Ты с саблей и ружьем;
Быть может, ты драгун лихой
И скачешь за полком».
— «Нет, гром литавр и трубный глас
К чему среди степей?
Украдкой мы в полночный час
Садимся на коней.
Приветен шум Брайнгельских вод
В зеленых берегах,
И мил в них месяца восход.
Душистый луг в цветах;
Но вряд прекрасной не тужить,
Когда придется ей
В глуши лесной безвестно жить
Подругою моей!
Там чудно, чудно я живу, —
Так, видно, рок велел;
И смертью чудной я умру,
И мрачен мой удел.
Не страшен так лукавый сам,
Когда пред черным днем
Он бродит в поле по ночам
С блестящим фонарем;
И мы в разъездах удалых,
Друзья неверной тмы,
Уже не помним дней былых
Невинной тишины».
Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И много здесь в лугах цветов
Прекрасным на венки.
6 января 1825
ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ
Княгине З. А. Волконской
То не кукушка в роще темной
Кукует рано на заре —
В Путивле плачет Ярославна,
Одна, на городской стене;
«Я покину бор сосновый,
Вдоль Дуная полечу,
И в Каяль-реке бобровый
Я рукав мой обмочу;
Я домчусь к родному стану,
Где кипел кровавый бой,
Князю я обмою рану
На груди его младой».
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:
«Ветер, ветер, о могучий,
Буйный ветер! что шумишь?
Что ты в небе черны тучи
И вздымаешь и клубишь?
Что ты легкими крылами
Возмутил поток реки,
Вея ханскими стрелами
На родимые полки?»
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:
«В облаках ли тесно веять
С гор крутых чужой земли,
Если хочешь ты лелеять
В синем море корабли?
Что же страхом ты усеял
Нашу долю? для чего
По ковыль-траве развеял
Радость сердца моего?»
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене;
«Днепр мой славный! ты волнами
Скалы половцев пробил;
Святослав с богатырями
По тебе свой бет стремил, —
Не волнуй же, Днепр широкий,
Быстрый ток студеных вод,
Ими князь мой черноокий
В Русь святую поплывет».
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене;
«О река! отдай мне друга —
На волнах его лелей,
Чтобы грустная подруга
Обняла его скорей;
Чтоб я боле не видала
Вещих ужасов во сне,
Чтоб я слез к нему не слала
Синим морем на заре».
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:
«Солнце, солнце, ты сияешь
Всем прекрасно и светло!
В знойном поле что сжигаешь
Войско друга моего?
Жажда луки с тетивами
Иссушила в их руках,
И печаль колчан с стрелами
Заложила на плечах».
И тихо в терем Ярославна
Уходит с городской стены.
11 октября 1825
МОЛОДАЯ УЗНИЦА
В полях блестящий серп зеленых нив не жнет;
Янтарный виноград, в ту пору, как цветет,
Не должен хищных рук бояться;
А я лишь начала, красуясь, расцветать...
И пусть мне суждено слез много проливать,
Я с жизнью не хочу расстаться.
Смотри, мудрец, на смерть с холодною душой!
Я плачу, и молюсь, и жду, чтоб надо мной
Сквозь тучи звезды проглянули.
Есть дни ненастные, но красен божий свет;
Не каждый сот душист; такого моря нет,
Где б ветры бурные не дули.
Надежда светлая и в доле роковой
Тревожит грудь мою пленительной мечтой,
Как ни мрачна моя темница.
Так вдруг, освободясь от пагубных сетей,
В поля небесные счастливее, быстрей
Летит дубравная певица.
Мне рано умирать: покой дарит мне ночь,
Покой приносит день, его не гонят прочь
Ни страх, ни совести укоры.
И здесь у всех привет встречаю я в очах,
Улыбку милую на пасмурных челах
Всегда мои встречают взоры.
Прекрасный, дальний путь еще мне предстоит,
И даль, в которую невольно всё манит,
Передо мной лишь развернулась;
На радостном пиру у жизни молодой
Устами жадными до чаши круговой
Я только-только что коснулась.
Я видела весну; хочу я испытать
Палящий лета зной, и с солнцем довершать
Теченье жизни я желаю.
Лилея чистая, краса родных полей,
Я только видела блеск утренних огней;
Зари вечерней ожидаю.
О смерть, не тронь меня! Пусть в мраке гробовом
Злодеи бледные с отчаяньем, стыдом
От бедствий думают скрываться;
Меня ж, невинную, ждет радость на земли,
И песни нежные, и поцелуй любви:
Я с жизнью не хочу расстаться.
Так в узах я слыхал, сам смерти обречен,
Прелестной узницы и жалобы и стон, —
И думы сердце волновали.
Я с лирой соглашал печальный голос мой,
И стон и жалобы страдалицы младой
Невольно струны повторяли.
И лира сладкая, подруга тяжких дней,
Быть может, спрашивать об узнице моей
Заставит песнию своею.
О! знайте ж: радости пленительней она;
И так же, как и ей, конечно, смерть страшна
Тому, кто жизнь проводит с нею.
<1826>
РАЗОРЕНИЕ РИМА И РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА
А. И. Тургеневу
Из мрачных северных лесов,
С восточных дальних берегов,
Сыны отваги и свободы,
Стремятся дикие народы
С двойной секирою, пешком,
В звериной коже, с булавами,
И на конях с копьем, с стрелами,
И череп вражий за седлом.
Дошли; рассыпались удары,
Клубится дым, горят пожары,
Стон тяжкий битвы заглушал,
И Рим, колосс держанный, пал;
Порочный пал он, жертва мщенья, —
И шумно ветры разнесли
Ужасный гром его паденья
В концы испуганной земли.
Но туча грозная народов
С небесным гневом пронеслась,
И пыль от буйных переходов
В полях кровавых улеглась.
Навеки мертвое молчанье
Сменило вопли и стенанье.
Уже паденья страшный гул
В пустыне горестной уснул;
В тумане зарево не рдеет,
И черный дым уже редеет;
Яснеет мгла; с печальных мест
Вдали стал виден светлый крест.
Другие люди, вера, нравы,
Иной язык, права, уставы,
Чистейший мир, рожденный им,
Явился вдруг чудесно с ним, —
И проповедники святые
На пепелища роковые
Пришли с Евангельем в руках,
И меж развалин на могилы
Воссели, полны тайной силы;
Горела истина в очах;
Глас тихий, скорбных утешитель,
Небесной воли возвеститель,
Вселенной жизнь другую дал;
Так их божественный учитель
По вере мертвых воскрешал.
<1826>
НОВЫЕ СТАНСЫ
Прости! уж полночь; над луною,
Ты видишь, облако летит;
Оно туманной пеленою
Сиянье нежное мрачит.
Я мчуся вдаль, мой парус веет,
Шумит разлучница волна, —
Едва ли прежде прояснеет
На своде пасмурном луна.
И я, как облако густое,
Тебя, луна моя, затмил;
Я горем сердце молодое
И взор веселый омрачил.
Твой цвет, и радостный и нежный,
Моей любовью опален;
Свободна ты, — мой жар мятежный
Забудь скорей, как страшный сон!
Не увлекись молвою шумной!
Убило светлые мечты
Не то, что я любил безумно,
Но что не так любила ты.
Прости — не плачь! уже редеет
Туман пред ясною луной,
Взыграло море, парус веет —
И я в челнок бросаюсь мой.
<1826>
ВЕНГЕРСКИЙ ЛЕС
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Как сердцу сладостно любить
Тебя, мой друг прелестный,
И здесь, в лесу дремучем, жить
С тобой — в тиши безвестной!
Как ни красен наш Киев-град
С его Днепром-рекою,
Но я, мой друг, скитаться рад
В степях один с тобою;
С тобой любовь везде манит,
Повсюду радость встретит,
Ярчее солнышко горит,
Яснее месяц светит.
Покинул я, пленен твоей
Девичьей красотою,
Край милый родины моей
С приветливой семьею;
Я бросил шум кровавых сеч,
И славу жизни ратной,
И верного коня, и меч,
И шлем, и щит булатный,
И стрелы меткие мои,
И почести княжие
За кудри русые твои,
За очи голубые.
Но то волнует дух тоской,
Что ты, родясь княжною,
Простилась с негой золотой,
Простясь с родной страною.
Ах! прежде в тереме своем
Ты жизнью лишь играла;
Теперь под бедным шалашом
Кручину здесь узнала.
Бывало, в струны душу льешь,
Их звоном всех пленяешь;
Теперь волну и лен прядешь,
И хрупкий лист сбираешь.
И, жертвой гневного отца,
В чужбине, в тяжкой доле,
Ты здесь подругой беглеца,
Ты здесь не можешь боле
Себя, как прежде, наряжать
Узорчатой парчою
И грудь прелестную скрывать
Под дымчатой фатою.
Не для тебя, мой милый друг,
И шелк, и бархат нежный;
Не вьется радужный жемчуг
Вкруг шеи белоснежной».
— «О милый, милый! для чего,
Крушась моей судьбою,
Ты ясность сердца моего
Мрачишь своей тоскою?
Увяла б в светлых теремах
Моя без цвета младость;
А здесь с тобой, в чужих лесах,
Нашла любовь и радость;
И ты любил не жемчуги,
Не камни дорогие,
А кудри русые мои
И очи голубые».
Так на дунайских берегах,
От родины далеко,
В дремучих Венгрии лесах,
Гоним судьбой жестокой,
Скитался витязь молодой
С подругою прекрасной, —
И дал край дикий и чужой
Приют им безопасный.
Вотще разгневанный отец
Погони посылает;
Их сочетал святый венец;
Их темный лес скрывает.
Остан забыл, узнав ее,
И славу, и свободу;
Он ею жил, он за нее
Прошел бы огнь и воду;
Ах! за нее он борьбе с судьбой
На что он не решится?
Он с ней пылающей душой
К прекрасному стремится.
Она отрадою в бедах,
Всех чувств и дум виною,
Его надеждой в небесах
И радостью земною.
И, чувством счастлива своим,
В восторгах сердца тая,
Веледа в бедной доле с ним
Нашла утехи рая;
Но что-то мрачное порой
Останов дух смущает,
И что-то дивною тоской
Взор ясный затмевает;
Какой-то думой угнетен,
Таится он от милой
И будто гонит грозный сон
Из памяти унылой.
И тайный страх расстаться с ней
Невольно в грудь теснится;
Он ловит звук ее речей,
Глядит — не наглядится,
И грусть свою, и тайный страх
В молчаньи скрыв тяжелом,
С слезами часто на глазах,
Твердит ей о веселом;
То вдруг задумчивый вздохнет,
То вдруг с улыбкой взглянет;
Но сердце сердцу весть дает;
И кто любовь обманет?
Печалью друга день и ночь
Веледа волновалась;
Всё усладить, всему помочь
Надежда ей мечталась.
Как бури сердца отгадать
Безоблачной душою?
Остану можно ль тосковать,
Когда Остан со мною?
И мнила: как он ни таит
Тоски своей причину,
Любовь моя развеселит
Останову кручину.
Чуть в думы милый погружен, —
Она их разгоняет
Бесценной лаской тех имен,
Что сердце вымышляет, —
И блеск дает красе своей
Нарядами простыми,
И шелку золотых кудрей
Цветками полевыми.
Когда ж в приютный уголок
Уж темный вечер сходит,
Она, вздув яркий огонек,
Беседу с ним заводит.
И быль родимой старины
Рассказы оживляла;
Могучих прадедов войны
С их славой вспоминала,
Иль юной пленницы тоску,
И половцев набеги,
И Киев-град, и Днепр-реку,
И роскошь мирной неги;
То песни родины святой
Она ему певала;
То молча к груди молодой
Со вздохом прижимала.
Но с детской нежностью она
Как друга ни ласкает, —
Печалью всё душа полна,
Ничто не услаждает;
Напрасно всё, и с каждым днем
Его страшнее думы;
Сидит с нахмуренным челом,
Задумчивый, угрюмый;
О странном вдруг заговорит,
Бледнея, запинаясь;
Промолвит слово — и молчит,
Невольно содрогаясь.
И уж на ту, кем он пленен,
Едва возводит очи;
И в темном лесе бродит он
С зари до темной ночи.
Раз смерклось, а Остана нет, —
И бедная подруга,
В раздумье, подгорюнясь, ждет
Тоскующего друга, —
И вне себя Остан вбежал,
Пот градом, дыбом волос,
Взор дикий ужасом сверкал,
Дрожащий замер голос.
«Он здесь, он здесь!» — «Кто, милый, кто?»
— «Он в ночь придет за мною,
Он мертвым пал; страшись его!»
— «О, друг мой! что с тобою?»
— «Луна и кровь!» — «Чья, милый, чья?
Ах! страшными мечтами
Почто измучил ты себя?
Хранитель-ангел с нами!
Какая кровь? удары чьи?
За что? скажи! какие?»
— «За кудри русые твои,
За очи голубые!»
И что придумать, что начать
С тех пор она не знала, —
Лишь только пресвятую мать
За друга умоляла.
И на младых ее щеках
Уже не рдеют розы;
Не видно радости в очах, —
И льются, льются слезы.
Всё то, чем сердце билось в ней,
Что душу оживляло,
Исчезло всё — и светлых дней
Как будто не бывало.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Туманный небосклон яснел,
Улегся вихрь летучий,
Лишь гром едали еще гремел,
И, рассекая тучи,
Вилася молния змеей;
Дождь не шумел; пылает
Заря огнистой полосой,
И блеск свой отражает
На темно-оизых облаках
Румяною струею,
И тучи зыблются в волнах
Багровою грядою.
Но вечер бурный догорел,
Лишь зарево алеет;
Уж бор зеленый потемнел,
Уж ночь прохладой веет;
Дыханье свежих ветерков
Несет с полей росистых
И нежный аромат цветов,
И запах трав душистых;
И по холмам уже горят
Огни сторожевые;
И скалы мшистые стоят,
Как призраки ночные.
Остан, давно забытый сном
И мучимый тоскою,
Сидел на берегу крутом
С подругой молодою;
Невольно всё его страшит,
Всё в ужас дух приводит;
На свод небес она глядит,
Он вдаль, где сумрак бродит;
И будто тайны вещий глас
Ему напоминает,
Что к сердцу он в последний раз
Веледу прижимает.
Но вот и полночь уж близка,
Сгустился мрак в долинах,
В дремоте катится река,
Сон мертвый на равнинах, —
Лишь там далеко за рекой
Зарница всё мелькает,
Лишь тихий шорох чуть порой
По рощам пробегает.
Но вот блеснул сребристый луч,
Проник и в лес, и в волны, —
И над дубравой из-за туч
Выходит месяц полный.
«О месяц, месяц, не свети!
Померкни, месяц ясный!»
— «Зачем же меркнуть? друг, взгляни,
Как, светлый и прекрасный,
Теперь спешит он разгонять
Мрак ночи я туманы
И блеск таинственный бросать
На сонные поляны!
Взгляни, как он с высот небес
В струях реки играет,
И нивы мирные, и лес,
И дол осеребряет!»
— «Ты помнишь ночь, как ты со мной
Из терема бежала?
Он так светил!» — «О милый мой!
И я о том мечтала.
Я помню: он тогда сиял
Так радостно над нами,
И путь к венцу нам озарял
Блестящими лучами».
— «Творец, ты знаешь всё!.. Прости!..
Увы! в тот час ужасный!..
О месяц, месяц, не свети!
Померкни, месяц ясный!»
И кинул он потухший взор
С утесистой стремнины
На светлую реку, на бор,
На тихие долины!
Но не красу их очи зрят;
В нем чувства дух смущают:
Там звуки чудные страшат,
Тут призраки летают,
То с тяжким стоном и глухим
Волна ночная плещет,
То меч кровавый перед ним
В дыму прозрачном блещет.
Нет, нет! Остан не победит
Души своей тревоги, —
Встает, с Веледою опешит
Скорей под кров убогий;
Идут, поля в глубоком сне,
Ничто не колыхнется,
Лишь гул шагов их в тишине
За ними вслед несется;
Глухая полночь; всё вокруг
При месяце яснеет;
Чета проходит лес... и вдруг
От страха цепенеет.
Неведомый в глуши лесной
Пришлец их ожидает;
Но мрачный лик под пеленой
От них пришлец скрывает;
И в свете лунном пелена
Белеет гробовая,
И кровь струей на ней видна,
Знать, тайно пролитая;
И пред четою он стоял
Недвижен и безмолвный;
Остану только указал
Рукой на месяц полный.
И тот, как громом поражен,
Хотел бы в землю скрыться;
Не мог обнять Веледы он,
Не мог перекреститься;
А что ж с Веледой? Ах! Она
К Остану припадает;
Душа в ней ужасом полна;
В ней сердце замирает;
Но страждет друг, — и страсть сильней;
Прочь ужас, прочь смятенье!
Веледа робкая смелей
Глядит на привиденье:
«О! кто же ты, пришлец ночной,
Могилы хладной житель?
Как расступилась над тобой
Подземная обитель?
Что к нам могло тебя привесть?
Что страждущих тревожишь?
Откуда ты? какую весть
Загробную приносишь?»
На те слова главой оно
Задумчиво качнуло —
Пошевелилось полотно, —
Под полотном вздохнуло, —
И томный голос пророптал,
В слух тихо проникая:
«Мой час настал, мой цвет увял;
Я жертва гробовая!
Но если кто перекрестит
Меня тремя крестами, —
Опять, приняв мой прежний вид,
Предстану я пред вами».
И вдруг чудесная далась
Тогда Веледе сила, —
И мертвеца вот в первый раз
Она перекрестила, —
И взвыл мертвец, — ив дым густой
Облекся весь, и рделся,
Как уголь красный; кровь струей, —
И саван загорелся.
Крестит в другой раз, — пелена
Спадает, блещут очи,
Как два блуждающих огня
Во тме осенней ночи;
И смерть лицо его мрачит;
Уж страх владеет ею,
Чуть дышит; в третий раз крестит —
И брат родной пред нею:
«Извед! Извед! родной мой брат!
О детства спутник милый,
Останов друг! увы! ты взят
Безвременной могилой».
И взор мертвец палящий свой
На витязя бросает:
«Остан — твой муж — убийца мой, —
Веледе он вещает, —
И знает то одна луна
С днепровскими волнами;
Но кровь Изведова страшна, —
И божий суд над нами!»
И что с преступником сбылось,
То в мраке ночь сокрыла;
Следов жилища не нашлось,
Явилась вдруг могила. —
И страшная о лесе том
Молва везде несется;
И голос дровосека в нем
С тех пор не раздается.
И как вечерний час пробьет
И в сумрак бор оденет,
Ни пеший мимо не пройдет,
Ни конный не проедет!
Когда ж повсюду тишина
И мертвое молчанье
И полуночная луна
Льет томное сиянье,
Из тесной кельи гробовой
Тень бледная выходит
И грустно, в час урочный свой,
В лесу дремучем бродит,
Луны в мерцающих лучах
Под соснами мелькает, —
И вой могильный на скалах
Протяжно умирает.
И с тех же пор, в лесной глуши,
В пещере, близ Дуная,
Жить начала в святой тиши
Отшельница младая.
И там пред ранней ли зарей
Чуть брезжит над холмами,
Иль свод небес в красе ночной
Усеян весь звездами, —
Она в молитве и в слезах
И пламенной душою
Летит к тому, кто в небесах
Отцом нам и судьею.
В пещере той пять целых лет
Отшельница молилась;
Но раз ее в пещере нет;
Куда, не знают, скрылась...
Лишь слух прошел по деревням, —
Соседи прибежали,
Пошли за нею по следам,
Искали, не рыскали;
Пришли и в лес, как ни страшна
Останова могила, —
И на могиле той она
Жизнь юную сложила.
И в вечном сне она цвела, —
Те ж прелести младые,
И к небу очи подняла,
Как небо голубые,
И кудри русые волной,
Развившися, лежали
И грудь невинную собой
Стыдливо одевали;
Вся в белых розах; на устах
С улыбкою небесной;
И крест сияющий в руках,
Кем данный, неизвестно.
И был тот день благих небес
С виновным примиренья.
Уж не страшит дремучий лес;
Уж нет там привиденья;
Опять, как прежде, всё цветет;
Стал весел бор унылый,
И сладко соловей поет
Над тихою могилой;
И звезды только что блеснут
Приветными огнями, —
Девицы сельские идут
К ней с свежими цветами.
1826-1827