня? Не ты ли поседел?

Не ты ли стал ходить, глядеть и слышать хило?

Потом пропал твой вкус, желудок ослабел,

Увянул цвет ума и память притупилась;

Год от году хладела кровь,

В день ясный средь цветов душа твоя томилась,

И ты оплакивал и дружбу и любовь.

С которых лет уже отвсюду поражает

Тебя печальна весть: тот сверстник умирает,

Тот умер, этот занемог

И на одре мученья?

Какого ж более хотел ты извещенья?

Короче: я уже ступила на порог,

Забудь и горе и веселье;

Исполни мой устав!» —

Сказала — и Старик, не думав, не гадав

И не достроя дом, попал на новоселье!!

Смерть пра́ва: во сто лет отсрочки поздно ждать;

Да как бы в старости страшиться умирать?

Дожив до поздних дней, мне кажется, из мира

Так должно выходить, как гость отходит с пира,

Отдав за хлеб и соль хозяину поклон.

Пути не миновать, к чему ж послужит стон?

Ты сетуешь, старик?! Взгляни на ратно поле:

Взгляни на юношей, на этот милый цвет,

Которые летят на смерть по доброй воле,

На смерть прекрасную, сомнения в том нет,

На смерть похвальную, везде превозносиму,

Но часто тяжкую, притом неизбежиму!..

Да что! я для глухих обедню вздумал петь:

Полмертвый пуще всех боится умереть!

<1805>

АПОЛОГИ

114. РАВНОВЕСИЕ{*}

Сын севера! суров и хладен твой клима́т;

Ужасны льды твои, но счастлив ты сто крат:

В тебе и бодрый дух, и богатырска сила.

В Сицилии ж вулкан; чума на бреге Нила.

<1826>

115. ЛЬВИНОЕ ПРАВО

Медведя Лев спросил: «Через твою берлогу

Позволь мне проложить военную дорогу».

— «Нельзя!» — сказал Медведь; и в шубу нос уткнул.

Что ж сделал Лев? — Перешагнул.

<1826>

116. ПОЛЕВОЙ ЦВЕТОК

Простой цветочек, дикой,

Нечаянно попал в один пучок с гвоздикой;

И что же? От нее душистым стал и сам. —

Хорошее всегда знакомство в прибыль нам.

<1805>

117. ДИТЯ НА СТОЛЕ

«Как я велик!» — дитя со столика вскричал.

А нянька говорит: «Сниму, так будешь мал».

Богач с надменною душою!

Смекай заранее: урок перед тобою.

<1805>

118. РАЗБИТАЯ СКРИПКА

Скрипица пошлая упала и разбилась.

Скрипач ее склеил,

И скрипка из дурной — прекрасной очутилась.

Тот, верю, стал умней, кто в школе бедствий был.

<1805>

119. ЧУЖЕЗЕМНОЕ РАСТЕНИЕ

«Что сделалось с тобою ныне?

О милый куст! ты бледен стал;

Где зелень, запах твой?» — «Увы! — он отвечал. —

Я на чужбине».

<1826>

120. ПЛОДЫ МУДРОГО ПРАВЛЕНИЯ

При пятом Льве Медведь за правду лез из кожи,

Вол сдабривал поля и был неутомим;

Конь смелостью блистал. Короче заключим:

Велик монарх — отличны и вельможи.

<1826>

121. ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Тигр, ужас всех зверей, подняв кровавы взоры,

Морфея умолял, чтоб сон к нему послал.

«Для извергов, тебе подобных, — бог сказал, —

Готовлю я не мак, но совести укоры».

<1826>

122. РОЗА И ШМЕЛЬ

«Прочь, наглый, прочь ты, Шмель! — вскричала утром Роза. —

Ты осквернишь меня; ты мне страшней мороза».

— «Прощаю спесь твою: ты только расцвела;

Я вечером приду, авось не будешь зла».

<1826>

123. ПЕСНЬ ЛЕБЕДЯ

Пел Лебедь, и моих всех чувств он был владетель.

«Ты весел? — я его, растроганный, спросил.

«Да, — он ответствовал, — час смерти наступил».

Спокойно жизни путь свершает добродетель.

<1826>

124. ПОРОК И ДОБРОДЕТЕЛЬ

«Я царь земной!» — Порок в надменности изрек.

«А я царю небес мой жребий поручила», —

Смиренно Доблесть говорила.

Решись и выбирай, бессмертный человек!

<1826>

125. СКОРБЬ И ФОРТУНА

Отрады луч блеснул у Скорби на челе:

«Что этому виной? — Фортуна вопросила. —

Давно ль твой томный взор поникнут был к земле?»

— «Я малостью слезу сиротки осушила».

<1826>

126. ОШИБКА ЧИЖА

Чиж, в птичник залетя, прельстился им как раем.

Раздолье! пьет и ест одно он с Попугаем.

Но долго ль? Нет! Скворец там заклевал его. —

Опасно выходить из круга своего.

<1826>

127. ЖЕРТВЕННИК И ПРАВОСУДИЕ

Во храме Жертвенник преступника скрывал.

«Как? — Правосудие вопило раздраженно. —

Скрывать преступника!» — «Да, — Жертвенник сказал.—

Несчастие священно».

<1826>

128. ПЛОД

Садовник сетовал, что долго плод не зреет;

А плод судил: вина не от моих семян:

Дай больше света мне, и буду я румян. —

Без солнца и талант в созрении коснеет.

<1826>

129. ЕЖ И МЫШЬ

Еж говорил, что он из одного презренья

К мирскому скрыл себя во мрак уединенья.

«Сосед! — сказала Мышь, — рассказывай другим;

От мира злой не прочь, но в мире тесно с ним».

<1826>

130. ДЕРЕВЦО

Березка выросла пред домом кривобока:

Пришлось выкапывать; но корни так ушли

Далёко в глубину, что вырыть не могли. —

История порока.

<1826>

131. ЧАДОЛЮБИВАЯ МАТЬ

Мартышка, с нежностью дитя свое любя,

Без отдыха его ласкала, тормошила;

И что же? Наконец в объятьях задушила.—

Мать слабая! Поэт! остереги себя.

<1826>

132. РЕПЕЙНИК И ФИАЛКА

Между Репейником и розовым кустом

Фиалочка себя от зависти скрывала;

Безвестною была, но горестей не знала, —

Тот счастлив, кто своим доволен уголком.

<1824>

133. КУРИЦА И УТЯТА

«Ты всё с утятами». — «Кому ж ходить за ними?

Я высидела их». — «Но что тебе они?

Чужие». — «Нужды нет! хочу считать моими». —

Кто любит помогать, тот всякому сродни.

<1826>

134. КЛЕВЕТА

Честон был поражен кинжалом, но слегка.

Дан промах, так и быть! Злодей вскричал: «Отселе

По крайней мере знак останется на теле». —

Черта клеветника.

<1826>

135. СВЕТЛЯК И ЗМЕЯ

Со светлым червячком встречается Змея

И ядом вмиг его смертельным обливает.

«Убийца! — он вскричал. — За что погибнул я?»

— «Ты светишь», — отвечает.

<1824>

136. СВОЕНРАВНАЯ ЛИСА

Свет полон чудаков: Медведь Лисе был друг;

И с Тигром и Слоном хлеб-соль она водила,

Но никого в своем соседстве не любила,

А пуще всех своих подруг.

<1826>

137. ЗМЕЯ И ПТИЦЕЛОВ

У сетки сторожа добычу, Птицелов

Давнул Змею, а та в него вонзила жало,

И вмиг его не стало! —

Нередко гибнет злой, другому строя ков.

<1826>

138. ПАВЛИН

Индеек не на вкус пришел павлиний рост,

«Какой, — кричат, — урод!» А он в ответ злодейкам

Лишь только раздувал свой изумрудный хвост. —

Творенье гения — ответ его индейкам.

<1826>

139. ЧЕЛОВЕК, ОБЕЗЬЯНА, ЧЕРВЬ И ЯБЛОКО

Садовник, яблоко отняв у Обезьяны,

Вскричал: «Оно мое!» — и тотчас раскусил.

«Неправда, а мое! вы сильны, так и рьяны», —

Из яблока ему Червь бедный возразил.

<1826>

140. МАРТЫШКА И ЛИСА

«Скажи мне, есть ли зверь,

Которого бы я замашки не схватила?»

— «Конечно, нет; но всякий, мне поверь,

Стыдится захотеть, чтоб ты его учила».

<1826>

141. НЕВИННОСТЬ И ЖИВОПИСЕЦ

В Амуре на холсте всё жизнию дышало;

Невинность перед ним горит, потупя взор.

Артист встревожился: «Что значит сей укор?

Что надобно еще Амуру?» — Покрывало.

<1826>

142. ДУХ СМИРЕНИЯ

Сыны Османовы вопили: «Мщенье, мщенье!

Наполним ужасом и кровью все места!»

А вы что им в отпор, о воины Христа? —

«Прощенье».

<1826>

143. ОРЕЛ И ФИЛИН

Орел стремил полет свой к Фебову престолу,

А Филин говорил: «От солнца мука нам».

Так доблесть ясный взор возводит к небесам,

Злодейство опущает долу.

<1824>

144. МАГНИТ И ЖЕЛЕЗО

«Зачем ты льнешь?» — Магнит Железу говорил.

«Зачем влечешь меня?» — Железо отвечало.—

И в нас бы сердце то ж, прелестный пол, сказало:

Природу одолеть превыше наших сил.

<1826>

145. УТОПШИЙ УБИЙЦА

Убийца, чтоб спастись от строгости судей

И казни, весь дрожа, бежал через плотину,

Споткнулся и в реке нашел свою кончину. —

Суд Промысла везде найдет тебя, злодей!

<1826>

146. МЩЕНИЕ ПЧЕЛЫ

Обиду мстя, Пчела

В обидчика вонзила жало.

«И возгордилася?» — «Нимало:

На язве умерла».

<1826>

147. ХЛЕБ И СВЕЧКА

«Прочь, дале! близ тебя лежать я не хочу», —

Хлеб Свечке говорил; а та ему: «Напрасно;

Чем хуже я тебя? Подумай беспристрастно:

Ты кормишь — я свечу».

<1826>

148. ЛЕВ И ВОЛК

Волк, полуночный тать,

Схватил козленочка. «Не смей его терзать, —

Воскликнул Лев, — пусти!» И Волк ему послушен.

Подлец всегда свиреп; герой великодушен.

<1826>

149. МЯЧИК

«Несносный жребий мой! то вверх, то вниз лечу;

Вперед, назад меня толкают.

Ракете смех, а я страдаю и молчу». —

Проситель! и с тобой не лучше поступают.

<1826>

150. КОМ ЗЕМЛИ

«Не амбра ль ты? — подняв Ком, персти я сказал.—

Как от тебя благоухает!»

— «Нет, — он мне отвечает, —

Я Ком простой земли, но с розою лежал».

<1826>

151. ЧЕРЕПАХА

«Над Черепахою нельзя не прослезиться».

— «Спасибо! что б тебя растрогать так могло?»

— «Легко ль носить свой дом, повсюду с ним тащиться?»

— «Что в пользу, то не тяжело».

<1826>

152. ДВЕ МОЛИТВЫ

Средь храма, ниц челом, Моллак молился вслух:

«Всезрящий! ты мне всё: пошли мне воздаянье!»

А нищий в уголку шептал, смиря свой дух:

«Отец! дай мне отжить в сердечном покаяньи!»

<1826>

153. КАМЕННАЯ ГОРА И ВОДЯНАЯ КАПЛЯ

«С умом ли, Капля, ты? Меня пробить взялась!

Меня, гранитную! Ты, право, стоишь смеха».

Но Капля молча всё кап, кап... и пробралась. —

Настойчивость — залог успеха.

<1826>

154. БОГАЧ И ПОЭТ

«Поэт и горд еще! — сказал спесивый Клим. —

А чем богат? Ума палата!»

— «Купи бессмертие себе ценою злата, —

Ответствовал Поэт, — и я смирюсь пред ним».

<1824>

155. ЖЕЛАНИЕ И СТРАХ

Неугомонное и вздорное Желанье

Пред днем завсегда толклось как на часах.

«Постой же, — он сказал, — отныне в обузданье

Пускай сопутствует ему повсюду Страх».

<1826>

156. МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЕК

Блестящий тысячью Ирисиных цветов,

Из мыла Пузырек на воздухе гордился;

Но дунул ветр, и вмиг он в каплю превратился. —

Судьба временщиков.

<1826>

157. БЕСПЕЧНОСТЬ ПОЭТА

Поэт случайно в честь и круг бояр попал;

Но буря зависти против его восстала,

И всюду разнеслось: певцу грозит опала.

«Так я был в случае? вот новость!» — он сказал.

<1826>

158. СОБАКА И ПЕРЕПЕЛ

За Перепелом Пес вдоль нивы крался летом,

Но Перепел не слеп: он с места вмиг спорхнул

И песню с высоты в насмешку затянул:

«Изменник! ты берешь ползком, а я полетом».

<1824>

159. ПОДСНЕЖНИК

«Что мне зима? — сказал Подснежник, ранний цвет. —

Пускай ее страшатся розы;

Я все превозмогу и бури, и морозы». —

Для гения препоны нет.

<1824>

160. УЗДА И КОНЬ

С чего Конь пышет, ржет? — Гортань дерут Уздою,

Ослабили Узду, и Конь пошел на стать. —

Властитель! хочешь ли спокойно обладать?

Держи бразды не вкруть, но мощною рукою.

<1826>

161. ПРОХОЖИЙ И ПЧЕЛА

«О Пчелка! меж цветов, прекраснейших для взора.

Есть ядовитые: отравят жизнь твою;

Смотри же не садись на каждый без разбора!»

— «Не бойся: яд при них; я только нектар пью».

<1826>

162. ОРЕЛ И КОРШУН

Юпитер Коршуну сказал: «Твоя чреда,

Орел в опале: будь его преемник власти».

И вдруг раздор, грабеж, все взволновались страсти.

Ошибка в выборе — беда.

<1826>

163. ДВА ВРАЧА

Один угрюмый Врач подобен был тирану:

Больной отчаянье в глазах его читал.

Другой участием, приветством жизнь вливал. —

Так бережно целить нам должно сердца рану.

<1826>

164. ЦВЕТ И ПЛОД

Цветной горох под суд хозяина попал

За то, что, возгордясь, всех братьев презирал;

И вот как приговор был справедлив и точен:

«Цвет мил на час, а Плод питателен и прочен».

<1826>

165. САДОВАЯ МЫШЬ И КАБИНЕТСКАЯ КРЫСА

«Ты книги всё грызешь: дивлюсь твоей охоте!

Умнее ль будешь ты? Пустая то мечта», —

Сказала Крысе Мышь, жилица в темном гроте.

Ответ был: «Что мне ум? Была бы лишь сыта».

<1826>

166. ОСЕЛ И ВЫЖЛИЦА

«Скот глупый взял перед! и по какому праву? —

Шумела Выжлица. — Иль я не удала,

Иль обгоню его на славу». —

Не много славы в том, чтоб обогнать Осла.

<1826>

167. НИСПРОВЕРЖЕННЫЙ ИСТУКАН

«Что вижу? Истукан мой в прахе! Мщенье, мщенье, —

Вскричал Деспот, себя равнявший с божеством, —

Накажем смертью дерзновенье!

Кто низложил его? кто этот враг мой?» — Гром.

<1826>

168. ЧЕЛНОК ВЕЗ ВЕСЛА

По ветру, без весла, Челнок помчался в море,

Ударился в скалу и раздробил свой бок.

На жизненной реке и нам такое ж горе:

Без мудрости прощай наш утлый челночок!

<1826>

Эпилог

169. АВТОР И КРИТИКА

Что вздумалось тебе сухие апологи

Представить критикам на суд?

Ты знаешь, как они насмешливы и строги. —

Тем лучше: их прочтут.

<1826>

II