Москва, Москва, где радости и горе
Мой юный дух, пылая, обнимал, —
Где жизнь мою, как в непогоду море,
Мятеж страстей так часто волновал!
Ты — колыбель моих воспоминаний,
Сердечных дум и дерзких упований!
О, сколько их увяло, не сбылось!
Но хоть тогда и много туч неслось, —
Отважный взор не устрашен был мглою,
И вдалеке мелькающей звездою
Пленялся я: во тме — она одна
Светила мне; но так мила, ясна,
Она меле туч так радостно играла,
Надеждою, любовью мне сияла!
Шуми же ветр, тмись небо, вой гроза:
В очах, в душе — звезды моей краса!
И мой удел, с надеждами, с мечтами,
С веселыми и горестными днями,
По сердцу мне; он мне не утаил
Душевных тайн, и я недаром жил.
Туч грозных мрак, румяной блеск денницы
Знакомы мне, и отзыв их живой
То ужас льет, как в ночь протяжный вой
Далеких бурь, то нежный звук цевницы
Пред ним ничто. Я снова, если б мог,
Искать бы стал тех пламенных тревог,
В которых всё земное нам милее,
Небесное и ближе, и святее!
Стремлю назад, вздыхая, томный взор,
Но в нем Москва — привет, а не укор.
Бывало, я в лесу уединенном,
Где Кунцово на холме возвышенном
Задумчивой пленяет красотой,
Брожу один вечернею зарей;
Москва-река там с синими волнами;
В тени берез, мене дикими кустами,
Шумя, блестит и прихотей полна:
То скрылась вдруг, то вдруг опять видна;
Зеленый луг и роща за рекою;
Вдали вид сел, полуодетых тмою,
Манили взор, — и сладостной мечте
Вдавался я в сердечной простоте:
«О, если б здесь она, мой друг прелестный,
Кем для меня всё дышит в поднебесной,
Таясь от всех в беспечной тишине,
Прекрасный сон! была подругой мне!
Деревня, сад, любовь, уединенье
И божье с ней и в ней благословенье —
Во всем она!» — И месяц уж всходил,
А я в лесу, забыв часы, бродил,
И с ним тогда прощался поневоле,
Как мрак ночной ложился в тихом поле.
Иду — ко мне из сел летит порой
То звук рожка, то песни плясовой:
Я оживлен веселыми мечтами!
Но, проходя кладбище под Филями,
Случалось мне — внезапно я смущен:
Над свежею могилой, слышу стон, —
И я, крестясь, задумаюсь уныло...
И пламенней люблю что сердцу мило!
Но уж прошел я поле и погост,
Дрожит вдали Дорогомилов мост,
Бегу к нему, надеждою томимый;
Спешу пройти по улице любимой:
Там, может быть, теперь пред тихим сном
Она сидит, в раздумье, под окном.
Но хоть один огонь меж ставней блещет,
Всё счастлив я, — и сердце затрепещет!
Нет! тайну чувств, несметных сердца дум,
Их чудный мир постичь не может ум.
Мечта сбылась. Меня любила радость,
Священный жар мою лелеял младость;
Хоть жизнь моя утрачена в страстях
И божий свет померк в моих очах,
Но я стеснен, а не убит судьбою —
Моя жена, и сын, и дочь со мною!
Мой дух кипит, моя не стынет кровь,
По-прежнему я верую в любовь...
Так видим мы: покинув мать родную,
Мечтатель-сын летит в страну чужую,
Где буря ждет, печаль, тоска крушат —
Быть может, сам он, дерзкий, виноват,
Но он — ее; то ж сердце в нем пылает,
И мать в слезах страдальца обнимает.
Москва! с тобой давно расстался я,
Но я твой сын — родная ты моя!
30 сентября 1830, Санкт-Петербург
1
Когда дорогою большою
Проезжий встретится со мною
И колокольчик прозвенит,
Всегда в мое воображенье
Он бросит тайное смущенье
И как-то сердце мне стеснит.
Напоминают эти звуки
Обман надежд, печаль разлуки:
Быть может, страждущую мать
Любимый сын спешит обнять —
Увы! застанет ли родную?
Платя, быть может, чести дань,
Жену покинув молодую,
Влюбленный муж летит на брань;
Сомненье дух его волнует —
Кто любит страстно, тот ревнует.
Так, углублен, в моих мечтах,
Под буркой я лежал в санях;
И, снег копытами взвевая,
Неслася тройка удалая,
И мой ямщик унывно пел,
И колокольчик мой звенел.
2
Уж ночь морозная настала;
Ямщик коней легонько гнал,
И подрезь по снегу визжала,
А я под песнею дремал.
Вдруг бег коней остановился,
Открылся взор усталый мой, —
Гляжу: стоим; ямщик крестился:
Зажглося небо надо мной,
Горит кровавою зарей;
Волнуясь, север пламенеет,
То весь багровый, то бледнеет,
И море зыбкого огня
Готово хлынуть на меня.
Холодным блеском рдяной ночи
Невольно ужаснулись очи;
Клубясь в сверкающих волнах,
Столбы багряные явились,
То расходились, то сходились,
Сливались, таяли в лучах
Иль, рассылался, дымились;
И зарево с высот небес
Сиянье странное бросало
На снежный дол, на ближний лес;
Оно таинственно мерцало;
Пушистый иней вкруг ветвей
Берез высоких, сосн косматых
Трепещет в искрах красноватых;
И снежные ковры полей
Где пожелтели, где алеют;
Везде дрожащий, чудный свет,
Какого днем и ночью нет.
Светло и страшно — лишь темнеют,
Со всех сторон омрачены,
Лесных оврагов глубины.
И в поле только раздается
Звон колокольчика порой,
И тихо из лесу несется
Волков голодных дальный вой.
3
Природа-мать! как ты прекрасна!
О, как всегда, везде, во всем
Мила, прелестна иль ужасна!
Ты явно дышишь божеством!
В красе ли солнце засияет
И светлый мир животворит;
Из туч ли молния сверкает,
Гроза ревет и гром гремит;
Иль ночь нетленными звездами
Усеет небо, как цветами,
И томно нежится луна;
Морская ли кипит волна;
Журчит ли тихо ток сребристый;
Иль Этна бросит сноп огнистый
И вихрит пламень к облакам —
Всё тайну знаменует нам:
Что лишь одно всему душою,
Что правит мира красотою,
Равно как ужасом тревог,
Морями, небом и землею —
Любовь, премудрость, сила — бог!
4
И кони борзые пугливо
Храпят, как будто чуя диво.
Ямщик молчал, смотрел кругом
И молвил мне: «Не пред добром!
Верна примета, не обманет:
Нам черный год, беда нагрянет;
Столбы — к войне, а пламя — мор;
Того гляди, опять набор!»
Напрасно, гнав его сомненье,
Я толковал ему явленье;
Не понял он — как мерзлый пар
Среди снегов родит пожар.
Едва везти меня решился,
Он вожжи взял, перекрестился,
Лениво сел, махнул кнутом
И повторил: «Не пред добром!»
5
И молча он большой дорогой
Меня везет. — Невдалеке
Лежит усадьба на реке.
Вкруг деревянной и убогой
Столетней церкви, меж кустов,
Ряды являются гробов.
Из кольев с ельником ограда
Уж их теснит. Ветха, бедна,
Часовня при пути видна;
В ней тускло светится лампада.
Вблизи костер, дымяся, тлел;
Быть может, путников он грел.
6
Но кто, как тень, как привиденье,
Как полуночное явленье,
Могил таинственный жилец,
На срок отпущенный мертвец, —
Кто там мелькает предо мною?
Освещена ночной зарею,
Зачем, свою покинув сень,
Идет ко мне младая тень?..
Не тень была то гробовая —
Была страдалица младая.
Она догнать меня спешит;
Она рукой к себе манит;
За нами вопль ее несется;
Мой дух смущен, и сердце бьется.
Я удержал моих коней;
Я сам бегу навстречу к ней.
Но, к нам она летя стрелою,
Вдруг неподвижною, немою
Остановилась; тяжкий стон
Возник — и смолк: «Опять не он!»
7
И вне себя она стояла,
Бледна — как майская луна;
И беглый взор кругом бросала,
Тревожной думе предана;
Какой-то грустью безнадежной
Она дышала; сарафан
И мех, накинутый небрежно,
Скрывали грубо легкий стан;
По белому челу бежали
Струи разметанных кудрей
И тмили чудный блеск очей,
И взору дикость придавали;
Слова немели на устах,
И грудь вздымалась, трепетала;
Но вдруг прошел мятежный страх —
И, как в бреду, она сказала:
«Зачем ты, путник, здесь со мной?
Скачи к нему! Когда ж он будет
Опять ко мне? иль мне живой
В могилу лечь? иль он забудет
И темный лес, и час ночной,
И этот перстень золотой?»
8
Я понял всё. У исступленной
Я руку взял, и вместе с ней
К часовне, тускло озаренной,
Пошел, не находя речей.
Мы сели на могильный камень;
Теплей я бедную одел;
Костра оставленного пламень,
Сверкая, нас обоих грел.
И всё, что взоры ни встречали,
Вливало в душу мрак печали:
Она, крушимая тоской,
В безумии любви земной,
И сельский храм, с его гробами,
И блеск, мерцающий над нами,
И тайной дышащая ночь,
Примет народных впечатленья —
Смущало всё; и дум волненья
Был я не в силах превозмочь;
А между тем она сидела
Печально-сумрачна, бледна;
Невнятно, тихо что-то пела;
И, смутных призраков полна,
То робко бросит взор унылый
На снежные вкруг нас могилы,
Начнет молиться и вздохнет;
То взглянет на небо, вздрогнет,
Ко мне от ужаса прижмется, —
И вдруг сквозь слезы улыбнется.
Был дик огонь ее очей;
Но, сердце кровью обливая,
Ее улыбка роковая
Огня их дикого страшней:
Веселый знак дум ясных, чистых,
Улыбка на ее лице;
Она — как из цветов душистых,
Венок на бледном мертвеце.
9
Она молчала — томный ропот