Отзыв прежнего слетит,
И предмет нам равнодушный
Память сердца воскресит.
Неожиданно, случайно
Потрясет душевной тайной
Летний вечер, звук, цветок,
Песня, месяц, ручеек,
Ветер, море — и тоскою
Всё опять отравлено;
Как бы молнийной струею
Снова сердце прожжено.
И той тучи мы не знаем,
Вдруг откуда грянул гром;
Лишь томимся и страдаем;
Мрак и ужасы кругом:
Призрак страшный, неотступный
Образует в думе смутной
Холод дружбы, сон любви,
Ту, с кем радость погребли,
Всё, о чем мы тосковали,
Что любили, потеряли,
Чем был красен божий свет,
Всё, чего для нас уж нет.
<1828>
КРЫМСКИЕ СОНЕТЫ АДАМА МИЦКЕВИЧА
Посвящено Мицкевичу от переводчика
АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ
В пространстве я плыву сухого океана;
Ныряя в зелени, тону в ее волнах;
Среди шумящих нив я зыблюся в цветах,
Минуя бережно багровый куст бурьяна.
Уж сумрак. Нет нигде тропинки, ни кургана;
Ищу моей ладье вожатую в звездах;
Вот облако блестит; заря на небесах...
О нет! — То светлый Днестр, — то лампа Аккермана.
Как тихо! постоим; далеко слышу я,
Как вьются журавли, в них сокол не вглядится;
Мне слышно — мотылек на травке шевелится,
И грудью скользкою в цветах ползет змея.
Жду голоса с Литвы — туда мой слух проникнет...
Но едем, — тихо всё — никто меня не кликнет.
МОРСКАЯ ТИШЬ НА ВЫСОТЕ ТАРКАНКУТА
Ласкаясь, ветерок меж лент над ставкой веет,
Пучина влажная играет и светлеет,
И волны тихие вздымаются порой,
Как перси нежные невесты молодой,
Которая во сне о радости мечтает,
Проснется — и опять, вздохнувши, засыпает.
На мачтах паруса висят, опущены,
Как бранная хоругвь, когда уж нет войны,
И, будто на цепях, корабль не шевелится;
Матрос покоится, а путник веселится.
О море! в глубине твоих спокойных вод,
Меж твари дышащей, страшилище живет;
Таясь на мрачном дне, оно под бурю дремлет,
Но грозно рамена из волн в тиши подъемлет.
О мысль! и у тебя в туманной глубине
Есть гидра тайная живых воспоминаний;
Она не в мятеже страстей или страданий, —
Но жало острое вонзает — в тишине.
ПЛАВАНИЕ
Сильнее шум — и волны всколыхались,
Морские чуда разыгрались,
Матрос по лестнице бежит,
Взбежал: «Скорей! готовьтесь, дети!»
И как паук повис меж сети,
Простерся — смотрит, сторожит.
Вдруг: «Ветер! ветер!» — закачался
Корабль и с удила сорвался;
Он, ринув, бездну возмутил,
И выю взнес, отвага полный,
Под крылья ветер захватил,
Летит под небом, топчет волны,
И пену размешал кругом,
И облака рассек челом.
Полетом мачты дух несется;
Воскликнул я на крик пловцов.
Мое воображенье вьется,
Как пряди зыбких парусов,
И на корабль я упадаю,
Моею грудью напираю;
Мне мнится, будто кораблю
Я грудью хода придаю,
И, руки вытянув невольно,
Я с ним лечу по глубине;
Легко, отрадно, любо мне;
Узнал, как птицей быть привольно.
БУРЯ
Корма запрещала, летят паруса,
Встревоженной хляби звучат голоса,
И солнце затмилось над бездной морокою
С последней надеждой, кровавой зарею.
Громада, бунтуя, ревет и кипит,
И волны бушуют, и ветер шумит,
И стон раздается зловещих насосов,
И вырвались верьви из рук у матросов.
Торжественно буря завыла; дымясь,
Из бездны кипучей гора поднялась,
И ангел-губитель по ярусам пены
В корабль уже входит, как ратник на стены.
Кто, силы утратив, без чувства падет;
Кто, руки ломая, свой жребий клянет;
Иной, полумертвый, о друге тоскует,
Другой молит бога, да гибель минует.
Младой иноземец безмолвно сидит,
И мнит он: «Тот счастлив, кто мертвым лежит;
И тот, кто умеет усердно молиться,
И тот, у кого еще есть с кем проститься».
ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВСКИХ
Кто поднял волны ледяные
И кто из мерзлых облаков
Престолы отлил вековые
Для роя светлого духов?
Уж не обломки ли вселенной
Воздвигнуты стеной нетленной,
Чтоб караван ночных светил
С востока к нам не проходил?
Что за луна! взгляни, громада
Пылает, как пожар Царь-града!
Иль для миров, во тме ночной
Плывущих по морю природы,
Сам Алла мощною рукой
Так озарил небесны своды?
Не вьется где орел, я там стремил мой бег,
Где царствует зима, свершил я путь далекий;
Там пьют в ее гнезде и реки и потоки;
Когда я там дышал — из уст клубился снег;
Там нет уж облаков, и хлад сковал метели;
Я видел спящий гром в туманной колыбели,
И над чалмой моей горела в небесах
Одна уже звезда, — и был то...
Чатырдах![72]
БАХЧИСАРАЙСКИЙ ДВОРЕЦ
В степи стоит уныл Гирея царский дом;
Там, где толпа пашей стремилась
С порогов пыль стирать челом,
Где гордость нежилась и где любовь таилась,
На тех софах змея сверкает чешуей,
И скачет саранча по храмине пустой.
И плющ, меж стекол разноцветных,
Уж вьется на столбах заветных,
Прокравшись в узкое окно;
Уже он именем природы
К себе присвоил мрачны своды;
Могучей право отдано;
И тайной на стене рукою,
Как Валтазаровой порою,
Развалина начерчено.
Гарема вот фонтан. Еще бежит поныне
Из чаши мраморной струя жемчужных слез
И ропщет, томная, в пустыне;
Но слава, власть, любовь! — Ток времени унес
Мечтавших здесь гордиться вечно;
Он их унес скорей и влаги скоротечной.
БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ
Молитва отошла, джамид[73] уже пустеет,
Утих изана[74] звук в безмолвии ночном,
Даль тмится, и заря вечерняя краснеет
Рубиновым лицом.
Сребристый царь ночей к наложнице прелестной
В эфирной тишине спешит на сладкий сон,
И вечною красой блестит гарем небесный,
Звездами освещен.
Меж ними облако одно, как лебедь сонный,
На тихом озере плывет во тме ночной;
Белеет грудь его на синеве бездонной,
В краях отлив златой.
Здесь дремлет минарет под тенью кипариса;
А там гранитных скал хребты омрачены:
Там непреклонные в диване у Эвлиса[75]
Чернеют сатаны.
Под мраком иногда вдруг молния родится,
И чрез туманный овод лазуревых небес
Она из края в край, внезапная, промчится
Как быстролёт Фарес.[76]
ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ
В стране прекрасных дней, меж пышными садами,
О роза нежная! тебя давно уж нет!
Минуты прежние! златыми мотыльками
Умчались; память их точила юный цвет.
Что ж Север так горит над Польшею любимой?
Зачем небесный свод так блещет там в звездах?
Иль взор твой пламенный, стремясь к стране родимой,
Огнистую стезю прожег на небесах?
О полька! я умру, как ты, — один, унылый;
Да бросит горсть земли мне милая рука!
В беседах над твоей приманчивой могилой
Меня пробудит звук родного языка.
И вещий будет петь красу твою младую,
И как ты отцвела в далекой стороне;
Увидит близ твоей могилу здесь чужую,
И в песни, может быть, помянет обо мне!
МОГИЛЫ ГАРЕМА
Вы, недозрелыми кистьми
Из виноградника любви
На стол пророка обреченные,
Востока перлы драгоценные;
Давно ваш блеск покрыла мгла;
Гробница, раковина вечности,
От неги сладкой, от беспечности
Из моря счастья вас взяла.
Они под завесой забвения
Лишь над могильным их холмом,
Один в тиши уединения,
Дружины теней бунчуком,
Белеет столп с чалмою грустною,
И начертал рукой искусною
На нем гяур их имена,
Но уж надпись чуть видна.
О вы, эдема розы нежные!
Близ непорочных струй, в тени,
Застенчивые, безмятежные,
Увяли рано ваши дни!
Теперь же взорами чужими
Гробниц нарушился покой;
Но ты простишь, пророк святой!
Здесь плакал он один над ними.
БАЙДАРЫ
По воле я пустил коня —
Скачу, — леса, долины, горы,
То вдруг, то розно встретя взоры,
Мелькают, гибнут вкруг меня
Быстрее волн; и меж видений
Я вне себя гоню, скачу:
Упиться вихрями явлений
И обезуметь я хочу.
Когда же конь мой пененный
Уже нейдет и саван свой
На мир усталый, омраченный
Накинет ночь, — глаз томный мой
Разгорячен, еще трепещет,
В нем призрак скал, лесов, долин,
Как в зеркале разбитом, блещет.
Земля уснула, я один
Не сплю и к морю прибегаю;
Стремится черный вздутый вал;
Склонив чело, пред ним я пал,
К нему я руки простираю,
И треснул вал над головой;
Теперь хаос владеет мной,
Я жду, чтоб, погружась в забвенье,
Как над пучиною ладья,
Так бы, кружась, и мысль моя
Могла исчезнуть на мгновенье.
АЛУШТА ДНЕМ
Гора отрясает мрак ночи ленивый;
И ранним намазом волнуются нивы;
И злато струями везде разлилось;
Лес темный склоняет густые вершины,
Как с четок калифов, гранаты, рубины
Он сыплет с кудрявых зеленых волос.
В цветах вся поляна; над ней мотыльками
Летучими воздух пестреет цветками;
Так радуги ясной сияет коса,
Алмазным наметом одев небеса;
Лишь взор опечален вдали саранчою,
Крылатый свой саван влекущей с собою.
Под диким утесом шумя в берегах,
Сердитое море кипит, напирает,
И в пене, как будто у тигра s очах,
Дневное светило пред бурей играет,
А в лоне лазурном далеких зыбей
Купаются флоты и рать лебедей.
АЛУШТА НОЧЬЮ
Свежеет ветерок, сменила зной прохлада,
На темный Чатырдаг падет миров лампада —
Разбилась, пурпур льет и гаснет. Черной мглой
Одеты гор хребты, в долине мрак глухой.
И путник слушает, блуждая, изумленный:
Сквозь сон журчит ручей меж томных берегов,
И веет аромат; от слуха утаенный,
Он сердцу говорят в мелодии цветов.
Невольно клонит сон под сенью тихой ночи...
Вдруг будит новый блеск: едва сомкнулись очи
Потоки золота льет светлый метеор
На дол, на небеса, на ряд высоких гор.
Ты с одалискою Востока,
О ночь восточная! сходна:
Лаская нежно, и она
Лишь усыпит, но искрой ока
Огонь любви опять зажжен,
Опять бежит спокойный сон.
ЧАТЫРДАГ
Как музульманин, устрашенный
Твоей твердыни возвышенной,
Подошву днесь целую я.
Ты мачта Крыма-корабля,
Ты вечный минарет вселенной,
О наш великий Чатырдаг!
Ты над горами падишах.[77]
От дальних скал за облаками
Ты под небесными вратами,
Как страж эдема Гавриил,
Сидишь себе между светил,
Ногами попираешь тучи;
Твой плащ широкий — лес дремучий;
Из облак выткана чалма
И шита молнии струями.
Прольет ли солнце зной над нами
Иль осенит внезапна тма,
И жатву саранча, а домы
Гиаур жжет, — ты невредим
Стоишь, недвижимо глухим;
Но землю, и людей, и громы
Ты подостлать себе возмог;
Стоишь, как драгоман созданья,
И лишь тому даешь вниманья,
Что говорит творенью бог.
ПИЛИГРИМ
Роскошные поля кругом меня лежат;
Играет надо мной луч радостной денницы;
Любовью дышат здесь пленительные лицы;
Но думы далеко к минувшему летят.
Напевом милым мне дубравы там шумят,
Байдары соловей, сальгирские девицы,
Огнистый ананас и яхонт шелковицы —
Твоих зеленых тундр, Литва, не заменят.
В краю прелестном я брожу с душой унылой:
Хоть всё меня манит, в тоске стремлюся к той,
Которую любил порою молодой.
Он отнят у меня, мой отчий край! Но милой
О друге всё твердит в родимой стороне:
Там жив мой след, — скажи, ты помнишь обо мне?
ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ В ЧУФУТ-КАЛЕ
Теперь молитву сотвори;
Кинь повод, взор отвороти;
Ногам коня седок вверяет
Рассудок свой. — Как он идет
И оком бездну измеряет;
Едва скользит, колена гнет —
И вдруг, меж скал на край склоняся,
Повис, копытом уцепяся.
Но ты на бездну не взгляни;
Она как кладезь Ал-Каира;
Рукой над нею не махни,
Неокриленной для эфира,
И думать ты о ней страшись:
Как якорь дума — берегись!
Перуном ой с ладьи стремится,
Но, дерзко брошенный меж волн,
В пучину опрокинет челн
И в дно морское не вонзится.
А я сквозь трещину земли,
Я заглянул в нее...
Скажи,
Что ж видел ты?
Мои виденья,
Мирза! по смерти расскажу,
Но для живых я выраженья
В земных речах не нахожу.
ГОРА КИКИНЕИС
Взгляни на пучину, в ней небо лежит:
То море, и ярко пучина блестит.
Убитая громом, не птица ль гора
Крыле распустила в той бездне сребра?
Сам радужный очерк тесней в небесах,
Чем мачтовых перьев на синих волнах.
И островом снежным под дикой скалой
Оделися степи лазури морской;
Но остров сей — туча, и черная мгла
Полмира объемлет с крутого чела.
Огнистую ленту ты видишь на нем?
То молния. — Едем, и первый с конем
Я кинусь, — а путник, смотри на меня,
И бич свой, и шпоры готовь для коня.
На край тот отважно и в конскую прыть
Чрез бездну нам должно с размаха вскочить.
Чалма ли заблещет на той стороне,
То я; не робея ты бросься ко мне;
Но если не узришь ее пред собой,
Знай: людям не ехать дорогою той.
РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ
Краса Тавриды, ужас ханов,
Здесь замок был; теперь лежат
Обломков груды, и торчат,
Как череп неких великанов,
Приюты гадов и ужей
Иль, их презреннее, людей.
Взойдем на башню, — там заметны
Гербов остатки на стенах;
Ищу я надписи заветной
Иль имя храброго в боях;
Оно в пыли развалин хладных,
Как червь меж листьев виноградных.
Здесь грек на камне высекал;
В монголов часто генуэзец
Железо гибели бросал,
И Мекки набожный пришелец
Намаза песнь в тиши певал;
Теперь же ворон чернокрылый
Лишь облетает здесь могилы, —
Один на башне вестовой
Так черный флаг уныло веет,
Когда от язвы моровой
Страна прекрасная пустеет.
АЮ-ДАГ
Люблю я, опершись на скалу Аю-Дага,
Смотреть, как черных волн несется зыбкий строй
Как пенится, кипит бунтующая влага,
То в радуги дробясь, то пылью снеговой;
И сушу рать китов, воюя, облегает;
Опять стремится в бег от влажных берегов,
И дань богатую в побеге оставляет:
Сребристых раковин, кораллов, жемчугов.
Так страсти пылкие, подъемляся грозою,
На сердце у тебя кипят, младой певец;
Но лютню ты берешь, — и вдруг всему конец.
Мятежные бегут, сменяясь тишиною,
И песни дивные роняют за собою:
Из них века плетут бессмертный твой венец.
<1828>