И всползла по дубу повилика,
Мертвый остов зеленью одела,
Разубрала листьями, цветами,
Придала как будто облик тела!
Ветерок несется над межою;
Повилика венчики качает...
Старый дуб в обличии забытом
Оживает, право – оживает!
«Мельчают, что ни день, людские поколенья...»
Мельчают, что ни день, людские поколенья!
Один иль два удара в них судьбы, —
Как паралитики, лишаются движенья,
Как неврастеники, являют исступленья,
И спины их сгибаются в горбы.
О, сколько хилости и вырождений с детства!
И им-то, слабым, в будущем грозят
Такие страшные задачи и наследства
Особых способов и видов людоедства,
Каких не знали сорок лет назад.
Простите, дети, нас, преступных перед вами...
Природа-мать, призвав отцов любить,
Их незаметными опутала сетями,
И вы, несчастные, рождались матерями,
Не знавшими, как вам придется жить...
«Нет, никогда, никто всей правды не узнает...»
Нет, никогда, никто всей правды не узнает
Позора твоего земного бытия.
Толпа свидетелей с годами вымирает
И не по воле, нет, случайно, знаю я.
Оправдывать тебя – никто мне не поверит;
Меня ..сообщником, пожалуй, назовут;
Все люди про запас, на случай, лицемерят,
Чтоб обелить себя, виновных выдают!
Но если глянет час последних показаний,
Когда все бренное торжественно сожгут
Пожары всех миров и всех их сочетаний, —
Людские совести проступят и взойдут,
И зацветут они не дерзко-торопливо,
Не в диком ужасе, всей сутью трепеща;
Нет, совести людей проступят молчаливо,
В глухом безмолвии всем обликом крича!
Тогда увидятся такие вырожденья,
Что ты – в единственной большой вине своей —
Проглянешь, в затхлости посмертного цветенья,
Чистейшей лилией, красавицей полей.
«Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал...»
Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал,
Что было мило мне! Так я друзей искал,
Так – памятью былых, полузабытых дней —
Хранил я множество незначащих вещей!
Я часто Плюшкиным и Гарпагоном был,
Совсем ненужное старательно хранил.
Мне думалось, что я не буду сир и наг,
Имея свой родной, хоть маленький, очаг;
Что в милом обществе любезных мне людей,
В живом свидетельстве мне памятных вещей
Себя, в кругу своем, от жизни оградив,
Я дольше, чем я сам, в вещах останусь жив;
И дерзко думал я, что мертвому вослед
Все это сберегут хоть на немного лет...
Что ж? Ежели не так и все в ничто уйдет,
В том, видно, суть вещей! И я смотрю вперед,
Познав, что жизни смысл и назначенье в том,
Чтоб сокрушить меня и, мне вослед, мой дом,
Что места требуют другие, в жизнь скользя,
И отвоевывать себе свой круг – нельзя!
«Все чаще говорить приходится – „забыл“...»
Все чаще говорить приходится – «забыл»,
И все яснее мне, что я совсем «устал»;
Все чаще слышат те, с кем говорю, – «я был»,
И, что ни день, твержу все чаще – «я желал».
Все реже сознаю, что «радость ждет меня»,
Совсем не говорю – «я жажду, я ищу»;
И в слабых проблесках темнеющего дня,
Оскудевающий, надеюсь и молчу...
«Ты не гонись за рифмой своенравной...»
Ты не гонись за рифмой своенравной
И за поэзией – нелепости оне:
Я их сравню с княгиней Ярославной,
С зарею плачущей на каменной стене.
Ведь умер князь, и стен не существует,
Да и княгини нет уже давным-давно;
А все как будто, бедная, тоскует,
И от нее не все, не все схоронено.
Но это вздор, обманное созданье!
Слова – не плоть... Из рифм одежд не ткать!
Слова бессильны дать существованье,
Как нет в них также сил на то, чтоб убивать...
Нельзя, нельзя... Однако преисправно
Заря затеплилась; смотрю, стоит стена;
На ней, я вижу, ходит Ярославна,
И плачет, бедная, без устали она.
Сгони ee! Довольно ей пророчить!
Уйми все песни, все! Вели им замолчать!
К чему они ? Чтобы людей морочить
И нас, то здесь – то там, тревожить и смущать!
Смерть песне, смерть! Пускай не существует!
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна все-таки тоскует
В урочный час на каменной стене...
«Ни слава яркая, ни жизни мишура...»
Ни слава яркая, ни жизни мишура,
Ни кисти, ни резца бессмертные красоты,
Ни золотые дни, ни ночи серебра
Не в силах иногда согнать с души дремоты.
Но если с детских лет забывшийся напев
Коснется нежданно притупленного слуха, —
Дают вдруг яркий цвет, нежданно уцелев,
Остатки прежних сил надломленного духа.
Совсем ребяческие, старые тона,
Наивность слов простых, давным-давно известных,
Зовут прошедшее воспрянуть ото сна,
Явиться в обликах живых, хоть бестелесных.
И cчacтьe прежних дней, и яркость прежних сил, —
То имeнно, что в нас свершило все земнoe,
Вдруг из таинственно открывшихся могил
Cквозь песню высится: знакомое, живое...
«На конe бpабантском плотном...»
На конe бpабантском плотном
И в малиновой венгерке
Часто видел я девицу
У отца на табакерке.
С пестрой свитой на охоте
Чудной маленькой фигурой
Рисовалася девица
На эмали миньатюрой.
Табакерку заводили
И пружинку нажимали,
И охотники трубили
И собак со свор спускали.
Лес был жив на табакерке;
А девица все скакала
И Меня бежать за нею
Чудным взглядом приглашала.
И готов я был умчаться
вслед за нею – полон силы —
Хоть по небу, хоть по Морю,
Хоть сквозъ вечный мрак Moгилы...
А тenepь вот здесь, недавно, —
Полстолетья миновало, —
Я опять девицу видел,
Как в лесу она скакала.
И за ней, как тощий призраку
С котелком над головою
Истязался на лошадке
Барин, свесясь над лукою.
Я, девицу увидавши,
Вслед eй бешено рванулся,
Вспыхнув злобою и местью...
Но, едва вскочил, запнулся...
Да не шутка полстолетья...
Eсть вceмy границы, мерки...
Пусть их скачут котелочки
За девицей с табакерки!..
«Полдень пpeкpaceн в лазури...»
Полдень пpeкpaceн в лазури
Малого облачка нет,
Даже и тени прозрачны, —
Так удивителен свет!
Ветер тихонько шевелит
Листьев. Подвижную сеть,
топчется будто на Месте, .
Mыслит: куда полететь?
Он, направленье меняя,
Думает думу свою:
Шквалом ли мне разразиться
Или предаться нытью?
«Гуляя в сияньи заката...»
Гуляя в сияньи заката,
Чуть видную тень я кидал,
А месяц – в блистании злата —
навстречу ко мне выплывал.
С двух разных сторон освещаем,
Я думал, что нами окружен
Тем миром, что нами незнаем,
Где нет ни преград, ни сторон!
Под тeплою мягкою чернью
В листве опочивших ветвей
Сияла роса мелкой зернью
Нeдвижных, холодных огней.
Мне вспомнились чувства былые:
Полвека назад я любил
И два очертанья живые
В одном моем сердце носил.
Стоцветные чувства светились,
И был я блаженством богат...
Но двое во мнe нe мирились,
И месяц погас, И закат!
«Нет, нe от всех предубеждений...»
Нет, нe от всех предубеждений
Я и поныне отрешен!
Но все свободней сердца гений
От всех обвязок к пелен.
Бледнеет всякая условность,
Мельчает смысл в любой борьбе...
В душе великая готовность
Свободной быть самой в себе;
И в этой правде – не слащавость,
Не праздный звук кpacивых слов,
А вольной мысли величавость
Под лязгом всех зeмных оков...
«Любо мне, чуть с вечерней зарей...»
Любо мне, чуть с вечерней зарей
Солнце, лик свой к земле приближая,
взгляды Искоса в землю бросая,
Cыплет в корни свой свет золотой;
Багрянистой парчой одевает
Листьев матовый, бледный испод...
Это – очень не часто бывает,
И вечернее солнце – не ждет.
«Я видел Рим, Париж и Лондон...»
Я видел Рим, Париж и Лондон,